Раз меня принесли на перевязку — перевязку делали как полагается, никакого различия с немцами, только врач, который перевязывал, спросил: «Кто вам делал ампутацию?» Я говорю: «Дейч арст». Он так покачал головой. А когда тот врач отрезал мне ногу, он мне говорит: «Господин генерал, когда вы вернетесь на родину, ваши врачи-ортопеды будут говорить: „Какой сапожник вам делал операцию?“ Вы не обращайте внимания. Я старался вам больше оставить кости». Вы никогда не видели ампутированную ногу?

К. М. Видел, видел, конечно.

М. Ф. Мякотью стараются завернуть. А у меня торчит кость, вот так вот выпирает. Он только кожей ее обтянул. Он говорит: «Вы не обращайте на это внимания. У вас больше рычаг управления будет ногой, протез будет упираться вот здесь, вверху, безболезненно». И я ему сейчас благодарен. Действительно, правильно. До сих пор — прошло больше двадцати пяти лет, с ногой у меня нет никаких забот.

Как-то принесли меня на перевязку, и мне дали чужое одеяло. Мое сняли, а дали, видимо, с того, которого только привезли с фронта. Что такое по мне бегает? Вы знаете, когда я увидел, я в ужас пришел. Буквально кишмя кишат вши. И на мне уже ползают, я скорей позвонил. Пришла швестер, я говорю: «Вот, смотрите, ползают». Она говорит: «Это всё ваши русские». Русские! В окопах немцев тоже никто не моет, они тоже, наверно, в ванне-то никогда не бывают. Ну и заражаются. И в крестьянских избах полно было вшей, потому что битком забиты везде хаты были, понятное дело.

Через некоторое время приходит немецкий майор. Ну я понял, что из разведки. Приходит и говорит…

К. М. Тоже по-русски?

М. Ф. По-русски. По-русски говорят, без переводчика. Ведь у них вся разведка, очень много…

К. М. Прибалтийских немцев.

М. Ф. Прибалтийских, а потом в России немцев же много было. После революции они уехали. А потом вся разведка, которая работала по России, они же все русский язык знали и изучали. Это закономерно.

Приходит и говорит: «Господин генерал, вот посмотрите на фотографии». Смотрю на фотографии — командующий 28-й армией Качалов. Документы, бумажник разорванный, карточки в крови, еще какие-то документы в крови, письма в крови. «Узнаете?» Я говорю: «Узнаю. Убитый советский генерал». — «А кто он такой?» Я говорю: «Не знаю». — «Ну как не знаете? Посмотрите лучше». Смотрю. Качалов. Я говорю: «Нет, не знаю, кто это». — «Это командующий 28-й армией Качалов». Я говорю: «Ну, знаете, Качаловых у нас много. Качалов есть артист, Качаловы есть писатели, Качаловы есть другие». — «Ну что вы, — говорит он, — рассказываете, вы же наших командующих знаете, и мы знаем ваших всех командующих. Думаете, вас мы не знали? Знали. Хотите, расскажу всю вашу биографию?» Я говорю: «Зачем мне это нужно? Я сам ее знаю». — «Так вот, это Качалов. У вас он объявлен изменником родины. А мы нашли его убитым в танке. У нас бы он герой был, ему бы железный крест с лавровым венком дали. А у вас он — враг народа».

Я говорю: «У нас были объявлены врагами народа, я это знаю, при мне еще был этот приказ, — те люди, которые сдались в плен, которые не сражались с вами как следует, а пошли в плен». — «Ну а я вам говорю, что он убитый». А тогда был уже приказ, что Качалов сдался в плен.

К. М. Приказ 270.

М. Ф. Вы знаете? Я и тогда я не верил этому. Не мог Качалов! Качалова я знал. Качалов очень активно дрался в Средней Азии с басмачами.

К. М. Пять раз раненный он был.

М. Ф. Качалов под Царицыном командовал, с Деникиным дрался. Ну как Качалов мог быть изменником родины?! Имел два ордена Красного Знамени. Нет, не допускал я этого. Я и говорю Прохорову: «Иван Павлович, ну смотрите, разве может это быть, чтобы Качалов поехал и сдался в плен?» Он говорит: «Я тоже этому не верю, этого не может быть. Это немецкая провокация». Причем тут немецкая провокация? Это у нас он объявлен приказом. Немцы как раз не считают его врагом народа.

