Мы в США, кто наслаждается свободой прессы и слова в той же степени, в какой ей наслаждаются в остальном мире, часто забываем, что информация в форме книг, новостей и образования когда-то считалась слишком ценной, чтобы свободно распространять её среди простых людей. И так происходит до сих пор в некоторых странах. В любых диктатурах, как в древних, так и в современных, правители полагаются на предположение, что они лучше знают, что хорошо для людей, которым полагается иметь только ту информацию, которую правители сочли для них подходящей. До относительно недавнего времени достойными образования считались только привилегированные классы. Например, в некоторых обращениях президента к конгрессу обучение негров чтению и письму характеризовалось как преступление. Мысль об общем образовании когда-то пугала «лучших людей страны», как сегодня их пугает социализм. Когда журналистика только начала появляться, газеты приходилось распространять контрабандой, потому что правительства не давали разрешение на их распространение. Книги раньше можно было издавать только после получения официального разрешения. Свобода слова и свобода прессы не случайно идут рука об руку с демократией, как и цензура с подавлением всегда сопровождают диктатуру.

В целом, подавление информации редко было успешным, а после изобретения печати, телеграфа, радио и других средств коммуникации, её стало подавлять ещё сложнее. Ради самосохранения, человек старается получить информацию от максимально возможного количества людей и стремится максимально широко распространять любые знания, которые он считает ценными. Власть и привилегии аристократов одерживают временные победы, но за последние три или четыре столетия, общий доступ к информации, не смотря на периодическую военную цензуру, стабильно возрастал. В такой стране как США, где эти тенденции развились в полной мере, принципы общего образования и свободы прессы редко подвергаются сомнению в открытую. Мы можем произнести речь, не показывая заранее наши рукописи начальнику полицейского управления. Механические прессы, дешевеющие методы печати, оборот книг в библиотеках, сложные системы систематизации и поиска, которые позволяют находить практически любую необходимую информацию – наличие всего этого избавляет нас от необходимости полагаться исключительно на собственный опыт, и пользоваться опытом всего человечества.

Тем не менее, борьба за свободу общения в самом широком объединении знаний, даже в рамках США, до сих пор продолжается; прежде всего, из-за внешних сложностей. По-прежнему существуют миллионы неграмотных людей; хорошие книги доступны не повсеместно; в нашей стране есть много мест, где нет пригодных школ; в некоторых сообществах нет библиотек; наши газеты – хоть они и свободны от вмешательства правительства – слишком часто находятся под контролем людей, которые рассказывают нам лишь то, что они хотят, чтобы мы знали.

Однако здесь нас интересуют наши внутренние условия, которые препятствуют универсальной коммуникации. Идеалистичные сторонники общего образования считали, что люди, умеющие читать и писать, автоматически станут мудрее и более способными в самоуправлении, чем неграмотные люди. Но мы начинаем понимать, что одной лишь грамотности не достаточно. Люди, мыслящие как дикари могут продолжать мыслить так же, даже научившись читать. Ввиду неотъемлемой абстрактности нашего словарного запаса, широкая грамотность часто делает дикарство более запутанным, и с ним становится сложнее иметь дело, нежели в случае неграмотности. И, как нам уже известно, простота и оперативность общения часто делает дикарство ещё и заразным. С широкой грамотностью возникли новые проблемы.

Из-за того, что слова – это настолько действенный инструмент, в своих предрассудках мы скорее испытываем благоговение перед ними, нежели понимаем их. И даже если мы не испытываем благоговения, по меньшей мере, мы склонны испытывать к ним незаслуженное уважение. Например, когда кто-то из аудитории на собрании спрашивает выступающего о чём-нибудь, а выступающий издаёт серию длинных и убедительных звуков, не отвечая на вопрос, случается так, что ни человек, задавший вопрос, ни выступающий, не замечают, что ответа на вопрос не прозвучало; и они оба садятся, по-видимому, удовлетворённые. То есть, сам факт того, что были произведены внушающие доверие звуки, удовлетворяет некоторых людей в том, что было сделано некое утверждение. И с этим, они принимают и порой запоминают эти звуки с невозмутимой уверенностью, что они отвечают на вопрос или решают проблему.

Когда некоторое время назад в газетах оживлённо обсуждались решения одного губернатора штата Висконсин в отношении представителя университета штата, автор данной книги имел возможность попутешествовать по штату. Незнакомцы и случайные знакомые, которые знали, что автор имел отношение к университету, спрашивали: «Скажите, вам известно что-нибудь изнутри об этом деле в университете? Там, поди, сплошная политика?» Автору не удалось узнать, что люди имели ввиду под «сплошной политикой», но чтобы избежать неудобств, он обычно отвечал: «Полагаю, что это так». После этого ответа собеседник обычно выглядел довольным своей проницательностью и говорил: «Я так и думал! Спасибо, что сказали мне об этом». Кратко говоря, использование звука «политика» полностью удовлетворяло интересующихся, не смотря на то, что вопрос, из-за которого начались обсуждения в обществе, а именно превысил ли губернатор свои полномочия или исполнил свой политический долг, так и не был задан и не получил ответа. Из-за такого неадекватного отношения к словам, мы часто позволяем им становиться барьером между нами и реальностью, вместо того, чтобы использовать их как проводники в реальность.

В предыдущих главах мы проанализировали определённые типы неадекватной оценки. Все эти типы можно свести под один термин: интенсиональное ориентирование – привычка ориентироваться по одним только словам, нежели по фактам, к которым слова нас ведут. Все мы склонны предполагать, что когда профессоры, писатели, политики и другие, по-видимому, ответственные люди открывают свой рот, они говорят что-то значимое, просто потому, что слова имеют информативные и аффективные коннотации, которые влияют на наши чувства. Мы ещё более склонны предполагать то же самое, когда открываем собственный рот. В результате такого неразборчивого комкания смысла с бессмыслицей, «карты» нагромождаются независимо от «территорий». И, за всю жизнь, можно нагромоздить целую систему бессмысленных звуков в спокойном неведении, что они вообще никак не связаны с реальностью.