Такими были справедливость и государственная мудрость царя Ивана IV, которому уже после смерти поменяли имя. В летописи того времени сообщалось, что труп Ивана Грозного постригли в монахи и нарекли Ионой.
Ну, это так в летописи. А кто же его постриг в самом деле? Вероятно, парикмахер или, как выражались в те времена, цирюльник. Я написала про это стихи.
Недолго цирюльники царские жили:
Их ночью стрельцы на допрос уводили,
Вгоняли иголки под грязные ногти,
Дробили кувалдами руки и ноги.
— Царя отравить, иль зарезать хотели?
Где брали, собаки, бесовское зелье?..
Цирюльников крики сквозь ночь пробивались,
Они признавались, во всем признавались.
И слышали мрачное: — То-то же, черти!
И господа бога молили о смерти.
Зеваки на казнь равнодушно глядели:
Худые цирюльники плохо горели.
Комната от курений душиста и чуть туманна.
Молча стоит последний цирюльник царя Ивана,
Глаза у него большие, печальные: умер царь,
Но радость — в каждой морщине маленького лица.
Ему хорошо стоять здесь, смотреть на скорбные лица,
Ему не надо бояться, теперь его жизнь продлится.
Приятно ему в молчаньи, под колокольный зуд,
Бояр обжигать глазами и ждать, пока позовут,
Стоять в уголке и думать, лаская бритвы железо,
Что если б царь не умер, он сам бы его зарезал.
Папин заведующий отделом Дмитрий Максимович сам предложил мне прочесть какое-нибудь из моих новых стихотворений. Я прочла «Последний цирюльник». Дмитрий Максимович и его жена слушали стихи с обидой и огорчением, словно они были направлены против них, как некоторые люди слушают пародии и эпиграммы.
— Это непатриотические стихи, Оля Алексеева, — сказал Дмитрий Максимович. — Конечно, Иван Грозный, как это тебе известно из курса истории, допустил много ошибок. Но им было сделано и немало полезного. Он взял Казань. Он был выдающимся полководцем и талантливым писателем.
Я подумала, что можно было еще добавить: и великим химиком, раз он изобрел «жгучий состав», а в состав этот, несомненно, входили какие-то отравляющие химические вещества.
— Она у вас слишком много на себя берет, — обратилась жена папиного заведующего отделом Вера Сергеевна к моим родителям. — И мне кажется, что объясняется это не только влиянием школы. Мне кажется, что и влиянием семьи.
История, на мой взгляд, наука странная и не всегда понятная. Из истории следует, что и взятие Казани и даже опричнина были исторически неизбежны. Но из той же истории становится понятным, что царь Иван Грозный был одним из самых лицемерных, низких, мелких, отвратительных и отталкивающих существ на нашей планете. Трудно как-то при этом радоваться его историческим заслугам.
Папа мне подмигнул. Но я не стала спорить с Дмитрием Максимовичем и его женой. Я уже давно убедилась, что они не принадлежат к числу тех взрослых, которые поощряют дискуссии по поводу высказанных ими взглядов.
А стихи я послала в журнал. В «Рассвет». Мне долго не отвечали. Лишь совсем недавно, примерно за неделю до того, как я попала сначала под Володины «Жигули-Ладу», а потом в этот травматологический центр, мне прислали письмо, словно написанное папиным заведующим Дмитрием Максимовичем. Вот и сочиняй после этого стихи на исторические темы.
Хотя это письмо из редакции журнала помогло мне понять, зачем людям так нужна новая, красивая одежда. Особенно девочкам. Когда получишь такое письмо, и когда небо такое серое, что кажется, будто это не от туч, а оно вообще такое серое, и когда на улице холодно и все ежатся, и когда золотые осенние листья на деревьях кажутся просто заржавевшими, а листья, оставшиеся зелеными, — пыльными, вот тогда хорошо надеть новое модное платье и сразу почувствовать себя другим человеком. Веселым и удачливым.