Ну, в общем, посмотрели… На том дело и кончилось у нас.

Через некоторое время приходит немец — тот, который приходил перевозить нас из госпиталя, и с ним второй, высокий тоже, по-русски тоже хорошо говорит. Отец его лесопромышленник был в России, заготовлял на всю Европу шпалы. Значит, в России родился, в России вырос. Высоченный такой немец, с бородой. Тоже в штатском. Видимо, тоже в разведке работает. «Ну, господа, — говорит, — собирайтесь. Завтра поедете в Германию, повезем вас». Ну что ж, повезете, так повезете.

К. М. А о Москве вы еще не слышали в это время?

М. Ф. Ничего абсолютно. Газет-то нет никаких, никто нам не говорит ничего, и мы не знаем.

Да, когда я был в нашем госпитале, я услыхал через санитаров, что Международный Красный Крест в Смоленске есть. Приходил к нам один немец, всегда раздавал махорку, видимо, обхаживал кого-нибудь, не знаю, — я попросил его, чтобы зашел представитель Международного Красного Креста. Зашел швед, и я ему заявляю протест. «Вы посмотрите, в каком положении находятся советские военнопленные». А он говорит: «Ваше правительство конвенции Женевской не подписало, поэтому вы находитесь у немцев из милости. Мы здесь ничего сделать не можем». Не можете сделать, значит, и разговора быть не может. Ведь сколько было бы спасено жизней! Они бы как-то вмешивались в это дело.

Это возмутительно, что мы даже не подписали конвенцию о военнопленных!

К. М. А сейчас подписали?

М. Ф. Сейчас подписали. А тогда приходил ко мне швейцарский врач-невропатолог. Я говорю ему, что рука у меня не работает. Он говорит, что надо сшивать. Тогда еще, может быть, можно было бы сшить. Но он говорит: «Вы знаете, немцам сейчас не до этого, у них очень много раненых, вряд ли они будут этим заниматься, а мы вмешиваться в это не можем». Так рука у меня и осталась.

Повезли нас. Привезли на вокзал, впихнули в отдельное купе. Там было уже много-много напихано. Душно было, дверь закрыта. Поехали. Доехали мы до Орши — поезд дальше не идет: взорван мост.

К. М. Мост железнодорожный?

М. Ф. Да. Видимо, действовал уже Заслонов. Может быть, даже и не он. Ведь у нас же было как: я при отходе заминировал мост или что-то другое, я заминировал и не взрывал, а потом проходит какое-то время, все там успокоилось, движение там идет или что-нибудь, я вызываю радиста и говорю: «Взорвите номер такой-то». Мост или здание какое-нибудь. Он нажимает кнопку, и все взлетает на воздух. Может, и так было, не знаю. По-всякому взрывали, Крещатик-то взорван…

К. М. По радио взорвали?

М. Ф. Мне кажется, по радио. С какой стати немцы будут взрывать, когда немцы там живут, в гостинице этой? Гостиницу взорвали, как она называлась? Хорошая гостиница.

К. М. «Континенталь».

М. Ф. Чего они своих людей будут взрывать? Конечно, наши взрывали. Я наверное не знаю, взрывали ли дома, я это не утверждаю, а гостиницу-то, я думаю, наши взорвали наверняка.

Внесли нас в вокзальное помещение. В это время приехали только что окончившие военное училище немецкие офицеры. Едут под Москву. А помещение разбито, комнатки маленькие, и мы тут еще занимаем место. И когда они узнали, что тут находятся русские генералы, кричат: «Русские генералы, вег на улицу!» Значит — на улицу выкинуть. «Не хотим тут с ними жить».

И вот этот, высокий-то, с бородой, — очень долго их уговаривал. Они бушевали, бушевали. Не знаю, вернулись они на родину или под Москвой нашли себе дом в земле.

Ну, потом поехали мы. Доехали до Бреста. В Бресте нам сделали баню, бани там были хорошие, промывали всех. Туда уже не впускали не обмытых, не обработанных в санитарном отношении. И поехали мы дальше.

Привезли нас в Берлин. В Берлине поместили нас в один из госпиталей. Там прожили мы недолго, сопровождающий куда-то ушел, остались консервы, которые на дорогу нам были даны. Мы консервы и съели. А он, видимо, консервы эти привез домой, для своих. Пришел и очень ругался, что мы их съели.