М. Ф. На костылях ходил. Правда, трудно было, потому что взять костыль нельзя, рука-то… А у них костыли, у проклятых, знаете, эти — на локтях. Очень трудно.

Я у него спрашиваю: «Почему вы мне не делаете протез?» Он, видимо, куда-то написал, и меня перевезли в Берлин, в госпиталь. Тоже — французы, англичане, югославы. Тоже смешанный госпиталь. Какую-то гимназию бывшую занимали. И там мне сделали протез. В Берлине.

Как-то приходят ко мне санитары и говорят, что английский врач хочет с вами поговорить. Ну, меня повезли туда. Вы знаете, — подлец! Сидел я с ним часа два, он беспрестанно курил. Хоть бы, мерзавец, предложил мне сигарету. Сам я не хотел у него просить принципиально. Думаю, даст или не даст? Нет! И нарочно курит и дым — в мою сторону. Разговор у нас шел по-всякому, по-всякому. Он говорит: «Мы сейчас с вами союзники, а ведь нам придется с вами воевать потом». Я говорю: «Да чего это ради нам с вами воевать-то надо?» «А вот посмотрите».

К. М. У него определенной цели разговора не было, просто он хотел поговорить?

М. Ф. Да, просто хотел поговорить.

К. М. Он военнопленный был?

М. Ф. Военнопленный. Он мне рассказал, я и сам видел: английским офицерам полагалось два часа прогулки не в лагере, а вне лагеря. В сопровождении, конечно, немца. И вот я видел, как этот высокий англичанин делает очень широкие шаги, быстро идет и как за ним вприпрыжку бежит унтер-офицер. Весь мокрый возвращается с прогулки.

В одном из лагерей английские офицеры очень сильно поругались и избили охрану. Ну, может быть, не всю охрану, а несколько человек, так. Гитлер приказал одеть на всех английских офицеров наручники. Это врач мне рассказывает. Об этом узнал Черчилль, на второй день приказал всех немецких офицеров заковать в наручники. Правда ли это или неправда, не знаю, но он мне так говорил. И потом Гитлер отменил приказ в отношении английских офицеров. Он мне много чего рассказал. Потом говорит: «Вот вы, почему не получаете ничего? Вот, мы, пленные английские офицеры, у нас производство идет ускоренное даже перед теми, которые на фронте. Мы, — говорит, — получаем на десять процентов больше жалованья, чем офицер получает на фронте». — «Почему?» — «За неудобства плена». Понимаете? За неудобство плена! И ускоренное производство, и жалованья больше платят. Значит, английское правительство и не мыслит себе, что англичанин может быть изменником родины.

К. М. Или добровольно может сдаться в плен. Или хотеть этого.

М. Ф. Да, сдаться или хотеть этого. Ну конечно, во всякой стране какая-то сволочь найдется, но принципиально отношение… Это меня поразило.

Операция была сделана, но, к сожалению, ничего не помогло. Мне потом говорили, что всякое инородное тело, раз оно не находится в соответствии со всеми структурами, оно рассасывается. Видимо, опыты делал этот врач тогда. Я спросил его: «Вы делали уже это?» Он говорит: «Три операции сделал». — «А результат?» — «Не знаю». Он мне по-честному сказал: «Не знаю». Ну, попытались, сделали.

Да, вот тут я увидел, сколько получают англичане и французы. В этом госпитале. Посылок сколько получают. У них, даже у английских негров-летчиков, которые попали в плен, под кроватью все полностью завалено пакетами картонными. Так что они немецкого ничего и не ели.

К. М. Немецкий рацион был у них такой же?

М. Ф. Нет, их лучше кормили. Давали им, один раз я видел, в другом уже лагере, где французы были, — как их называют, моллюсков.

К. М. Креветки?

М. Ф. Я не знаю, креветки это или нет, на улитку как будто похожи.

К. М. А, мули, мули.

М. Ф. Мули? Как-то принесли с французской кухни, и Прохоров говорит: «Слушай, с мясом дают». А потом посмотрел: «Ой, это же улитки».