И даже задача по математике, которая у тебя раньше не получалась, может получиться.
И ты уже не будешь так огорчаться и немножко пугаться из-за того, что твой папа больше не пишет фельетонов.
И ты не будешь завидовать, что у других девочек есть мальчики, с которыми они по-настоящему дружат, а у тебя — нет.
Но у меня не было нового платья. Да и зачем оно мне в больнице, под одеялом? Мне нужно было что-то другое, что действовало бы на человека, как новое платье, или как новые сережки действуют на тех, у кого в ушах проколоты дырочки. И я знала, что именно. Мне нужно, чтобы мои стихи читали другие люди.
В палату вошла медсестра Анечка со шприцем и всем остальным, что полагается дли укола.
— Оля, — объявила она, — к тебе гости.
Я напряглась.
— Мальчик. И женщина. Учительница. Я сказала, что сделаю Юльке инъекцию, а потом их пушу.
Вика сразу же выставила наружу свой крестик.
Анечка быстро и споро ввела Юльке в руку лекарство и выпорхнула из палаты.
Я подумала, что это, может быть, моя любимая учительница химии Евгения Лаврентьевна и Витя. Но в палату вошли совершенно незнакомые люди. Очень худая, очень высокая женщина, халат ей был короток и висел на ней, как на вешалке, голову ее украшала затейливая прическа, а на носу были огромные круглые очки с дымчатыми стеклами, и с нею плотный невысокий паренек, он учительнице этой был по плечо. У него был некрасивый маленький нос, круглый подбородок, румяные, налитые щеки и глаза, словно переклеенные с другого лица. Большие, темные, внимательные и необыкновенно умные.
— Кто здесь Оля Алексеева? — басом спросила учительница. — Вы? — обратилась она к Вике. Возможно, ее привлек крестик на шее.
Вика не ответила.
— Я — Оля Алексеева. Садитесь, пожалуйста. Берите стулья.
— Спасибо. Я твой классный руководитель. Зовут меня Мария Сергеевна. Я веду математику. А Юра Зайцев — твой соученик. Он лучший математик школы и круглый отличник. Он согласился помочь тебе догнать класс.
Хочу ли я с этим Юрой Зайцевым догонять класс, у меня не спросили. Но я все равно поблагодарила и сказала, что постараюсь не отставать от программы.
— Так вот, значит, как у вас — с интересом оглядывая палату, сказал Юра Зайцев. — Я больницу только в кино видел. Болит у тебя нога?
— Нет. Просто очень неудобно лежать все время на спине с ногой, к которой подвешен груз.
— Для чего же нужен этот груз?
Я, как умела, рассказала о том, как ортопеды сращивают поломанные кости.
Мария Сергеевна раскрыла увесистый портфель, который в палату внесла не она, а мой будущий соученик Юра Зайцев. Я с любопытством следила за ее действиями и приняла как можно более серьезный вид, чтоб не рассмеяться, когда она достанет коробки с яблочным мармеладом.
Но в портфеле был совсем не мармелад, а книги, учебники. И тетради.
— Куда это можно положить? — спросила Мария Сергеевна.
— Вот сюда. На тумбочку.
— В этих учебниках — закладки. В тех местах, до которых дошел класс. Тебе это нужно прочесть и по возможности выучить. Если что покажется непонятным — тебе поможет Юра.
— Постараюсь помочь, — сказал Юра и посмотрел на меня своими переклеенными с другого лица умными и проницательными глазами. — Я-то понимаю, что в больничной палате не очень хочется учиться. И все же постарайся. Опытные люди говорят, что наверстывать труднее. Ты математикой увлекаешься?
Я вспомнила, как в Сочи на пляже ко мне подошел новый мой знакомый первоклассник Славик. В руках у него была тетрадка и шариковая ручка. Я сидела на песке и смотрела на море. В голове у меня вертелись стихи.
«Ты умеешь складывать столбиком? — спросил Славик. — Когда скучно, это хорошо помогает».
