К. М. Между вами и Ершаковым немцы уже были?

М. Ф. Немцы, да. Вся беда была в том, что связь с Ершаковым у меня была уже потеряна. Помощник начальника связи 20-й армии Курцевич говорит, что восьмого числа штаб 20-й армии уже не существовал, все было рассеяно. Но отдельные части все же дрались. Я сам убедился в том, что они дрались еще девятого числа, но Ершакова уже не было. Последний раз он мне восьмого числа сообщал, что «наступаю, буду прорываться южнее, — и указал, в каких пунктах будет прорываться: — южнее Вязьмы; сильные мотомехчасти противника, начальник штаба генерал Корнеев тяжело ранен. Если не прорваться, будем выходить группами».

К. М. Корнеев вышел потом?

М. Ф. Корнеев не вышел, а его вынесли. У него было хорошо организовано все это дело, и его вынесли.

К. М. А Ершаков?

М. Ф. Ершаков попал в плен. Член Военного совета попал.

Когда я созвал всех командиров и комиссаров, вы знаете, у меня нет слов — что им сказать? Я чувствую, они все смотрят на меня и ждут от меня какого-то чуда. Ну а сами понимаете, чуда не бывает. У меня комок к горлу подступает. Какие слова я могу им найти? Что дать им могу? А потом все же взял себя в руки и говорю: «Товарищи, положение не безвыходное. Я думаю, что если мы будем прорываться южнее Вязьмы, в направлении к 20-й армии, здесь вы чувствуете, что противник уже все силы сосредоточил в основном в восточном направлении. Враг понимает, что армия переживает агонию, рвемся только на маленьком участке, он это понимает отлично, не хуже нас с вами разбирается. А вот здесь мы прорвемся, обязательно уйдем к 20-й армии». Предупредил: «Мы видели из предыдущих боев, когда к нам приходили окруженцы, как срывали с себя воинские знаки различия, одевали гражданское платье. Я категорически запрещаю вам это делать! Держите себя в руках, дисциплина — прежде всего, это залог того, что вы сами выйдете и выведете свои части».

Ну, все, конечно, пообещали. И вот начался выход. И вы знаете, мы удачно вышли. Вышли, пришли на участок 20-й армии, прошли южнее, юго-западнее Вязьмы перешли речку. Тут много было казусов.

Я вам не рассказал, что когда мы наступали еще отдельными тремя большими группами на широком фронте, — в это время у местечка Ломы, вот как мы с вами — штаб, а вот, как тот дом, на таком расстоянии идет дорога, такой большак, и мы видим, как идут танки, мотоциклы, бронемашины, и пехота на машинах идет.

Чувствую, что я отрезаюсь от войск. Быстро собрал офицеров штаба и говорю: «Мы сейчас же не проскакивать будем, чтобы уйти, а назад, к войскам».

Это было шестого числа, я уже увидел, что окружаюсь, сам, собственными глазами увидел.

Нам удалось одного мотоциклиста взять. Как-то он отстал, и мы его схватили. Спрашиваем, какие части идут, что, — он нам все рассказал, что уже окружение, что уже есть донесение, что с юга 3-я танковая группа, Готт и Гопнер соединились уже.

Член Военного совета и начальник политического управления больше ко мне не явились.

К. М. С тех пор вы не видели их?

М. Ф. Не видел. Они были убиты. Офицеры и красноармейцы, которые поехали с ними, когда поехали выбирать место на какие-то группы наткнулись, завязали бой, и в этом бою член Военного Совета был сразу убит, а начальник политотдела был ранен, но еще дрался. Отходили, он отдавал приказания, а потом…

К. М. Потом неизвестно.

М. Ф. Да, потом неизвестно. Остался второй член Военного совета. Тоже хороший, бывший секретарь ЦК Белоруссии Ванеев. Энергичный, хороший коммунист.

К. М. А первый кто был?

М. Ф. Иван Прокофьевич… не могу вспомнить фамилии.

К. М. Восстановим потом. Кадровый?

М. Ф. Кадровый. Конев с ним приехал. Хороший парень, молодой такой, смешливый. Я связался с его семьей уже потом, когда приехал из плена. Дети его — инженеры, две дочери, работают в Куйбышеве. Мать сошла с ума. Когда узнала, что пропал муж, сошла с ума.

К. М. А Вишневский с вами был?

М. Ф. Он все время со мной был.

К. М. Он в какой роли был? Как зам?

