— Фэйка тоже когда-то была свободной, — заметил я.

— На самом деле не была, — заявила девушка.

— О, — протянул я.

— Конечно, не была. Я говорила с Фэйкой на днях. Я спросила у неё, была ли она прирождённой рабыней. И Ты знаешь, что она мне ответила?

— Откуда мне знать? — пожал я плечами.

— Она сказала — «Да».

— Думаю, что это правда, — кивнул я.

— А правда ли, что она сама попросилась в неволю, — спросила Боадиссия, — что она сама, добровольно, выбрала рабство?

— Правда, — ответил я.

— Какая же она дура! — скривила губы Боадиссия.

— Возможно, — не стал спорить я.

Безусловно, такое решение не должно приниматься необдуманно. Ведь такое решение может быть принято по собственной доброй воле, но уже не может быть по собственной воле отменено, поскольку, после того, став рабыней женщина становится беспомощной, что-либо изменить или повлиять на новые условия своего существования. Домашнее животное не может стать человеком, как бы ему того не хотелось.

— Но Ты так не думаешь, не так ли? — осведомилась Боадиссия.

— Нет, — признал я.

— А почему нет? — заинтересовалась Боадиссия.

— Предположи, что существуют некие женщины, которые являются прирождёнными рабынями, — предложил я ей.

— Некие безнравственные, низкие женщины? — уточнила Боадиссия.

— Если Тебе так хочется, — пожал я плечами.

— Продолжай, — попросила она.

— Если эти женщины — прирождённые рабыни, и их сердца говорят им об этом, — продолжил я, — неужели Ты предпочтёшь, чтобы они жили, скрывая это от мира? Тебе нравится такая ложь? Ты действительно рекомендуешь им это? Ты посоветовала бы этим женщинам не отказывать себе в обмане и наслаждаться собственным лицемерием? А что Ты прикажешь им делать с их потребностями? Они неважны, потому что они не касаются Тебя лично? Поэтому Ты призываешь их терпеть лишения? Ты действительно предписываешь им жить в состоянии смятения чувств и томления с каждым днём всё большего, и в конечном итоге во всё возрастающем страдании рано или поздно доводящим их до полного расстройства? Неужели все должны быть такими, какими хочется Тебе, а возможно, такими, какой Тебе хочется быть самой, поскольку Ты сама себе отчаянно приказала быть такой? Чего Ты боишься? Что вызывает твою враждебность, твоё ядовитое негодование? Ты действительно хочешь удержать их от их естественного места указанного им природой?

— Полагаю, что нет, — задумчиво проговорила Боадиссия, — если они — действительно такие как Ты описал.

— Но всё же, я слышал, есть кое-кто, кто мог бы отказать прирождённой рабыне в её неволе, и даже по закону, даже несмотря от того что это могло бы принести ей психическое, эмоциональное и физическое страдание.

— Это абсурдно, — заметила Боадиссия. — Конечно же, рабство подобает, как морально, так и легально, прирождённой рабыне. Никто в трезвом уме не мог вбить себе в голову отрицание этого.

— Для прирождённых рабынь? — уточнил я.

— Да, — ответила Боадиссия.

— Для распутных девок, таких как Фэйка?

— Конечно, — кивнула она.

— В таком случае, если Фэйка — прирождённая рабыня, то разве Тебе не кажется, что ей подобало признать это, а затем покорно вступить в свою подлинную действительность?

— Да, — признала Боадиссия, — раз уж она — такая шлюха.

— Возможно, Ты даже сочтёшь, что поступить так было её нравственной обязанностью, учитывая то, кем она была, не так ли? — спросил я.

— Я думаю, что это соответствовало ей, что это полностью подходило ей, — согласилась со мной Боадиссия, — но я не думаю, что это была её фактическая обязанность поступить именно так.

— Тогда Ты могла бы усмотреть в её поступке, учитывая всё, что вовлечено в это: смелое признание, потерю статуса, суровую действительность неволи, беспомощную и полностью принадлежность владельцу, то как теперь свободные женщины будут рассматривать её и относиться к ней, как действие очень храброй женщины, — предположил я.

— Или очень отчаянной, — поправила меня Боадиссия, — возможно, та, что боролась с собой столь долго и столь мучительно, в конце концов, чувствует, что больше не может выдержать этого, и жалко сдаваясь своим потребностям, облегчённо бросается к ногам мужчины, где ей и надлежит быть.

— Возможно, — не стал спорить я.

