Я вам не рассказал один эпизод. Когда дивизия Городнянского шла занимать позицию по Днепру, в центре, в северной части Смоленска… Нас пять генералов стояло: я, Городнянский, член Военного совета мой — Лобачев, начальник политотдела, начальник штаба Шалев стоял, кто-то еще был. В это время красноармеец кричит, — а они идут по другой стороне тротуара, по теневой стороне: «Генералы нас продали!» — и наперерез бежит. Я стоял спиной. Не обратил внимания на это дело, — там какой-то чудак кричит, — и стоим разговариваем все на тротуаре. Адъютант, который тут стоял, Клыков, капитан, штык рукой оттолкнул, — а у него было лезвие, нож был, — сильно порезал руку, очень порезал. Обезоружили этого. Оказалось налет авиации, потом танки наступают, психика у этого красноармейца сдала, а тут еще читали приказ об измене, о том, что генерал Павлов и другие генералы расстреляны. Конечно, генерал Павлов никогда не был предателем и изменником, он был расстрелян за нераспорядительность, непринятие мер, но в умах многих эта версия еще долго жила.
К. М. Тем более что еще были воспоминания о 37-м — 38-м годах.
М. Ф. Вот психика и сдала у этого красноармейца.
Дивизия Городнянского тоже наступала. Он несколько раз пытался переправиться, но ему тоже не удавалось переправиться. Сильный артиллерийский огонь.
На двадцать первое число противнику удалось переправиться в районе Тихвинского кладбища на северную сторону Днепра, в северную часть города Смоленска, завязались сильные уличные бои. В северной части были маленькие домишки-то, редко трехэтажные дома. Дивизия была малочисленной, противотанковой артиллерии мало. У противника — танки, минометы. А в городе очень хороши минометы, которые стреляют с небольшого расстояния навесным огнем, в любой дом можно крышу пробить. Так что они играли большую роль. А у нас минометов было недостаточно.
Противник завязал сильные бои. В это время авиация доносит, что по шоссе Орша — Смоленск, — не по новому, а по старому шоссе, — двигается большая колонна машин противника на Смоленск.
Командир 152-й дивизии полковник Чернышов, очень расторопный, дисциплинированный, грамотный, любимец красноармейцев и командиров всех, замечательный командир дивизии во всех отношениях. У него заранее были пристреляны все квадраты. У него было четыре артиллерийских полка, два своих полка, один полк корпусной и один полк — сдвоенные пулеметы и четырехствольные пулеметы зенитные. Все было приготовлено. И ему было видно с наблюдательного пункта, как противник в редком лесу у Красного начинает сосредотачиваться.
Несмотря на требование артиллеристов открыть огонь и нервозное состояние окружающих его штабных офицеров, Чернышов выдержал, чтобы побольше скопилось машин, танков, артиллерии и, как только, по его мнению, скопилось достаточно, открыл ураганный огонь.
А мне бригадный комиссар этой дивизии Рязанов говорил: «Михаил Федорович, вы посмотрели бы на Петра Николаевича Чернышова. Стоит, смотрит в стереотрубу на наблюдательном пункте, приплясывает со своей никчемной поговоркой „трыньки-брыньки“, — у него такая была дурацкая поговорка, которая прижилась и никак у него не могла пройти, при всех случаях — „трыньки-брыньки“, „вот это хорошо, трыньки-брыньки“, — и приплясывал, глядя, как стреляет наша артиллерия и как мечутся немцы». Перешли в контратаку, захватили триста человек пленных и, что очень важно, — очень большое количество наших красноармейцев и офицеров вооружились немецкими автоматами. Захватили много патронов, они потом нам пригодились в боях за Смоленск и при отступлении из Смоленска.
Пленные оказались 137-й стрелковой дивизии, австрийцы. Дивизия только что прибыла и с ходу была брошена в бой. В боях не участвовала. На мой вопрос к пленным, не боятся ли они, что попали штрассен, в плен, они говорят — найн. Так это уверенно говорят «найн». Я говорю — варум? Они говорят, наши деды и отцы в Первую мировую войну тоже были в плену у русских; их поставили на сельскохозяйственные работы, там они прекрасно жили, многие из них женились на русских девушках, привезли их к себе в Австрию и прекрасно живут. Вот и нас теперь наверно на сельскохозяйственные работы поставят.
