К. М. 24-я была левофланговой?

М. Ф. Левофланговой Резервного фронта.

К. М. 32-я правее была?

М. Ф. Нет…

К. М. Какая армия Резервного фронта еще была?

М. Ф. 43-я.

К. М. 43-я правее была 24-й или еще левее?

М. Ф. Левей.

И когда для командующего фронтом стало ясно, что эти армии попали в окружение, он отдает приказ, вернее, возлагает на меня руководство всей окруженной группировкой. 32-я армия, генерал Вишневский со своим штабом был все время у меня на командном пункте. С Ершаковым я держал связь только по радио.

К. М. А уже Конев имел право распоряжаться армиями Резервного фронта?

М. Ф. Видимо, уже имел к этому времени, потому что иначе он не мог подчинить мне 32-ю армию.

К. М. И 24-ю тоже.

М. Ф. И 24-ю.

К. М. И с ней вы связи не имели?

М. Ф. Не имел. Она откатилась, и, как после я узнал, командующий Ракутин был убит. Она быстро откатилась.

К. М. Я не мог никак выяснить подробности, так и не нашел концов, где убит Ракутин, как убит, ничего не знаю.

М. Ф. И никто не знает.

К. М. Все вышли. Член Военного совета вышел, начальник политотдела вышел, начальник штаба вышел…

М. Ф. Начальник особого отдела попал в плен. А из плена он бежал потом.

К. М. А он жив?

М. Ф. Не знаю. Мы с ним вместе попали в плен, с начальником особого отдела 24-й армии.

Связь была только с Ершаковым… У меня не было никакого маневра. Поэтому я не ставил себе задачу сгруппировать, а на широком фронте тремя колоннами, тремя группами наступал. И ни одна группа прорваться не смогла. Тут уж я окончательно убедился, что я попал в тяжелое положение. Я прошу помочь мне авиацией, снарядами.

К. М. Со снарядами уже плохо в это время?

М. Ф. Да…

К. М. А запас боекомплекта какой был?

М. Ф. Два боекомплекта.

К. М. А какой артиллерией вы располагали к началу?

М. Ф. У меня хорошая артиллерия была. 10-й полк гвардейский — минометов; 509-й и 874-й — полки противотанковой артиллерии; 311-й — пушечный артполк, 29-й корпусной артполк, 399-й гаубичный артполк, 44-й дивизион 302-го гаубичного артполка, 57-й и 8-й гаубичные артполки, 7-й и 8-й ОЗАД — отдельные зенитные дивизионы. Вот этого мало было, потому что авиацию нечем было бить. Буквально нечем.

К. М. С зенитками плохо было?

М. Ф. Два дивизиона на всю армию. Я даже на главном направлении не мог никого прикрыть. 111-й мотоинженерный батальон, 233-й, 302-й… отдельные саперные батальоны и 45-я кавалерийская дивизия.

К. М. Артиллерии было порядочно?

М. Ф. Артиллерии было достаточно. Мало было снарядов, вот в чем беда-то.

К. М. И подвоза не существовало уже с первого дня! Ничего не подвозили?

М. Ф. Смотрите, что получилось. Накануне я приказал сосредоточить основную массу боекомплектов в частях. Это мне помогло держаться на основной линии армейской обороны. А в это время послали получить со складов снабжения фронтовых, у меня были еще машины. Они получили еще два боекомплекта. Таким образом, у меня было два основных боекомплекта, и два я подвез в это время. Но когда у меня отобрали машины, я отправил 50-ю дивизию на машинах, — мне уже нечем было подвозить.

К. М. И машины уже не вернулись.

М. Ф. И машины ко мне не вернулись. Я остался, что называется, без рук. Мне очень было обидно. А в это время, шестого и седьмого числа уже все было закрыто, и поэтому снарядов у меня уже не стало.

К. М. Подвоза боеприпасов больше не было.

М. Ф. Да, боеприпасы больше подвезти было нельзя. Не было подвоза боеприпасов.