— Такая судьба является подходящей для прирождённых рабынь, — презрительно заявила Боадиссия. — Чем раньше они получают ошейники на свои шеи, тем лучше.

— Лучше? — переспросил я.

— Тем лучше для них самих, для мужчин, животных, и тем лучше для благородных свободных женщин, на которых они больше не смогут пытаться быть похожими.

— Я рад услышать, что Ты это сказала, — улыбнулся я.

— Почему? — удивилась Боадиссия.

— Да потому, что все женщины прирождённые рабыни, — объяснил я.

— Нет! — возмутилась она. — Нет!

— И ни одна женщина, — добавил я, — не сможет быть полностью удовлетворена, если она не понимает этого, не принимает это и не ведёт себя соответственно.

— Нет! — замотала головой Боадиссия. — Нет! Нет!

— Это — всего лишь теория, — успокоил её я.

Боадиссия застыла, вцепившись в поручень, и тяжело задышала. Костяшки пальцев её рук побелели от напряженья. Она задрожала.

— С Тобой всё в порядке? — поинтересовался я.

— Да, — прошептала она, опустив голову и не выпуская поручня.

Я не мог сдержаться, чтобы не представить себе, как прекрасно смотрелся бы ошейник на её горле. Наконец, она подняла голову и, посмотрев на меня, спросила:

— Это ведь только теория, правда?

— Правда, — ответил я, вцепившейся в ограждение, дрожащей девушке. — Как правда и то, что эта теория может быть истинна.

Боадиссия надолго замолчала, и я, видя её обеспокоенность, вернулся на своё место. Девушка, через некоторое время, тоже заняла своё место на скамье. На этот раз она избегала встречаться со мной взглядом, как впрочем, и с Хуртой, и, мне кажется с взглядом любого другого мужчины находившегося в экипаже.

— Они пропали! — ошеломлённо прошептал я.

— Кто пропали? — потягиваясь, поинтересовался Хурта, сидевший на своих мехах, в нескольких футах от меня.

Вокруг нас шевелился просыпающийся лагерь. Люди начали подниматься ещё ан назад.

— Охранные грамоты, — пояснил я, — которые должны были обеспечить нам безопасную дорогу до Ара.

— Что случилось? — полюбопытствовала Боадиссия, только что, с ещё мокрыми и распущенными волосами, вернувшаяся от ближайшего ручья, куда она ходила помыться.

— Наши охранные грамоты пропали, — устало объяснил я. — Они были у меня здесь, в ножнах.

— Может быть, они просто выпали, — предположила девушка.

— Нет, — покачал головой я. — Они там очень плотно сидели. Их можно было вытащить оттуда только целенаправленно.

— Кажется, впереди будет пост проверки, — сообщила Боадиссия. — Я слышала об этом вчера вечером.

— Несомненно, бумаги украл вор, — заявил я.

— Но мы всегда были рядом, — напомнила девушка. — Как он это сделать?

— По-видимому, это сделал некто очень опытный и хитрый, и знавший что и где надо искать. У него, наверняка, даже был инструмент для извлечения бумаг.

— Клинок был в ножнах, не так ли? — уточнила Боадиссия, — а ножны всегда при Тебе?

— Да, — кивнул, — ножны всегда были на ремне, переброшенном через моё плечо. Чтобы вытащить бумаги вначале требовалось вынуть меч, а после извлечения бумаг, поместить клинок на место.

— А зачем меч-то на место вставлять? — удивился Хурта.

— Да чтобы отсутствие бумаг не было обнаружено немедленно, — объяснил я. — Я бы и дальше оставался в неведение, не имей я привычку, утром всегда проверять, как оружие выходит из ножен.

Эта привычка, выработанная у воинов за долгие годы, кому-то может показаться, ненужной и банальной. Но дело даже не в том, что воину необходимо постоянно практиковаться в выхватывании клинка, ведь не секрет, что первый обнаживший меч, будет первым, кто нанесёт удар, но ещё и в том, что свойства кожи ежедневно меняются. Под действием температуры и влажности, материал ножен может сократиться или разбухнуть. Воин, если он не самоубийца, должен быть готов к таким изменениям. Бывает и такое, тайный враг мог подклинить или даже закрепить клинок в ножнах, такими средствами как маленькая деревянная щепка или клин, или тонкая проволока, закрепленная петлей под гардой. Проверка лёгкости выхватывания меча, связанная, прежде всего, с проверкой сопротивления ножен, является маленькой, но редко пренебрегаемой практикой во владении оружием.