Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Елизавета Карловна всегда требовала, чтоб у нас были специальные тетрадки с выписками из книг, которые мы прочли. Особенно из книг для внеклассного чтения. У всех девочек есть такие тетрадки и выписки в них. Но переписываем мы совсем не то, чего ожидает от нас Елизавета Карловна.

Все, например, переписали из рекомендованной нам знаменитой книги для внеклассного чтения Дж. Сэлинджера «Над пропастью во ржи» одно место. В этой книге рассказ ведется от первого лица, от имени мальчишки примерно моего возраста, тоже ученика восьмого или девятого класса. «Мне бы хотелось быть опытным во всяких таких делах. А то, по правде говоря, когда я с девчонкой, я и не знаю как следует, что с ней делать. Например, та девчонка, про которую я рассказывал, что мы с ней чуть не спутались, так я битый час возился, пока стащил с нее этот проклятый лифчик. А когда, наконец, стащил, она мне готова была плюнуть в глаза». В общем, этот мальчик, который, как говорила Елизавета Карловна, положительный герой Сэлинджера, все-таки снял с девочки лифчик, который называют «интимной частью туалета».

И в романе американского писателя Дэна Маккола «Неуклюжий Джек» герой тоже школьник моего возраста. И точно так там идет речь о лифчике. Остался этот Джек наедине с девочкой Педди Эдинжер. Ой, нет, не Педди, Педди это другая, девочку зовут Карен. Карен Морис. И дальше идет так: «Она спросила: «Хочешь поцеловать меня?» Я в ответ поцеловал ее. Этот поцелуй длился, наверное, пять минут без передыху. Мы дышали сквозь ноздри на щеки друг другу, и я был такой счастливый, что сердце чуть не выпрыгнуло из грудной клетки. Тогда произошло это чудо. Карен положила мою руку себе на грудь. Я совсем расхрабрился и стиснул ей грудь, свою самую первую. Потом обследовал другую. А Карен прошептала: «еще». Я от этого просто очертел и попробовал проникнуть рукой под зеленое ситцевое платье. Но лифчик у нее оказался очень тесным. Я завозился, заметался, чуть не испортил всего дела. Тогда она сказала: «Подожди минутку». Она расстегнула змейку на спине, потом лифчик, и я увидел все. Увидел и даже застонал: «О, Боже…» Она улыбнулась, Карен Морис, по прозвищу «Каланча». Грудки у нее в самом деле хорошие, хоть и не совсем развитые. Я наклонился и поцеловал ее в левую грудь. Я не знал, на каком я небе. Это было что-то фантастическое».

Писатели эти — и Сэлинджер, и Маккол — все написали с точки зрения своих героев-мальчишек. А нам, девчонкам, хотелось бы прочесть когда-нибудь про другое. Нам бы хотелось узнать, что же чувствовала, как все это воспринимала Карен Морис по прозвищу «Каланча». Что она при этом думала? Ведь думала же и она что-то свое, чувствовала она что-то свое, когда она взяла руку этого мальчика и положила себе на грудь, когда сказала ему «еще» и когда она расстегнула эту змейку-«молнию» у себя на платье. Нам хочется все-таки, что при таких обстоятельствах чувствует девочка. Конечно, что чувствует мальчик, тоже любопытно узнать. Но про девочку мне интереснее. Но мне такие книжки что-то не попадались.

Может быть, писателей не интересуют девочки с этой точки зрения. Даже Льва Толстого. Мы учили рассказ «После бала». Там говорится: «Когда делали фигуры мазурки вальсом, я подолгу вальсировал с нею, и она, часто дыша, улыбалась и говорила мне: «Encore» («Еще» — франц.). И я вальсировал еще и еще и не чувствовал своего тела.

— Ну, как же не чувствовали, я думаю, очень чувствовали, когда обнимали ее за талию, не только свое, но и ее тело, — сказал один из гостей.

Иван Васильевич вдруг покраснел и сердито почти закричал:

— Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы, кроме тела, ничего не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, щиколотки и еще что-то, вы раздеваете женщин, в которых влюблены, для меня же, как говорил Alphonse Karr (Альфонс Карр), — хороший был писатель, — «на предмете моей любви были всегда бронзовые одежды. Мы не то что раздевали, а старались прикрыть наготу».

