В конце дня пришли Володя и Фома. В руках у Володи был потрепанный пузатый портфель. Володя раскрыл портфель, и они с Фомой стали раздавать нам яблоки. Это были некрасивые яблоки, зеленоватые, будто недозрелые, но очень душистые, вкусные и, как уверял Фома, уже мытые.

Вика провела по Фоме зелеными своими глазами и сказала, что яблок не любит. А я запустила зубы в яблоко и все раздумывала о том, как подвести разговор к моей сказке. Мне хотелось, чтобы Володя ее услышал. А вот Наташе ни к чему не надо подводить разговор с Володей. Она просто высказывает то, что приходит ей в голову. Те, кто сложили пословицу «Не по хорошему мил, а по милу хорош», наверное, еще задолго до меня встретились с такими же обстоятельствами. Я, наконец, что-то преодолев, что-то сломав в себе сказала Володе, что Юлька очень хорошо читает наизусть сказку в стихах. Володино лицо приняло неестественно внимательное выражение. Юлька протарахтела сказку и показала Фоме и Володе мое посвящение.

— Ну, как сказка? — спросила я.

— Здорово, — ответил Володя.

А Наташа будто и не услышала моего вопроса. Может, она его и в самом деле не услышала, потому что она сказала Володе:

— После того, как вы с Фомой вчера ушли, по телевизору еще показывали в записи соревнования на каноэ. Вы, Володя, садились когда-нибудь в каноэ?

— Нет, ни разу не пришлось, — с сожалением признался Володя таким тоном, каким можно признаться лишь в том, что ни разу не читал «Войны и мира».

— А я пробовала, — сияя глазами, рассказывала Наташа. — Даже усидеть в каноэ очень трудно. Оно переворачивается сразу же, как только ты пробуешь стать на колено. Эти каноисты не просто гребут, а одновременно удерживают веслом лодку в равновесии.

— И вы перевернулись? — спросил Володя.

— Еще как! Каноэ меня накрыло. Я чуть не утонула. — Наташа сказала об этом так, как говорят о чем-то забавном и понятном.

— Как же вы спаслись?

— Спасатель нашелся сразу же. Но он нырнул под каноэ в ту самую секунду, когда я уже вынырнула. Так что спасать пришлось его самого.

— Кто это был?

— Один мой знакомый. Студент из театрального института. Кандидат в мастера по водным лыжам.

— А у нас, — улыбнулся Володя, — профессор тонул. Нахманович Рафаил Александрович. Теоретическую физику у нас ведет. Вредный — неслыханно. Есть студенты, которых он по десять раз гонял. Фома к нему пришел второй раз на дом сдавать. Знал — на зубок, а профессор все равно нашел, к чему придраться. Отправился Фома с горя к Днепру, на пляж. Отплыл к буйкам. Смотрит, мимо на байдарке плывет наш профессор Нахманович. Байдарка штука тоже не слишком устойчивая. Повернулся профессор неловко и плюх в воду. Фома — за ним. Профессор скрылся под водой, но Фома его вытащил, к берегу доставил. Профессор и говорит Фоме: «Принесите зачетку. Ставлю вам зачет. И обязательно расскажу и администрации и комсомольской организации, как вы меня спасли, рискуя собственной молодой жизнью».

Фома взмолился. «Я вас очень прошу… Я готов еще раз сдавать зачет, только не рассказывайте, что я вас спас».

«Мне приятно, что вы такой скромный человек», — похвалил Фому профессор.

Но не знал профессор Нахманович об истоках этой необыкновенной скромности. Фома просто боялся, что ребята, которые еще не сдали зачета по теоретической физике, не простят ему спасения профессора.

Я понимала, что все это выдумка, что ничего такого не было и быть не могло, но Фома скромно сказал «No problema», так, словно все это происходило с ним в действительности, а Наташа смеялась, сияя глазами. На лице у нее было выражение, которое один очень хороший поэт выразил такими словами:

Так мне хотелось, чтоб Володя услышал мою сказку. Так мне хотелось, чтобы он понял, какие интересные вещи я умею сочинять. Но к разговору об этой сказке я больше не возвращалась.

Не по хорошему мил, а по милу хорош.