В Украинском военном округе нас учили всем видам боя. Научили при отходе делать завалы, минные поля, заграждения, малозаметные препятствия ставить, по дорогам устанавливать мины, бросать какие-нибудь вещи, связанные с миной, вещи, чтобы подорвать можно было. Запруды делать. Маленькая речонка, казалось, но если вы сделаете запруду, она расползается по местности, местность становится непроходимой. Не по глубине, а по вязкости, мягкости. В этом отношении все командиры были подготовлены изумительно. И я страшно жалел и вспоминал, что командиры, которые выросли уже после тридцать седьмого года, были выдвинуты, пошли на большие должности, они этой подготовки не имели.

Мы о Павлове, о Кирпоносе говорили, да?

К. М. Нет, так, мельком касались.

М. Ф. Я не знаю, чем было вызвано такое назначение. Это было такое неудачное назначение, что просто диву даешься. Все мы знали Кирпоноса, все мы знали Павлова, но что такое было — перенести испанские события на наш масштаб? Это вещи несоизмеримые. А он же, когда приехал оттуда и стал командиром бронетанковых войск в Москве, доказал Сталину, что корпуса не нужны. У нас же были прекрасные танковые корпуса, механизированные корпуса. Наш корпус был приграничный на Японском фронте, в Маньчжурии, он не был расформирован. Тысяча триста боевых машин, вы подумайте только! Силища какая огромная! Две дивизии танковых и одна механизированная дивизия. 57-я танковая дивизия — триста боевых машин. Два полка танковых и один механизированный. И если бы этим корпусам придать еще истребительную и бомбардировочную авиацию, хотя бы только прикрытие дать истребительное, — они бы большие дела делали. А они у нас пропали не за понюх табаку, потому что они были без прикрытия. Налетала авиация и бомбила их. И ничего не могли сделать. Так вот, когда для меня стала ясна картина, что я попал в окружение, я связался с Ершаковым и говорю, что, товарищ Ершаков, ну, мы по имени и отчеству друг друга называли, Федор — я забыл, как его по отчеству, — что ты думаешь делать? Он говорит, надо выходить. Тогда я ему говорю, что я буду выходить севернее Вязьмы.

У меня 32-я армия, здесь у меня только две дивизии, а две дивизии ушли. Одну дивизию Буденный отозвал, а вторая дивизия под ударами обходящего слева противника была рассеяна. Двумя дивизиями 32-й армии, будем пробиваться севернее Вязьмы.

Созвал всех командиров и комиссаров дивизий, сказал им, в какое тяжелое положение мы попали и сказал, что пробьется только тот, кто будет настойчиво, энергично и смело действовать в бою, чтобы обязательно лозунг был — «Сам погибай, а товарища выручай».

Я подчеркиваю, то, что я сказал, не было сделано потом ни одним командиром дивизии.

Разошлись, начали прорываться. Восьмое, девятое, десятое, одиннадцатое — успеха нет. Десятого числа Жуков запрашивает (уже Конева нет, Жуков), в каком месте и в какое время нанести бомбовой удар, обещает помощь авиацией. Я ему сообщил.

Вот теперь он пишет и, когда я встречался с ним, он говорит, что телеграммы от меня не получал: «Я думал, что вы уже больше не существуете». Но я думаю, что, наверное, штаб-то получил, потому что Москва получала мои телеграммы (я потом скажу об этой телеграмме), а почему же они не получили? Ведь связь-то у меня все время была. Видимо, ему было уже не до нас, потому что было такое тяжелое положение под Москвой! Войск нет нигде, чистое поле, два Подольских училища там было, ну что они могли? Они могли на какие-то часы задержать противника, на день, на два в этом месте. Неширокий фронт они могли занять. Противник мог обойти их.

Не получил я ответа. Одиннадцатого числа собрал я опять всех командиров и комиссаров дивизий и говорю, что снарядов уже мало, патроны на исходе, продовольствия нет уже который день, питаемся тем, что можем у населения собрать, А что у населения в это время соберешь? Ничего нет. Картошку всю съели, капусту всю съели, что там можно собрать? Начали конский состав есть, конечно. Мясо хоть было у нас. Конского состава было много.

Нельзя было ни в одну палатку войти, ни в один дом в деревне: все было забито ранеными. И без перевязок. Нет перевязочного материала, нет медикаментов. Раненые стонут, кричат — пристрелите, что вы делаете? Что вы издеваетесь над народом, вы же видите, что мы уже не жильцы на белом свете. Вы знаете, сердце разрывалось. Невозможно было.