Мой вопрос вверг ее в долгое молчание. Я не верил своим глазам: эта бойкая на язык, с повышенным самомнением женщина сразу сникла, впала в оцепенение. Но спустя некоторое время она, подобно свече, почти совсем погасшей от накопившегося нагара, а потом снова вспыхнувшей и разгоревшейся ярким пламенем, вдруг весьма решительно сказала:
— Товарищ! Своим вопросом ты жестоко бередишь мою рану. Плач ребенка способен остановить мать, решившуюся покончить счеты с жизнью в реке от безвыходности своего положения! Чувства между матерью и детьми — это наипрочнейшие узы, их разорвать невозможно. Я давно думала обо всем этом. Эти узы, как железные цепи, могут навеки приковать меня к Чжао Сочжу. Я решила. Сыновей можно отдать ему, можно оставить мне или поделить их между нами — я согласна на все. Но в главном мое решение неколебимо. В молодые годы у меня было слишком много недостатков: и робость, и покорность, и боязнь остаться одинокой, и зависимость, и все они доставили мне немало страданий. Пришла пора покончить с ними, и только с помощью решимости удастся сделать это. Что касается твоих забот, товарищ… коли ты приехал разобраться в обстоятельствах, то я тебе все рассказала; если мирить и уговаривать, то, пожалуйста, не обманывай себя, ничего не получится. Больше мне сказать нечего!
— Хочу спросить тебя вот еще о чем. Мне известно, что с твоего отца теперь все обвинения сняты. Ты не боишься людской молвы? Ведь могут подумать: она, мол, развелась для того, чтобы избавиться от деревенщины и уехать в город за легкой жизнью.
Чжо Найли обвела рукой комнату:
— Ха! Пусть руководители из бригады, коммуны или уезда пришлют представителей и посмотрят, как я живу. Вся моя собственность — вот эта комната. В нашей прежней квартире живут другие, это совершившийся факт, туда переехать мы не можем. Нашу семью реабилитировали, но мебель, что нам вернули, — вот она, вся здесь! У отца сейчас нет ни гроша, все, что у него осталось, так это хвори да болезни. Когда человеку за шестьдесят, для него после реабилитации один путь — на пенсию. Что же касается того, что будут люди думать, предполагать, как будут судачить, то пусть делают что хотят. Наверно, когда человеку перемывают косточки, он в этих пересудах не изображается совершенным, его представляют в худшем, а не в лучшем виде. Слабовольные пасуют перед такими пересудами, начинают бояться вся и всех и в итоге становятся неврастениками. А мне все равно, если обо мне будут сплетничать, потому что я отношусь к подобной болтовне как к застольному празднословию. Известно: про простого человека можно говорить все что вздумается — никого за это к ответу по закону не притянут.
Мы оба замолчали. Говоря откровенно, перед приходом сюда я не рассчитывал на такой разговор, не был к нему готов; поэтому ее рассуждения мне трудно было оспаривать. Я закурил еще одну сигарету, пытаясь привести в порядок спутавшиеся мысли. Все это время она безучастно глядела в окно. Дождь на дворе усилился, шуршали тонкие плотные струи, на улице с бульканьем шлепались крупные капли. То ли небо посветлело, то ли мои глаза свыклись со скудным освещением, но из полумрака комнаты выступили все предметы, давая мне возможность рассмотреть их внимательнее; перед небольшой кроватью, на которой она сидела, стояла, заменяя тумбочку, квадратная деревянная табуретка, на ней высокой стопкой громоздились книги, газеты и журналы. Поверх всего беспорядочно лежали несколько исписанных листков бумаги, некоторые из них завалились за табурет. У ножки табурета валялась дешевая шариковая ручка без колпачка. В комнате была одна лампочка, свисала она с середины потолка; длинным шнуром, составленным из пеньковой веревки и обрывка синтетической нити, лампочка была подтянута к ее постели, конец шнура держался за набалдашник на спинке кровати. Остальные вещи: потрепанный чемодан, баул, сплетенный из ивовых прутьев, картонная коробка, связка бамбуковых жердей, деревянные бруски, дымоходная труба от комнатной печки и еще какое-то старье — были свалены в кучу за дверью. Единственной стоящей вещью можно было считать комод с пятью выдвижными ящиками, весь покрытый слоем пыли. На комоде стоял термос в плетеном бамбуковом корпусе, стакан со спитым чаем, приобретшим со вчерашнего дня грязно-ржавый оттенок, на обрывке почтовой бумаги лежал надкусанный ломоть хлеба. Стены были пустыми, облупившимися, в дырках от гвоздей, без единой картинки или каких-либо других украшений; на одной из стен висела покоробившаяся от долгого пользования мухобойка, ее, видимо, повесили на это место еще осенью прошлого года, когда исчезли последние мухи и комары. Стены снизу, у пола, были оклеены газетами, через которые проступали желтые от сырости пятна…
Отовсюду в глаза бросались поселившиеся здесь материальные невзгоды, бедность, безысходность, уныние. В этом месте, кажется, воплотилось все, характерное для ее нынешней жизни! Неужели, вопреки всему, ей живется теперь свободней, радостней, удобней, счастливей?