М. Ф. Просто помогал…

К. М. Деликатное положение…

М. Ф. Да, положение было деликатное. Он мне сдал восьмого числа армию окончательно. У меня был самолет. Он говорит: «Михаил Федорович, я полечу, доложу, какое положение». Я говорю: «Так они же знают, Сергей Владимирович, знают всё без наших донесений; давай, лучше помогай, ты же видишь, я один. Что ты будешь там помогать, ты тут помогай…»

К. М. Начальника штаба не было у вас?

М. Ф. Был. Весь штаб был. «Ты будешь помогать», — говорю ему. Он согласился. Он хороший мужик, между прочим. Я тут беру на себя большую ответственность, что он попал в плен, он мог улететь конечно. А для того чтобы не было соблазна, когда прорыв-то закрылся, я самолет отправил. Донесение написал подробное и отправил в штаб фронта, чтобы не было соблазна улететь. Я так себе представлял. Ну хорошо, вот я выйду лично. «Здравствуйте». — «Здравствуйте, а где ваша армия?» — «Армия там осталась, в таком-то положении». — «Какое же право вы имели бросить армию?» И вот, чтобы не смалодушничать, я отправил самолет.

К. М. А Вишневский согласился не лететь, да?

М. Ф. Он согласился не лететь. Он порядочный человек, видит, что тяжелое положение, и не настаивал, нужно прямо сказать.

К. М. Хотя, в общем, у него некоторые основания были, в том смысле, что армию он сдал… А что он сдал-то, собственно?

М. Ф. Две дивизии. И то одна из них ушла уже.

Ну вот, вышли мы. Тут мы переходили речку, скопилось много народу. Вдруг едет один мотоциклист на Вязьму. Кто-то стрельнул по мотоциклисту. Открылась стрельба. Пули жужжат, думаю, побьют своих. Кричу: «Остановите! Прекратите стрельбу!»

Тут уже группа Болдина пришла ко мне. Я не сказал про группу Болдина. Я знал, что где-то севернее меня — группа Болдина. Поеду, думаю, разыщу, что она из себя представляет. Поехал, разыскал я ее. Всю ночь проездил, искал. Наконец нашел в одной из деревень. Сидит он в хате с начальником штаба. Спрашиваю: «Иван Васильевич, что у тебя?» Он говорит: «Вот хочу к тебе ехать. А что у тебя?» — «Ничего нет, остатки 152-й дивизии, остатки 140-й. Пустяковые остатки». 152-я дивизия — это моя дивизия, которая под Смоленском дралась когда-то, Забайкальская, сформированная из уральских рабочих. Хорошая дивизия. Командир дивизии изумительный там был, Чернышов. В прошлом году весной он умер. «Ну что же, — говорю, — поедем». Вот он приехал ко мне. Это так называемая группа Болдина…

К. М. Которая по первоначальному плану должна была восстановить положение…

М. Ф. Да. И она осталась ни при чем. Он приехал и говорит: «Ну дай мне хоть сколько-нибудь». Я ему тогда дал две дивизии. Надо же чем-то руководить и ему тоже. Хоть он будет при чем-то, не будет болтаться просто так. Надо сказать, что он очень хороший человек, Иван Васильевич Болдин, но бесхарактерный. Хороший командир, знающий, но бесхарактерный. Или он пал духом, поэтому на меня такое впечатление произвел. Но очень хороший человек, замечательный. Я ему дал две дивизии, выделил для его группы. Она и числилась так: группа Болдина, две дивизии у него было. Он тоже на всех Военных советах, с командирами был у меня. Он тоже не мог прорваться.

Вижу я, что такая стрельба поднялась. А у меня была верховая лошадь; лошади нет, смотрю, ординарец куда-то пропал, черт его знает. А пули: пщи-пщи-пщи. Думаю, убьют, сволочи.

К. М. Это все наши стреляют?

М. Ф. Стреляют. Тогда я решил переходить вброд. Речка — метров примерно пятнадцать ширины, и, думал, она мелкая речушка, проклятая эта Вязьма. А она оказалась вот по сих пор. А я сдуру-то оделся — мундир одел свой, китель, теплое белье, на шинель я одел — комбинезон немецкий. Хороший комбинезон, мне его летчики принесли, сбили парашютиста одного. Одел комбинезон и сверху подпоясался ремнями. И в таком виде очутился в реке, намок. А противоположный берег занят противником. Когда началась у нас паника, они открыли сильный пулеметный и минометный огонь.