— Господин? — непонимающе спросила она, глотая слезы.

— Ты — животное, — прорычал я. — Ты пьёшь из нижней чаши, как и другие животные, как слины и тарларионы.

— Да, Господин, — всхлипнула рабыня.

— Какая глупая у Тебя рабыня, — презрительно бросила Боадиссия.

— Простите меня, Господин, — заплакала Фэйка.

Я даже залюбовался ей, настолько соблазнительна была она, лёжа на боку и выставив на всеобщее обозрение свои хорошенькие ноги. Она была испугана, прежняя Леди Шарлотта, некогда богатая благородная гражданка Самниума, а теперь домашнее животное, в моём ошейнике, просто Фэйка. Она с ужасом смотрела на меня, ожидая следующего удара. Она понимала, что допустила прискорбную ошибку.

— Это было хорошо, — сказал Хурта, вытирая свой рот.

— Господин? — всхлипнула Фэйка.

— Сегодня вечером, Ты будешь выпорота, — сообщил я ей.

— Да, Господин, — простонала она.

— Смотрите, там какой-то стул несут, и солдаты вокруг него, — привлекла наше внимание Боадиссия.

Мы увидели, что несколько зевак столпившихся в этот час на улице, торопливо разошлись в стороны, освобождая путь солдатам и закрытому паланкину с задёрнутыми шёлковыми занавесками. Этот паланкин на длинных шестах был закреплён между двумя тарларионами идущими тандемом. Процессия держала путь на север вдоль по проспекту к Центральной Башне. Солдаты были в пурпурных плащах таурентианцев.

— Там внутри женщина, не так ли? — спросила Боадиссия.

— Да, — кивнул я.

— А те солдаты — дворцовая гвардия, если не ошибаюсь? — осведомился Хурта.

— Скорее всего, — ответил я. — По крайней мере, выглядят они так же, как дворцовые гвардейцы.

— Кажется, их таурентианцами называют, — заметил он.

— Да, — сказал я.

— А они похожи на способных ребят, — признал алар.

— В этом можешь даже не сомневаться, — заверил его я.

Глаза солдат скользили по толпе. У меня не было ни малейшего сомнения, что эти мужчины были отличными телохранителями. Я отметил для себя, что паланкин несли не рабы, а тарларионы. Для этого могла быть масса причин. Это могло быть показной роскошью, простым выставлением своего богатства, ведь хороший тарларион гораздо дороже, рабов-мужчин, особенно рабов-носильщиков. Но возможно и такое, что груз мог бы быть оценён как слишком драгоценный, чтобы рискнуть доверить его рабам. В конце концов, они — мужчины. Или могли посчитать, что этот груз такой неземной красоты, что это даже не может быть перенесённым рабами-мужчинами. В конце концов, разве не было некоторой опасности, что прекрасная пассажирка, изящно входя или покидая паланкин, могла сделать небрежное движение и вуаль приоткроется, показывая кусочек её горла, или небрежный подъем одежд сокрытия, предоставит им мимолётное видение мелькнувшей лодыжки?

— Пей, — бросил я Фэйке.

— Да, Господин.

— Чей это паланкин? — спросил я человека стоявшего около нас, когда процессия прошла мимо.

— А разве Вы не знаете? — удивился тот.

— Нет, — признал я. — Мы, совсем недавно прибыли в Ар.

— Из Торкадино? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал он.

— Да, — кивнул я.

— Это, паланкин той, кто может стать Убарой Ара, — объявил он.

— Это — Талена, — добавил другой мужчина.

— Что с Тобой? — забеспокоилась Боадиссия.

— Ничего, — отмахнулся я, глядя вслед удаляющемуся от нас паланкину.

Я бросил взгляд на Фэйку. Она стояла на четвереньках перед нижней чашей фонтана, опустив голову к самой воде, и жадно пила.

— Как Талена может стать Убарой Ара? — полюбопытствовал я. — Я думал, что Марленус отрёкся от неё, и она теперь не имеет отношения к его роду.

— Ей можно дать законное право на наследование, — сказал мужчина. — Я слышал, что это обсуждалось.

— Но не по линии Марленуса, — заметил я.

— Нет, — признал мой собеседник. — Но ведь не обязательно принадлежать к роду Марленуса, чтобы править Аром.

