Я посмотрел туда, откуда донёсся этот голос. У противоположной стены комнаты, за большим кабинетным столом, футах в сорока от меня, стоял солдат.

— Возможно, Ты и правда из алой касты, — предположил он.

— Возможно, — не стал отрицать я, и выдернул из двери нож, торчавший над моим плечом, не выпуская из виду мужчину за столом.

— Ты быстр, — похвалил он. — Превосходно. Всё, как и подозревал Минкон. У него намётанный глаз на такие дела. Ты — воин.

— Мне приходилось сражаться, — сказал я. — Но сейчас я не на оплате.

— Тал, Рариус, — поздоровался он. — Приветствую, Воин.

Я окинул его взглядом. Этот человек не показался мне тем типом людей, от которых можно было бы ожидать охранных грамот, подорожных, и тому подобных бюрократических услуг. Никаких знаков отличия на его одежде не было. Но его люди, насколько я понимаю, должны были знать его в лицо. Его присутствие не будет чем-то необычным ни в лагере, ни среди маршевых колонн, ни в подкопе, ни на стене или на поле боя. Они узнали бы его в любом виде. Как и он знал их всех. Его некогда тёмные волосы были покрыты сединой. Весьма необычно среди гореан. Он чем-то напомнил мне Сэнтиуса с Коса, правда, в нём не было ни грамма интеллигентности последнего. Зато в нём чувствовалась практичность и беспощадность, ум и сила. На столе перед ним, на том, что как мне казалось, было государственными документами, лежал его меч.

— Тал, Рариус, — прошептал я.

— Подойди, — приказал он. — Это была всего лишь проверка. Я целился чуть левее от Тебя. Не бойся.

Едва я приблизился к мужчине, он сел на своё место за столом.

Сбоку от стола, справа, если стоять к нему лицом, на голых плитках пола, лежала закованная в цепи, обнажённая женщина. Темноволосая, и возбуждающе красивая. Я не видел ничего удивительного в том, что такая женщина должна лежать подле его стола. Совершенно очевидно, что он был мужчиной большой силы. Многие гореане полагают, что женщина — естественный подарок для мужчины, что природа создала её для его возбуждения, удовольствия и служения. Соответственно, мужчины редко смущаются пользоваться этим подарком. А ещё, они чувствительны к удовольствию власти. Они знают, что такое наслаждение властью, и они честно, искренно ищут, ценят и смакуют его. И они знают, что не существует более острых ощущений в мире, сопоставимых с неограниченной властью над женщиной. Эти чувства, подобные тем, что мужчины получают от славы и победы, которым они являются родственными, рассматриваются ими своей естественной наградой. Гореане не понимают, как можно просить прощенья за такие естественные и биологически обоснованные желания. Да они просто не чувствуют себя в них виновными. И действительно, как можно чувствовать себя виноватым в таких естественных, глубоких, глубинных и таких обычных желаниях. С точки зрения гореан, это было бы просто безумием. Мужчина, если он не ущербный инвалид, по своей природе является доминантом. И без этого у мужчины не может быть никакого чувства удовлетворения, и, что интересно, без полного мужского удовлетворения не может быть никакого полного удовлетворения у женщины.

— Как мне к Тебе обращаться? — спросил он.

— Тэрл, — представился я.

— Ты из Порт-Кара, — скорее сообщил, чем спросил воин.

— У меня там есть дом, — уклончиво ответил я.

— Ты шпионишь для Ара? — поинтересовался он.

— Нет, — ответил я.

— Тогда, возможно, для Коса? — хитро прищурился он.

— Нет, — сказал я, и положил нож перед ним на стол.

— Но твои симпатии, насколько я понимаю, на стороне Ара? — предположил он.

— У меня нет особой любви к Ару, — признал я.

К тому же, когда-то я был изгнан из того города, где мне было отказано в хлебе, соли и огне.

— Это хорошо, — кивнул он. — Таким образом, Тебе будет легче сохранить свою объективность.

— Вы не простой офицер, — заметил я, — который занимается выдачей охранных грамот.

— Ты тоже не простой воин, — парировал он.

— О? — протянул я.

