— Что Вы делаете? — всхлипнула она.
— Подозреваю, что здесь скоро будут мужчины, — пояснил я.
— Что Вы делаете?
Я надел непрозрачный мешок ей на голову и завязал его завязки, под её подбородком, вплотную к шее, аналогично рабскому капюшону.
— Так Тебе будет полегче, — успокоил её я. — Во-первых, я скрываю твоё лицо, а во-вторых, это позволит Тебе, не обращая внимания на различные внешние факторы, глубже сконцентрироваться на своих ощущениях.
— Освободите меня! — донёсся её приглушённый мешком крик.
— Нет, — отрезал я.
Позади меня послышались мужские шаги.
— Ручаетесь, что она свободная? — спросил парень.
— Конечно, — ответил я, и предложил: — Сам проверь.
Завернув платье Боадиссии, до самых её грудей, он осмотрел бёдра девушки, и прочие менее распространённые места клеймения гореанских рабынь.
— Сколько? — спросил он.
— Она — всего лишь свободная женщина, — заметил я, ставя медную чашку на землю слева от её ног. — Она не обучена. Так что всего бит-тарск.
Это была самая мелкая, наименее ценная из гореанских монет, по крайней мере, в обычном обращении.
— Деньги вперёд, — добавил я.
Мужчины обычно разочаровываются в свободных женщинах, и почти наверняка, если они уже попробовали альтернативу. Это же не рабыни, обученные доставлению удовольствия мужчинам. Некоторые свободные женщины полагают, что их роль в любовных делах состоит только в том, чтобы улечься на спину. Конечно, став рабынями они быстро понимают, насколько ошибались, а плеть им очень помогает в этом.
— Само собой, — кивнул он, и монета зазвенела в медной чашке.
— Нет! — заплакала Боадиссия, в отчаянии плотно сжимая ноги вместе, но парень, схватив её за щиколотки, решительно раздвинул их в стороны.
Был уже поздний вечер, когда Хурта с довольным видом встряхнул медную чашку, из которой послышался весёлый звон монет. Сколько их там было, я не отследил. Но, во всяком случае, мы в очередной раз почувствовали себя платёжеспособными.
— Как Ты себя чувствуешь? — поинтересовался я, у тихонько поскуливающей Боадиссии.
Она, насколько позволяли верёвки, повернулась к нам боком. Тулу и Фэйку мы спрятали под одеялом в задней части фургона. Не хотелось, чтобы они отвлекли наших посетителей.
Я посмотрел на Боадиссию, издавшую очередной тихий, мягкий, скулящий звук. Боюсь, что кое-кто из мужчин, от излишнего волнения, были с ней несколько решительнее, или даже грубее, чем, возможно, подходило для свободной женщины. Да, что там, некоторые обращались с нею, почти как если бы она была рабыней. Впрочем, мы не предостерегли их от этого, и к особой мягкости не призывали. В конце концов, они заплатили свои бит-тарски.
— Ты в порядке? — снова спросил я.
— Да, — чуть слышно прошептала она.
Я приблизил ухо вплотную к ней. Голова девушки всё ещё была в мешке, и о моём присутствии она не знала. Я услышал тихие, мягкие звуки, доносившиеся из-под плотной ткани. Они походили на нежные стоны или чуть слышные всхлипы. Почти на грани слышимости. Но я их услышал, и я был хорошо знаком с такими звуками. Я улыбнулся. Она всё ещё ощущала, даже теперь, возможно, с любопытством, результаты того что с ней делали. Наверное, сейчас она пыталась, со всей глубиной своей женственности, понять то, что было сделано ей, ухватить те ощущения и эмоции, которые мужчины сочли целесообразным вызывать в ней.
— Ты уверены, что с Тобой всё в порядке? — спросил я, отстраняясь от неё.
— Да, — донёсся тихий голос из-под мешка.
Я опустил её платье, и отвязал запястья, на которых остались круговые следы от верёвки. Ноги Боадиссию держать отказались, и она стекла вниз, оказавшись наполовину на коленях, наполовину лежа, опираясь ладонями в землю рядом с колесом. Голова девушки, так и оставшаяся в мешке, бессильно опустилась.
— Вы тоже взяли меня? — спросила она.
— Нет, — ответил я.
— А Хурта?
