Это я к тому пишу, чтобы ты не подумал, будто я просто смирилась. Я думаю, хуже не сделаюсь, если останусь навек без диплома. И надеюсь, ты меня не разлюбишь.

С Новым годом, хороший мой! Желаю счастья тебе и твоим новым друзьям! Мы с Матвеем Андреевичем пробиваем Большой Проект. А тебя в любом случае ждем весной».

Игорь сдавил образец, будто хотел выжать из него весь металл. Какое ей дело до высоких материй? И что толку от совести, не подкрепленной знанием? С одной чистой совестью открытия не сделаешь! Институты придуманы не зря. Их дело — науки постигать, а не следить за распределением по совести. Такой и величины-то нет, совести! Ее не высчитаешь, не взвесишь, не оценишь по-научному, объективно. Значит, и разговор об этом досужий. В дело совесть не вклеишь, а вот диплом — это вещь материальная. Остаться без него в наше время значит немало. Диплом определяет удельный вес человека — от этого никуда не денешься! Диплом определяет знания, они же даются тяжелым трудом. А Любаша выбрала легкий труд, получается. И как только с этим смирился ее отец? А Куликов куда смотрит своими ясновидящими глазами?..

— Ну-с, что вы предполагаете в этом образце? — раздался голос Журкина.

Игорь встряхнулся. Медвяный дым клубился над столом, но сквозь эту синюю завесу твердо глядели на Игоря темные, словно горошины магнетита, зрачки доцента. Этими глазами из-под припухлых век смотрела сейчас сама жизнь, которая обходилась с ним круто и которой надо было доказывать свое, напрягая все силы.

— Это жильный кварц с вкрапленностью пирита и золота, — ответил Игорь с расстановкой. — Типичная парагенетическая ассоциация для золоторудных проявлений Восточного Саяна...

— И не только Восточного Саяна, — заговорил Журкин, удовлетворенно кивая головой. — Теперь мы имеем такие же проявления в витимской тайге.

— Я не могу с вами согласиться, — возразил Игорь. — На Витиме еще ни одной находки рудного золота нет.

— Позвольте, молодой человек, откуда вам это известно? — Журкин вынул трубку изо рта и отвел ее в сторону, чтобы лучше разглядеть дерзкого первокурсника.

— Я сам из Витимска, — ответил Игорь. — В курсе дела.

— Но мне говорил главный геолог вашего приискового управления! — повысил голос Журкин.

— Матвей Андреевич Куликов? — подсказал Игорь.

— Да, мой бывший заочник, — сбавив тон, ответил Журкин. — И еще, я помню, мне показывали образчик, найденный одним старателем, которого чуть не засудили...

— Это и была единственная находка старателя Василия Чурсеева, — мягко сказал Игорь. — Но откуда обломок — никто до сих пор не может сказать... Витим большой... Надеюсь, со временем найдем!

— А что же тот старатель? — быстро спросил Журкин.

— Пропал без вести в тайге...

Журкин задумчиво поколотил трубкой о край стола и заговорил вроде как сам с собой:

— Надо бы съездить туда самому, разобраться, помочь не только теорией... Но увяз я в своей диссертации, бросить никак нельзя — без фундамента крышу не возведешь!

— А почему бы вам не совместить работу, Илларион Борисович? — спросил Игорь. — По вашим же прогнозам идут поиски на Витиме.

— На неразведанных площадях разве защитишь докторскую? — ответил Журкин. — Кандидатскую — туда-сюда, а докторской нужен прочный фундамент...

И он стал распространяться о том, сколько докторская диссертация «съедает» материала, какие регионы обязана охватывать такая работа, какие прогнозы должны исходить из нее.

Игорь взглянул на часы — стрелки подвигались к одиннадцати.

— Я вас, по-видимому, задерживаю, любезный. — Журкин, не глядя, расписался в зачетке и протянул ее Игорю. — Совсем забыл, что грядет Новый год. Извинения прошу за свою забывчивость. Впрочем, это не забывчивость, а равнодушие к праздникам. Прожил свою жизнь, и праздники кажутся теперь на одно лицо. Даже скучаю, когда наступает выходной день. Ах, старый песочник, совсем забыл, что у вас сегодня, по всей вероятности, намечается пирушка. Ждут вас, поди, да на другом конце города?

— Мы с ребятами из нашей группы будем праздник встречать, — сообщил Игорь. — В общежитии.