Меня в другой лагерь перевели. Переводили много. А потом я попал… Когда же я попал в этот-то лагерь? Здесь или не здесь? Тут еще в Берлине, в одном из лагерей был налет. Днем англичане, а ночью американцы налеты делали. Приятная картина, когда знаешь, что летят, но не над тобой сбрасывают бомбы, а где-то в другом районе. Такое ясное небо — это в двух лагерях мне пришлось видеть — ясное небо и колоссальное количество, пятьсот, семьсот, тысяча машин летят такими эшелонами, эшелонами, эшелонами! Вы сидите, слышите — нарастает гул. Сначала зенитки бьют, а потом моторы, гудят моторы, и видите — летят самолеты. Разрывы снарядов, немецкая истребительная авиация, какие-то машины падают, строй все время идет и идет. И потом слышно — у-у-у! Бомбежка.

И вот в двух лагерях англичане бомбили французский и французско-итальянский лагерь.

К. М. Случайно, очевидно.

М. Ф. Не знаю, случайно или неслучайно, я не могу этого сказать, потому что это все — рабочая сила, которая работала на немцев. Они же все на фабриках и заводах работали. Французы работали охотно. Ну ругались, но работали все же. А вся эта работа на фронт была. Может быть, случайно, а может быть, и нарочно, черт ее знает.

Было устроено убежище, неглубокое, даже, пожалуй, наружу оно выходило. Плиты так и плиты так. Я сидел около печки, рядом труба выходила. И вдруг метрах в ста разорвалась колоссальнейшая бомба, где душевая была, ну вроде бани. И вдруг я ничего не слышу. Я своего соседа генерала трогаю, он мне что-то говорит, а я ничего не слышу, оглох совершенно. Я говорю, я ничего не слышу. Потом это все отошло. Меня о трубу, видимо, немножко контузило, я и сейчас плохо на правое ухо слышу.

А когда вышли мы, барака нашего нет, сгорел. Бараки все сгорели, разбомбили их. Душевая установка снесена, даже громаднейший бак с водой отброшен далеко.

Из этого лагеря перевезли в другой. Там были цистерны, нефтеперерабатывающий завод или синтетический бензин вырабатывали. В общем, все время налетала авиация. Правда, бомбы сбрасывали в другом месте.

А потом перевезли меня в лагерь… название не могу вспомнить. В этот лагерь отбирали…

К. М. В который вас перевезли?

М. Ф. В который перевезли и в который этот изменник родины, власовец, генерал-то приезжал. Видимо, он и попросил, чтобы меня в этот лагерь перевели. Там уже был Прохоров, в этом лагере.

К. М. Он раньше вас туда был переведен?

М. Ф. Раньше меня.

К. М. Без объяснения: куда, зачем?

М. Ф. Они ничего не объясняли. Привезли меня туда, и я узнаю: в этот лагерь отбирают со средним и высшим образованием. Главным образом, специалистов отбирают в этот лагерь. Спрашиваю, для чего это делается, начинаю разведку. А, говорят, они проходят потом двух-трехнедельные курсы, потом их возят на германские заводы, показывают, что за промышленность немецкая, а потом отсылают в оккупированные наши области. Инспекторами училищ, учителями, в администрацию. Рангом пониже — в полицию посылают местную. И целый ряд других — то, что требуется для оккупированных областей.

К. М. Значит, сначала курсы, потом показывают германскую мощь промышленную…

М. Ф. Да, а потом отсылают туда.

К. М. Какой же это период? Лето уже?

М. Ф. Это уже были сорок второй — сорок третий годы.

К. М. Уже после Сталинграда или до?

М. Ф. После Сталинграда. В одном из лагерей я услыхал о том, что у немцев вышло со Сталинградом. Преподаватели там были бывшие русские немецкой национальности, жившие в России. Они уже являлись преподавателями на этих курсах. Приходят и начинают рассказывать то, что более или менее можно говорить, что немцам под Сталинградом очень попало, объявлен двухнедельный траур.

К. М. Это уже на курсах говорили?

М. Ф. Да, говорили на этих курсах. Я на курсы не ходил, ни на одной лекции не был. Они меня и не принуждали. Я говорю: «Я не собираюсь на оккупированную территорию ехать и поэтому мне нечего на этих курсах делать». А Прохорова я послал: «Иди, узнай, что там на этих курсах делается». Ну, там главным образом речь о новом порядке, как немец будет устанавливать новый порядок, в чем он будет заключаться.