Когда пикап — светлый, поменьше нашего — поравнялся со мной, я явственно разглядел физиономию Бориса в отблесках зеленой подсветки приборной доски. Борис ухмылялся, и эта зеленая ухмылка привела меня в ярость. Не раздумывая (думать — по части Берни, вот он пусть этим и занимается) я выскочил через окошко и спрыгнул на землю позади пикапа. Оказалось, он движется гораздо быстрее, чем я предполагал, сидя в машине Сьюзи. Я помчался вслед, но сумел догнать его только у светофора, единственного в городе. Несмотря на красный сигнал, Борис не остановился и даже прибавил газу. Мой последний шанс, другого не будет! Я сжался, словно пружина, и прыгнул. Длинный прыжок, один из лучших за всю мою жизнь. Я перелетел через задний борт и беззвучно приземлился в кузове.

Или не совсем беззвучно: в узком заднем окошке мелькнула голова Бориса: он резко оглянулся. Пикап сбросил скорость. Я нырнул и затаился на дне кузова, слившись с тенью. Машина вновь пошла быстрее. Я осторожно приподнялся: Борис смотрел перед собой. Мы ехали сквозь спящий город. С того места, где я лежал, мне были видны верхушки зданий, темное небо, быстро бегущие рваные облака, через которые проглядывали звезды. Неожиданно дома закончились. Мы покинули Сьерра-Верде, спустились по горной дороге и выехали на пустынную равнину, которая простиралась до самого Нью-Мексико.

Я лежал на брезенте, прижавшись спиной к бухте троса. Пахло бензином и порохом, а еще — очень слабо — моим любимым сочетанием (ладно, отдаю второе место): яблоки, бурбон и острая нотка, делавшая этот запах схожим с моим. Берни был здесь, в этом самом кузове! Когда мы, собаки, понимаем, что вышли на верный след, нас охватывает особое чувство, некое сдержанное возбуждение. Собственно, возбуждение я уже ощущал; сдержанность, видимо, должна прийти позже.

Мы ехали по ухабистой колее, той самой, на которой Берни вспоминал Кита Карсона, старые деньки и прочие любимые темы — позабыл какие. Время от времени я поглядывал в заднее окошко, следя за Борисом. Слишком уж большая у него голова, даже для такой толстой шеи.

Фары выхватывали в темноте знакомые предметы: высокий двурогий кактус, похожий на великана, колючие кустики, помеченные моим запахом, плоский камень поверх большого круглого валуна. Далее: пересохшее русло реки, низкий холм, покосившаяся хижина и конец дороги. Борис остановил машину возле заброшенного лагеря байкеров и вышел. Я распластался в кузове. Конечно, голову тоже стоило бы пригнуть, но мне ведь надо следить за объектом, верно?

Борис приблизился к почернелому кострищу, пнул одну-две расплющенные пивные банки и принялся насвистывать неприятную мелодию. Затем послышалось короткое «вж-жик» (он расстегнул молнию на штанах) и приглушенное журчание. В такие моменты люди легко уязвимы. Я мог бы наброситься на него прямо сейчас. А что потом? Не знаю. Борис вжикнул молнией. Все, момент упущен. Внезапно он посмотрел прямо на меня, затем отвел взгляд — его ночное зрение (как у всех людей, что мне встречались) совершенно никуда не годится. Мне часто бывает жаль людей — они столького лишены, — но Бориса я не жалею, нет! Борис — негодяй. Скоро он переселится в центральную тюрьму штата, наденет оранжевый комбинезон и будет махать киркой под палящим солнцем.

Продолжая насвистывать, Борис сел за руль. Ничего, приятель, недолго тебе свистеть. С этого самого места мы с Берни шли пешком в направлении отдаленных гор, тогда розоватых, а сейчас погруженных во мрак. Борис, однако, выбрал другой путь: обогнул кострище и направил пикап по ухабистой почве к бесформенной груде камней, выкручивая руль то в одну, то в другую сторону. На бычачьей шее Бориса то и дело вздувались бугры мышц. Дорога ухудшилась еще сильнее, пикап начало бросать. Я соскользнул с брезента и ударился о борт кузова. Борис уже было обернулся, но тут мы опять наскочили на здоровенную кочку, машина накренилась вбок, и ему пришлось быстро крутить руль. Я поднялся на лапы и заскользил в противоположную сторону. Открыл рот, часто дыша, уловил явственный запах Берни и сразу почувствовал себя лучше. Вскоре почва под колесами выровнялась. Я высунулся из кузова и увидел, что мы едем по прямой и длинной дороге. Невдалеке поднимались горы, те самые, что мы видели с Берни, — темная цепочка под светлеющим небом. Мое сердце забилось быстрее. Спокойно, Чет, главное — спокойно. Я притаился за свернутым в бухту тросом.