Правда, жизнь человека, устремленного к духовному идеалу, не всегда доступна пониманию других людей. Оставив родных детей, она ради высоких помыслов по доброй воле пошла на одиночество и страдания в таком захолустье. Это вызывало во мне невольное сочувствие, нет, пожалуй, лучше сказать, уважение. Но сможет ли она и дальше так существовать? Я не удержался от вопроса:
— Ты и дальше намереваешься так жить? Есть у тебя какие-нибудь планы насчет будущего, если удастся развестись?
Ответила она довольно откровенно:
— «Этой женщине в конце концов придется подыскать себе мужа» — может быть, ты это хотел сказать, да только не осмелился? Спасибо за заботу. Возможно, в будущем я встречу идеального человека, близкого по духу, может быть, мы станем друзьями, поженимся даже. Если же такого человека встретить не доведется, предпочту остаться одинокой. Не соглашусь ни на Ли Сочжу, ни на Ван Сочжу, ни на Чжан Сочжу, ни на другого подобного, чтобы не пить горькую чашу. Тому, кто не может найти близкого по духу человека, обрести настоящую любовь, иметь любимого, лучше быть одиноким. Непонятно, почему мужчине позволительно жить бобылем, если он этого хочет, а одинокая женщина тут же навлекает на себя осуждение? Я, к примеру, могу найти работу, чтобы прокормить себя, а в свободное от работы время учиться в вечернем институте, могу заняться самообразованием, делать много разных других дел; неужто это плохо? Я не хочу походить на некоторых современных девиц, ради обеспеченной жизни готовых выскочить за любого, кто имеет собственный дом, деньги, цветной телевизор, не интересуясь, есть ли между ними взаимопонимание или нет. Мне нужен партнер, с которым у нас будет общий язык и в котором я найду отклик на свое чувство. Конечно, для всего этого требуется выполнить предварительное условие — развестись с Чжао Сочжу!
— Человека, о котором ты мечтаешь, вероятно, можно найти, но можно никогда и не встретить. Мой жизненный опыт подсказывает, что действительность с человеческими желаниями не считается. Сейчас ты уповаешь на свою молодость, преисполнена высоких помыслов и, наподобие бумажного змея, занесенного высоко в небеса, сумеешь какое-то время просуществовать за счет возвышенной мечты, но ведь змей-то этот не в состоянии вечно парить в вышине! Подчас действительность диаметрально противоположна мечте человека, к тому же она неимоверно могущественна, и ей ничего не стоит принудить человека поступать в соответствии с ее логикой, а людей, идущих вразрез с ее волей, она приводит к поражению, — сказал я с уверенностью, что в моих словах заложена непреложная истина.
Она ответила усмешкой:
— Спасибо за наставления. Но мое достоинство в том, что я еще не настолько «практична». Душа человека, лишенная полета, воображения, скучна, как пустыня; у чересчур практичного человека мир бытия сведен к клочку пространства, находящемуся перед его носом!
Как-то сразу я почувствовал, что на ее слова возразить мне нечем. Перед этой женщиной, у которой, судя по всему, сложилась своя система взглядов, зрелых и ясных, мое общепризнанное красноречие, порождавшее порой и во мне изрядную долю гордости, в эти минуты стало ущербным, беззубым, слабым и истощенным, словно иссякнувший родник. И пусть я еще не успел детально поразмыслить над тем, что она сказала, разобраться, где в ее словах правда, где неправда, тем не менее я уже должен был признать, что ее доводы сразили меня наповал. Острым кинжалом ее аргументы прошли сквозь мои убеждения, успевшие затвердеть и оттого ставшие для меня незыблемыми истинами. Теперь в моем сознании они обратились в прах. По крайней мере высказывать их не имеет смысла, она покорила меня своей убежденностью. Да! Зачем мне было убеждать эту женщину, осмелившуюся прямо смотреть себе в лицо, не побоявшуюся пожертвовать всем, чем обладала, согласившуюся на эти тяжелые условия, пренебрегшую злой людской молвой, отважно устремившуюся к жизни, о которой лелеяла прекрасную мечту! Для того, чтобы всю оставшуюся жизнь продолжать играть роль трагической актрисы в социальной драме, доставшейся нам в наследство от прошлого, и изо дня в день пожинать вчерашние, горькие плоды? Разве в мои обязанности входит убеждать ее подчиниться несправедливому и даже абсурдному для нее диктату?.. Нет, так поступить я не могу…