— Миний Тэнтиус Хинрабий и Цернус, оба, правили в Аре, — напомнил мне второй мужчина. — И ни один из них не был с ним даже в родстве.

— Это верно, — вынужден был признать я.

— Она — свободная гражданка, — сказал первый из моих собеседников. — А следовательно, ей может быть дано такое право.

— А почему не Гней Лелиус или Серемидес? — поинтересовался я.

— Ни один не честолюбив, к счастью, — объяснил второй.

— Но почему она? — не отставал я. — Почему не кто-либо из тысяч других?

— Ну, она всё же из монаршей семьи, — ответил мне мужчина. — Она когда-то была дочерью Марленуса.

— Понятно, — сказал я и, посмотрев вниз на Фэйку, спросил: — Ты напилась?

— Да, Господин, — ответила рабыня.

Она соблазнительно смотрелась, стоящее на четвереньках, перед нижней чашей фонтана, принадлежащее мне животное, в стальном ошейнике и короткой тунике.

— Вставай, — скомандовал я своему домашнему животному.

— Да, Господин.

Я вновь бросил взгляд вслед паланкину, но на этот раз не смог разглядеть его. Он скрылся в толпе людей спешивших по своим делам.

— Куда мы идём? — спросил Хурта.

— Туда, — указал я.

Нам следовало пройти на юг по проспекту Центральной Башни около четырех — пяти пасангов, а затем свернуть налево на Фургонную улицу, по ней добравшись до проспекта Турии. Где-то там, скорее всего в дальнем конце того проспекта, в районе Улицы Клейм, находился переулок Рабских Борделей Людмиллы.

Пожалуй, надо будет уточнить дорогу, как только мы доберёмся до проспекта Турии. Я не сомневался, что мы сможем быстро найти такое место. Уж больно название его было запоминающимся.

— Как называется место, куда мы направляемся? — спросила Боадиссия.

— Переулок Рабских Борделей Людмиллы, — сообщил я.

— Что-то мне не нравится, как это звучит, — поморщилась Боадиссия.

— Мне так не кажется, — усмехнулся я.

— А мне даже нравится, — поддержал меня Хурта.

Я оглядывался на Фэйку, понурившись тащившуюся следом за нами. Она была невнимательна. Она допустила серьёзный проступок. Сегодня вечером ей ждала плеть.

— Как здесь воняет, — сдерживая тошноту, проговорила Боадиссия.

— Держись, — велел я ей. — Скоро Ты привыкнешь к этому запаху.

— Я говорил им, уже много раз говорил, — раздражённо проворчал владелец инсулы, нёсший маленькую лампу, — что они должны держать крышку закрытой. Конечно, она тяжёлая, вот они её, зачастую оставляют приоткрытой.

Со скрежещущим звуком он пихнул на место тяжелую керамическую крышку, закрыв ей огромный бак. Бак, стоявший в футе от лестницы, служил для сбора нечистот, в него вывали помои из вёдер и ночные горшки. Такие баки меняют раз или два в неделю, а наполненные грузят на фургоны и вывозят за город, где опорожняют в один из карнариев, или в компостные ямы. Потом их отмывают, и они снова готовы быть поставленными клиентам. В городе этим бизнесом занимаются несколько компаний, организованных специально для этой цели. Конечно, подобная работа выполняется рабами-мужчинами, под контролем надсмотрщика.

— Следуйте за мной, — позвал Ачиатэс, начиная подниматься по лестнице.

Я последовал за ним. Позади меня шла Боадиссия, потом Хурта, а последней Фэйка. Лестница была узкой. Два человека врятли смоли бы разойтись на ней. Зато защищать её было бы легко, автоматически отметил я. А ещё она была крутой. И это тоже играло на руку обороняющимся. В отличие от всех, что я видел прежде, к этой не было открытой стороны, с обеих сторон были стены. Это сохраняло пространство, и позволяло сделать дополнительные комнаты. Свободное пространство было самой большой драгоценностью в переполненной инсуле. Ступеньки лестницы были предельно узкими, даже нога на них полностью не помещалась. Нечего даже думать, чтобы присесть на такую ступеньку, только стоять, да и то с опаской. Доски были стары, многие расколоты, а некоторые и вовсе отсутствовали. Какое-то время мы двигались в полумраке, рассеиваемом светом, просачивавшимся через щели входных дверей, но вскоре стали полностью зависеть от крошечной лампы владельца инсулы.