Я, конечно, их не разубеждал, что они будут на сельскохозяйственных работах.
К этому времени магистраль была перерезана уже Готом у Ярцева, поэтому отправить я их никак не мог. Пути сообщения перерезаны, продовольствие и боеприпасы мы уже не получаем. Приходилось окольным путем, по очень плохим дорогам доставлять, но это было очень сложно. Поэтому отправить пленных я не мог.
В это время со стороны Духовщины на командный пункт наступают танки противника. Представляете мое положение. Сидят в сарае совхоза Жуково, где командный пункт, к нашему великому несчастью, триста пленных. Что делать с ними было? Немцы могут поднять хай, могут разоружить небольшую охрану. Положение было очень опасное. Но к нашему счастью, здесь оказалось два дивизиона артиллерии, которые открыли прямой наводкой огонь, два танка подбили, а остальные скрылись, ушли.
После того как 137-я немецкая дивизия была разбита, ее остатки перешли через Днепр и вошли уже в город Смоленск. То там была 29-я механизированная дивизия, а теперь стала еще 137-я дивизия. Опять завязались сильные бои. Городнянского выбили из северной части.
К. М. Он был в центральной части, да?
М. Ф. Нет, он так и был в северной части. Почти выбили уже из северной части. Тогда я приказал командиру 152-й дивизии с запада наступать на Смоленск. И вот опять началось: опять за завод имени Калинина, за Тихвинское кладбище.
К. М. Это всё в северной части?
М. Ф. Всё в северной части. Тихвинское кладбище переходило из рук в руки бессчетное количество раз. Почему за кладбище так долго дрались? Могильные плиты, надгробные памятники давали хорошее укрытие той и другой стороне, поэтому за него так долго и дрались. Потом — за аэродром. На аэродроме долгое время оставалась еще наша 153-я дивизия авиационная. Шли бои, а она все еще там стояла, летала, выполняла задания, командующего фронтом. За электростанцию, за железнодорожный вокзал. Железнодорожный вокзал был совершенно разрушен. И наконец к двадцать седьмому числу их 129-я дивизия вновь перешла в наступление, и они заняли опять всю северную часть Смоленска.
К. М. Выбили за реку всех?
М. Ф. Всех выбили за реку. Ворваться в южную часть Смоленска нам так и не удалось. Не было ни сил, ни снарядов. За все время боев с десятого по двадцать пятое июля — почти двадцать дней — я не получил пополнения ни от кого. Кроме двух тысяч коммунистов Москвы, Ивано-Вознесенска, Владимира и Горького. Надо сказать, что эти коммунисты сыграли колоссальную роль в обороне Смоленска. Они были связующим звеном, цементом. Да и так части дрались хорошо. Почему 152-я дивизия, части 16-й армии дрались так хорошо? Почему они нигде не бежали? Когда-нибудь мы с вами вернемся, и я вам расскажу, что представляли из себя условия в Забайкалье, в которых жила и обучалась 16-я армия. Сама природа их закалила. Условия жуткие. Казарм нет, жили в землянках. Землянки — не обыкновенные землянки, а только сверху прикрыто, а земляные стены и кое-какие нары, так чуть-чуть ивнячком заплели, чтобы не сыпалась земля. Мокро там, сыро было, а морозы 35–50 градусов — это явление нормальное. Ветер — на ногах не устоишь, в уборную ходили по канату, иначе унесет, закатает в степь, и замерзнете там. Вот в таких условиях обучалась эта армия. Армия была очень сильная, закаленная. Поэтому так и дрались хорошо.
И когда противник вновь начал переправляться, подтянул танковые части, подошла дивизия СС, полк «Великая Германия», мы начали отступать. Были опять сильные бои за каждый дом, за каждую улицу дрались. Но силы иссякали. И отступали мы не потому, что мы плохо дрались, а потому, что сил не хватало у нас. К этому времени 16-я и 20-я армия соединились, мы встретились — два члена Военного совета — 16-й и 20-й армии, Курочкин и Симановский, Лукин и Лобачев, стали советоваться, что делать нам дальше.