— А я за работой не заметил, как всех родственников растерял, друзей, жену и знакомых, — сказал Журкин. — Даже не знаю, к кому приткнуться. Отдыхать, наверно, пойду.

— А хотите с нами? — предложил Игорь и затаил дыхание.

— С вами? — почесал Журкин серый висок чубуком трубки.

— В тесноте, но зато с молодежью, Илларион Борисович! — горячо настаивал Игорь.

— А действительно, — сдался Журкин, — почему бы не посидеть с такой молодежью за рюмкой вина?

— Ребята будут рады, — сказал Игорь, помогая Журкину надеть пальто.

— Кажется, совсем недавно сам был первокурсником, — заговорил Журкин, когда они вышли из кабинета в полутемный коридор. — А вот уже и Дед Мороз — Красный нос.

— Вы бодро выглядите, — горячо возразил Игорь. — Вы еще и докторскую защитите и академиком станете...

Он схватил с подоконника в коридоре свое полупальто — «москвичку», оделся на бегу и догнал Журкина у входных дверей.

— Нет, любезный, жизнь была у меня не та, чтобы сохраниться, — сказал Журкин, поднимая свой серый каракуль. — Такая сложная, что и не приведи господи. А уж до академии едва ли добраться... Не помереть бы кандидатом...

Игорь двинул дверь, и они вышли на звенящее цементное крыльцо. Морозный воздух ударил круто в самый дых. Но Журкин продолжал свой разговор и постепенно перешел к воспоминаниям.

Чтобы слышать все до единого слова, Игорь шел шаг в шаг рядом с доцентом, и тени их на искристой дороге соприкасались. Журкин вспоминал и раньше на лекциях отдельные эпизоды своей жизни. Но такой подробный рассказ едва ли другой кто слышал из уст старого геолога. Видно, за целый день надоели ему учебные разговоры, к тому же повстречал он человека с золотого Витима, и наступил конец длинного трудового дня, и затронутая тема в последнем зачете взволновала старика, и новогодняя ночь подталкивала к исповеди.

Журкин рассказывал о себе. Скрипел дорожный наст, сияли окна, блестел оледенелый асфальт, и сказочно искрился пышный иней на деревьях, особенный, сибирский, иркутский куржак. В этом обрамлении рассказ Журкина звучал особенно убедительно, потому что жизнь его проходила в сибирской стороне.

Илларион Борисович родился в Иркутске в многодетной семье священника. Юнцом закончил духовную семинарию и был послан настоятелем церквушки в село под Братском. Оказавшись среди охотников, пристрастился к тайге. Выходил частенько в тайгу, собирал травы, коренья, минералы, жуков и бабочек. Воздыхал над необычайной красотой тайги, гор и рек. Размышлял о щедротах, ниспосланных господом богом на землю в виде сибирского леса, земли, руд, зверей, птиц и рыб. И прикидывал, как научить человека использовать эти щедроты на свое благо. Ибо прозябает род людской в темноте, нужде, голоде и лишениях. А не видит, словно слепец, щедрот господних.

И однажды, мысля такое, наткнулся батюшка на глыбу тяжелой железной руды. Смекнул, что значит железная руда для этой глуши, и с куском магнетита отправился в Иркутск. И завертелся среди отцов города, духовного своего начальства и чиновников горного отдела.

В конце концов батюшке намекнули, чтобы он не совал нос не в свои дела. И тогда в сердцах решил Журкин сам заняться разведкой. Но догадался, что, кроме Священного писания, надо знать еще кое-какие дисциплины. И отправился в Томск за знаниями.

Он поступил в Томский университет и закончил геологический факультет с отличием. Но тут началась революция, и разведывать железо под Братском Журкину снова не дали.

Его мобилизовал Колчак. И закрутился отец Илларион, горный инженер Журкин, в смерче сибирской войны. И уже совсем расставался с русской землей, уходя с остатками полка в Монголию через Саяны, да случай не дал. Отряд поднимался по рекам, покрытым ледяным панцирем. Под копытами лошадей гудели пустоты во льду. Обозы проваливались в эти ловушки, усталые люди уходили под лед, храпели лошади, разносились крики, мат, перебранка. Отупевшие от неудач люди будили эту заснеженную, хмурую, неприступную горную страну. Страх перед красными частями и партизанскими соединениями гнал разбитый отряд на горные кряжи. А тоска по родной земле заставляла оглядываться назад даже самых отпетых добровольцев.