Ну, хорошо. Раз Толстой так написал, значит, так оно было. Для этого Ивана Васильевича. А для Вареньки? Для нее и на Иване Васильевиче тоже были «бронзовые одежды»?

Может, с тех пор, хоть рассказ написан в самом начале нашего двадцатого столетия, человеческие нравы, в самом деле, переменились. Как-то трудно себе представить, чтоб эта Варенька в «бронзовых одеждах», как эта Карен Морис, положила руку Ивана Васильевича себе на грудь, а потом сама расстегнула «молнию» на спине своего платья. Хотя в те времена, конечно, никаких «молний» на платьях не было, такие застежки человечество стало применять значительно позже. Но дело не в этом. Как-то такая Варенька, в конце концов делала то, что нам научно объясняла профессор из мединститута по фамилии Танцюра и совсем не научно объясняют девочки друг другу.

И именно это все, очевидно, имела в виду бывшая Аграфена, а теперь Вика, когда сказала, что я еще вырасту и тогда узнаю, что такое любовь и какая она на самом деле.

Но откуда и почему она, Вика, это знала?

Глава восьмая

В папиной газете есть такая рубрика, такой постоянный заголовок: «Только факты». Я сказала папе, что, по-моему, это неправильное название. Получается, будто только под этим заголовком печатают правду, а под всеми остальными могут оказаться и недостоверные сведения.

Папа удивился и, огорченно вздохнув, ответил, что я не понимаю самых обыкновенных вещей, что в других статьях факты комментируются, рассматриваются со всех сторон, на них высказывается та или другая точка зрения, а в заметках под заголовком «Только факты» отсутствуют какие бы то ни было комментарии.

Наверное, о делах, о событиях, которые вызывают у тебя сомнения или даже тревоги, лучше думать, по крайней мере, вначале, под таким же заголовком: «Только факты».

Вот эти факты: к нам в палату пришли люди, которые сбили меня своей автомашиной и поломали мне ногу. Факт, что я должна была бы смотреть на них с ненавистью. Ночью у меня очень болела нога и днем тоже болела, но меньше. Однако никакой ненависти я не ощущала.

Факт второй. Они принесли две коробки яблочного мармелада. Белый усатый Володя Гавриленко свою коробку дал мне, а черный усатый Фома Тенрейру мармелад из своей коробки стал раздавать остальным девочкам. Вика от мармелада отказалась, а все остальные съели по нескольку мармеладок.

Факт третий. Володя и Фома студенты политехнического института. Третьекурсники. Химики! Живут они в общежитии в одной комнате. Вдвоем. Третий год. Но когда я стала их расспрашивать про искусственную мышцу из полимерных пленок, то оказалось, что они про это ничего не знают, что они относятся к этому несерьезно, что они считают это фантазией, что полимеры их вообще не волнуют, а волнует их только физикохимия, и что им пора уходить.

Я теперь стала очень нервной и подозрительной и подумала, что, может быть, они вообще не студенты и не химики. Где бы студенты-химики достали себе такую новенькую автомашину? И какие же это химики, если их не интересует искусственная мышца?

И когда они ушли, Вика сказала что это они хотят откупиться мармеладом. Чтоб я за мармелад дала про них хорошие показания на суде, потому что их будут судить, и «права» у них отберут. Что это они меня таким способом «уламывали».

Но они меня совсем не «уламывали», а только морщились, когда смотрели на мою подвешенную ногу, так, будто это не у меня, а у этого белого Володи и у этого черного Фомы кость в ноге просверлили насквозь, вставили туда металлическую спицу и подвесили тяжеленный груз.

А дальше факты посыпались, как драже из прорванного кулька. Они пришли и на следующий день. Я имею в виду Володю и Фому. И снова принесли мармелад.

Фома сразу, в одну минуту, подружился с Юлькой. Он разговаривал с Юлькой и не сводил глаз с Вики. А Вика все время смотрела в окно. И это факт, по-моему, совсем немаловажный.

Володя только начал было рассказывать про физикохимию, как в палату заглянул Валентин Павлович, поманил Фому и Володю, и они ушли вслед за ним.

13
{"b":"584108","o":1}