— Тоже нет.
— Почему нет? — поинтересовалась Боадиссия.
— Ты — свободная женщина, — объяснил я, наконец, снимая мешок с её головы.
Её покрасневшее лицо, выглядело ошеломлённым. Волосы слиплись от пота. Вывернув мешок наизнанку, я повесил его на спицу колеса, чтобы просушить. Боадиссия отвернулась от меня, очевидно не желая встречаться со мной взглядом. Думаю, что она не хотела, чтобы мы видели её лицо. Подозреваю, что она боялась того, что мы могли бы увидеть на нём. Мы отнеслись с уважением к этому её желанию. В конце концов, она была свободной женщиной. Точно так же, из уважения к её чувствам, мы ещё какое-то время держали Фэйку и Тулу под одеялом, чтобы их глаза случайно, неосторожно не встретились с её, и то, что женщины могли бы прочитать в них могло бы сказать им гораздо больше о чем простые слова.
— Спокойной ночи, — пожелал я ей.
— Спокойной ночи, — пробормотала Боадиссия.
Я посмотрел, как она завернулась в своё одеяло.
— Ох! — внезапно вздрогнув, простонала она, и ещё плотнее закутала в одеяло свои плечи.
Мы не приковали её цепью на ночь. Она не была рабыней. Она была свободной женщиной. Она могла бы уйти в любой момент, если бы только захотела.
12. Штандарт серебряного тарна
— Город взят! — услышал я истошные крики. — Город взят!
Ещё мгновение я лежал абсолютно спокойно. Никаких звуков характерных для столкновения клинков. Топота ног тоже не слышно. Никто не кричит от боли, значит, мужчины вокруг спокойно лежат под своими одеялами, и никто их не режет.
Но издалека доносится звон сигнального рельса.
Для стороннего наблюдателя, возможно, мои глаза сейчас казались закрытыми. Но это было не совсем так. В такие моменты я предпочитал полагаться на периферийное зрение. Все мои чувства уже пришли в полную готовность, хотя внешне казалось, я всё ещё спал. Фургон. Остатки костра. Никакого движения в непосредственной близости от меня.
Зачастую, первое, что привлекает пристальное внимание хищника это движение. Особенно быстрое движение, но ещё больше настораживает медленное, совершаемое с очевидной угрозой или устремлением. Именно на это следует обратить самое пристальное внимание в первую очередь. Тех, кто удивлён, кто уговаривает или ругается, кто ошеломлён происходящим, можно оставить на потом. Есть мрачная математика в подобных вопросах, в тонких уравнениях, уравновешивающих время реакции одних с движением клинков других. Это азартная игра ставками, в которой являются жизнь и смерть. Окажется ли мгновение выжидания, осторожной рекогносцировки, мгновение в которое один противник пытается убедить другого, в своей временной неопасности, шагом к поражению или к победе? Предоставит ли оно шанс одному, или подарит возможность другому? Многое зависит от каждой конкретной ситуации. Но обычно, если Вас разбудил известный голос, стоит поторопиться с подъёмом и готовиться к обороне. Если же Вы не знаете или не понимаете того, что происходит, иногда будет разумно, прежде чем вскакивать на ноги, убедится в том, что оружие врага не прижато к Вашему горлу. Моя правая рука уже грела эфес меча, левая лежала на ножнах. Но, я не слышал ни одного звука, намекавшего о происходящей вокруг резне.
Я стремительно сел, отбрасывая от себя одеяло. Меч так и остался в ножнах. Не наблюдалось никакой экстренной необходимости обнажать его. Я лишь перебросил его ремень ножен через левое плечо. Так от мешающих в схватке ножен можно избавиться быстрее, чем в том случае, когда ремень пересекает тело.
— Хурта, — позвал я, трогая парня за плечо, — просыпайся.
— Что случилось? — спросил он. — Разве ещё не рано?
— Что-то странное происходит в городе, — сообщил я. — Вставай. Я слышал звон сигнальных рельсов.
— Я ничего не слышу, — заметил он, садясь и потягиваясь.
Ничего удивительного, бить в рельс уже прекратили.
— Сам ничего не понимаю, — признался я. — Какой-то человек кричал, что город взят. Но я больше не слышу его. В сигнальный рельс били, и я точно слышал это. Но сейчас тихо.