Я не знаю, кто в Польше на самой центральной радиостанции ведает музыкальными передачами. Но я думаю, что, может быть, там для эксперимента поставили во главе этих передач обыкновенную девочку моего возраста. Ну, может, чуть постарше. Потому что у всех девочек моего возраста и чуть постарше совсем не в глазах, как об этом иногда пишут в художественной литературе, а в пятках прыгают бесенята. Для этого девочкам достаточно услышать хоть издали, хоть за стеной какой-нибудь современный танец, какой-нибудь «поп» или «рок».

А в польских музыкальных передачах каждый день звучат самые последние шлягеры, самые знаменитые ансамбли. Так, будто все это подбирает для слушателей не скучный ученый музыковед, а девочка с бесенятами в пятках.

Крошечный японский транзистор, изготовленный в виде куклы, в виде Микки Мауса, который Наташе принес в больницу в подарок ее знаменитый отец, может принимать передачи многих станций. Но Наташа, а вслед за нею и мы, легко обходимся одной — польской. Наташа никогда не меняет положения регулятора волн. И вот что странно: даже между очень различными людьми всегда найдется какая-то общая точка соприкосновения. Уж какие разные Вика и Наташа, и не нравятся они друг другу. Но об ансамблях, о биг бите, о кантри они могут разговаривать подолгу.

Юлька тоже втянулась в эту игру. У нее хороший слух, и она уверенно отличает модные ансамбли один от другого. Володя и Фома иногда слушают с нами эти музыкальные передачи, но Володе, видимо, больше нравятся песни, обладающие не только ритмом, но и выраженной мелодией, а Фома светлеет лицом, когда передают яркую, душную, откровенную латиноамериканскую музыку. Особенно ансамбль «Лос Парагвайос».

Однако польская музыкальная девочка, наверное, иногда устает. Не может же она работать круглые сутки. Тогда ее сменяет бородатый музыковед, и транзистор передает классическую музыку: Шопена, Дворжака, Чайковского, а иногда даже Баха и Генделя. Впрочем, мы слышим только их имена. Музыки их мы не слушаем. Наташа сразу же тычет пальнем в нос своему Микки Маусу, а там кнопка-выключатель.

Сегодня выступал польский ансамбль «Червони гитары». Есть у них такая особая песня, такой удивительный вальс. С очень хорошо запоминающейся мелодией. И стихи там хорошие. Я плохо понимаю по-польски, лишь отдельные слова. Но даже по отдельным словам понятно, какая это прекрасная песня: «Большая дорога… Запоем же еще раз…» И еще что-то о вальсе и о том, что он, вальс, как жизнь, и что почти никому не дано прийти туда, куда он стремится, но нужно идти.

— Вот ведь вальс, а звучит современно, — поощрительно сказала Наташа. — Вполне можно слушать. Хоть вообще вальсов я не люблю.

— А как вам вальс? — с надеждой спросил Фома у Вики. Ему очень хотелось с ней заговорить. Я представляю себе, как обрадовался Фома этому красивому вальсу и возможности заговорить с Викой.

— В гробу я его видела, — не глядя на Фому, ответ ила Вика. — «В вихре вальса все плывет». Плыло, плыло и приплыло. В канаву.

— А мне вальсы нравятся, — беспомощно сказал Фома.

— Вальс-то, конечно, устарел, — примиряюще заметил Володя. — Но, с другой стороны, если его исполняют в современной манере, в современном ритме, как, скажем, исполнял Рэй Конифф…

Под влиянием Наташи и ее Микки Мауса Володя за последнее время очень поднаторел в названиях ансамблей и именах музыкантов.

Я совсем не хотела спорить с Наташей. Потому что возразить сейчас Володе значило возразить Наташе. Это были ее слова. Володя их только повторял. Я не хотела спорить и все-таки сказала:

— Это все — мода. Про чарльстон ведь тоже забыли, затем недавно он снова стал модным, так и пелось: «Бабушка, научи меня танцевать чарльстон». А теперь его опять забывают.

— Какое отношение имеет чарльстон к вальсу? — отмахнулась Наташа.

Но меня уже нельзя было остановить. Быстро, так, чтобы меня не перебили, чтоб мне не помешали, я стала рассказывать историю, которая сложилась у меня еще летом, в Сочи. Этот мой рассказ очень понравился артистке Вале Костенко и даже моей маме. Мама сказала, что все это нужно сейчас же записать. Она совсем не понимает, что рассказать — это одно дело, а написать — совсем другое. Рассказать — удовольствие, а написать — труд. Иногда даже непосильный.