— В эти дни десятки капитанов покупают мечи. И всё же Ты, как мне кажется, не находишься на оплате. Далее, по информации моего друга Минкона, мне известно, что твои финансовые ресурсы сильно ограничены, — улыбнулся он и, видя, что я молчу, продолжил: — Для Тебя было разумно использовать свободную женщину в качестве сдаваемой в аренду рабыни. Некоторые мужчины готовы платить более высокую таксу за использование свободной пленницы.

Я лишь пожал плечами.

— Но Ты сделал на этом лишь горстку медных монет, — усмехнулся он. — Но это не идёт, ни в какое сравнение с тем, сколько весит твой меч в звонкой золотой монете.

— Согласен, — сказал я.

— Возможно, кроме всего прочего, Ты закрыл ей дорогу к свободе, — добавил он.

— Возможно, — не стал спорить я.

Мужчина встал из-за стола и, подойдя к лежавшей подле него женщине, пнул ей. Та, загрохотав цепями, отскочила и заплакала.

— Что Ты думаешь об этом, Леди Кара? — поинтересовался он.

— Да, Господин, — ответила она. — Я думаю это возможно, Господин.

Меня удивило, что он, на мой взгляд, действительно интересовался её мнением. Это, конечно, ни в каком случае не отменяло тех категорических отношений, в которых они, очевидно, состояли.

— У Тебя осталась ещё дорога к свободе? — спросил он женщину.

— Зачем Вы спрашиваете, после того, что сделали со мной! — всхлипнула она. — Я прошу клейма! Я умоляю об этом! Поставьте мне свою метку! Наденьте на меня ошейник! Подтвердите свою власть на моём теле! Подтвердите её на мне огнём и железом, и кольцом запертой стали, для всего мира, чтобы все видели, что Вы сделали со мной!

— Она всё ещё свободна, — заметил я.

— Да, — бросил он.

— Не унижайте меня, оставляя свободной, — сказала она. — Подарите мне клеймо и ошейник, чтобы я могла, наконец, свободно быть той, кем я должна быть!

— Ты хочешь снова почувствовать плеть, Леди Кара? — осведомился он.

— Нет, Господин, — вскрикнула она, задрожав.

На мой взгляд, эта женщина уже была готова к порабощению. Вот только, нужно ли было ей это предоставить или нет зависело от её похитителя. Но в любом случае, поработит он её по закону или нет, она уже совершенно ясно была невольницей, психологически, интеллектуально и эмоционально. Отныне и навсегда, ничем иным она быть не могла.

— Это — Леди Кара из Венны, — пояснил он. — Как-то раз она имела неосторожность уничижительно отозваться о Тарнбурге. Возможно, когда-нибудь я заберу её туда, и буду держать там, в качестве домашней рабыни.

Лежащая на полу женщина застонала. Её цепи звякнули, заскользив по плиткам пола.

— Или Леди Кара предпочла бы, быть там пленной уборщицей, служанкой, простой домработницей, которую держат в цепях?

— Нет, — всхлипнула женщина, — только рабыней, полной рабыней.

— Почему, — уточнил он.

— Потому, что я — это она, — ответила Леди Кара.

Я присмотрелся к ней. Она весьма соблазнительно выглядела, валяясь у наших ног в своих цепях. И никаких сомнений в том, что её дорога к свободе была закрыта окончательно. На память мне пришла Боадиссия. Интересно, была ли и для неё закрыта эта дорога. Безусловно, она всё ещё говорила скорее как гордая свободная женщина. Однако я также часто стал замечать за ней некую озлобленность, эгоистичность, недовольство, надменность и высокомерие. Конечно, она ещё ни разу не подвергалась рабским наказаниям. Но, я не мог не заметить, и это не было только лишь моим воображением, что теперь она двигала своим телом, скрытым под длинным платьем, несколько иначе, чем прежде, до того как мы вынудили её заниматься проституцией ради пополнения наших ресурсов.

— Итак, что насчёт твоей свободной подружки? — полюбопытствовал он. — Сдача её в аренду закрыла для неё свободу?

— Возможно, — ответил я. — Точно не знаю.

— Ну, если так, — усмехнулся он, — Ты всегда можешь просто продать её и заработать на этом.

— Верно, — кивнул я, подумав, что продать Боадиссию было бы забавно.