Звезды в небе потускнели и вскоре исчезли. Натужно ревел мотор. Приподнявшись, я увидел, что мы находимся в горах, по-прежнему темных за исключением молочно-белых вершин. Густая белизна неторопливо разливалась по небу, вид был очень красивый. Наступило утро. Мы опять повернули, проехали мимо останков какого-то заржавленного механизма, после чего впереди показались обветшалые постройки: длинный невысокий дом, сарай, загоны для скота, а напротив — скала с круглым отверстием у основания — шахта мистера Гулагова.

Борис припарковал пикап рядом с хорошо мне знакомым синим «БМВ», пыльным и грязным, вышел из машины и скрылся в сарае. Я огляделся по сторонам, убедился, что никого нет, и выскочил из кузова. Обнюхал «БМВ», дверь сарая. У стены почуял свой собственный запах. Он привел меня к одному из загонов, позади которого обнаружилась клетка, где меня держал мистер Гулагов. Спокойно, Чет. Я все-таки не удержался и зарычал.

Рядом с загоном стоял дом. Я приблизился к нему, заглянул в открытое окно: кухня. За столом, боком ко мне, сидел мистер Гулагов, занятый перекладыванием толстых денежных стопок. Показалась миссис Ларапова с кофейником. Как же они близко! Один прыжок, и я проучу негодяя… Хотя постойте. Правильно ли это? Я решил подождать. Тем временем мистер Гулагов спросил:

— Борис еще не вернулся?

— Пойду посмотрю, — ответила миссис Ларапова, налила кофе в чашку и покинула кухню.

Охо-хо. Я нырнул под окно. Может быть, лучше…

Рядом со мной неожиданно распахнулась дверь — как я ее не заметил? — и миссис Ларапова вышла из дома. Стоит ей повернуть голову… Что тогда? К счастью, она направилась в другую сторону, к сараю. Ее волосы, стянутые в длинный конский хвост, покачивались в такт ходьбе. Неподалеку бормотало радио, потом кто-то откашлялся. В любой момент могут появиться люди! Я попятился, ожидая, пока меня осенит умная мысль, и вдруг возле низкорослого колючего куста, растущего на полпути между домом и шахтой, уловил слабый запах Берни.

Я поспешил по следу, тщательно принюхиваясь. Еще одно дуновение — вот здесь, рядом со сломанной лопатой, еще — у перевернутой рудничной вагонетки, и еще — перед рельсами, ведущими в шахту. Запах Берни усиливался и вел вперед, в чернеющую дыру.

Там, совсем недалеко от входа, я и нашел Берни! Он сидел с закрытыми глазами, привалившись спиной к опорной балке. Берни, ты спишь? Я страшно обрадовался и даже не заметил, что лодыжки моего напарника обмотаны веревкой, руки привязаны к балке, а горло сжимает ошейник-удавка, цепь которого закреплена под потолком.

Я придвинулся к Берни. Он спит, или… случилось что-то гораздо худшее? Мне знаком запах этого «худшего», но сейчас я его не чуял. Грудь напарника поднималась и опускалась, он вдыхал и выдыхал воздух, точно как я. Откуда-то раздалось тихое поскуливание. А, это я.

Берни открыл глаза. В первый миг в них промелькнуло выражение, какого я прежде не видел и надеюсь больше никогда не увидеть — полной обреченности (даже говорить не хочется!), потом он заметил меня, и это выражение исчезло. На меня смотрел прежний, привычный Берни. Бр-рр, все равно еще долго не забуду тот взгляд.

— Рад встрече, дружище, — тихо проговорил он. — Я попался как последний идиот…

Наши головы были на одном уровне, моя даже чуть-чуть повыше. Я бросился лизать его лицо, но остановился, заметив синяки и ссадины. Берни посмотрел на выход.

— Чет, ты пришел один? Как это у тебя получилось?

А, долгая история, уже почти не помню. Я вильнул хвостом.