- Да, конечно. Только нас двое. Сопровождайте Диану. Даже на маскараде вы умудрились найти уголок биржи.

Жорж приосанился и отвечал с видом превосходства:

- Да без торговли и этот пышный маскарад нельзя было бы устроить. И цели у него вполне меркантильные. В помощь бедным студентам.

- Да здравствует бог Гермес! - рассмеялась Диана, вышедшая недавно замуж за богача, промышленника и финансиста из купцов, и с удовольствием купавшаяся в роскоши. - Но именно Эрот правит миром.

- Нет, это сказка. Если кто правит миром, то, верно, бог Гермес, - с уверенностью заявил молодой человек.

- Бог воров и торговцев? Наш век - торгаш? - милой шуткой прозвучали слова юной девушки, уже отошедшей и затерявшейся в толчее некоего шествия.

- От века мир таков! - бросил некто, проходя мимо.

Аристей привел Эрота в одну из уборных, где нашел для него студенческую тужурку, но брюк не оказалось, зато тут же висел черный фрак и черный плащ с красной подкладкой, наряд явно маскарадный.

- Можно мне это? - вдруг попросил юноша, словно не в силах вынести столь резкого возвращения к действительности.

- Попробуй, если хочешь, - развел руками художник. - Это мой маскарадный костюм. Я в нем явился на бал как принц из сказки о фее, тебе, вероятно, известной, но меня приняли за мага и волшебника, и я открывал бал-маскарад.

- И вы в самом деле сотворили чудо?

- Какое?

- Явление Психеи. И Эрота!

Сорвав парик с золотыми локонами, он сбил свои каштановые волосы, слегка вьющиеся. В кармане плаща лежала черная маска.

- Все как нельзя кстати, - усмехнулся Леонард.

Фрак и плащ, собственно накидка, преобразили его, словно мальчик возмужал, юный лицом, он выглядел молодым человеком. А маска придала тотчас таинственность, столь удивительную, что художник даже оторопел, словно, вместо юноши, в комнате внезапно объявился незнакомец. - Ну, как? Меня не узнают теперь?

- Артист! - вздохнул с облегчением Навротский. - Я даже испугался. - Хочешь перекусить? Здесь и вино есть.

- Да, с удовольствием, - обрадовался юноша. - Вы, как я понимаю, ждете от меня объяснений.

- Их потребует твоя мама, - Аристей налил себе вина. - Меня же занимают первопричины. Ведь поговаривают о самоубийстве молодого поэта, будто бы он выбросился с крыши дома, в котором жил, а тела не нашли, кроме фуражки с его инициалами. И вдруг он является Эротом на балу. Что же происходит? - осторожно спросил художник, сознавая, что прикасается к тайне, к беде юноши, пусть, может быть, наполовину выдуманной, отчего не легче.

Сняв маску и плащ, Леонард опустился в кресло, почти исчезнув в нем, столь гибкий, очевидно, при этом он оказался крупнолицым и весьма некрасивым, правда, с выражением ума и грусти, что вызывало доверие и интерес. Совсем юный отрок проглядывал в нем, хотя и взрослость угадывалась тоже явно.

- Да, - вздохнул Леонард. - И мне самому должно в них, в первопричинах, как вы хорошо сказали, разобраться наконец. Я очень рад, что вы, именно вы, Аристей, вмешались и выручили меня. Ведь я уже не помнил себя.

- Я слушаю тебя, - Аристей словно забыл о маскараде и преспокойно сидел, теперь похрустывая яблоком.

- Все началось с полетов во сне, - заговорил юноша, становясь у темного окна. - Случалось, я близко подлетал к большому городу, не всегда узнавая, то ли Москва, то ли Петербург, а, может быть, Рим... Облетал я и Альпы вдоль неприступных для меня вершин, точно душа моя стремилась во Флоренцию, где я жил лет четырех, кажется, целый год... Вы что-то хотите сказать?

- Ну, так, во сне, я тоже умел летать в детстве, - с легкой усмешкой заметил Аристей.

- Да, про вас рассказывали чудеса! - воскликнул Леонард.

- Кто же рассказывал? - удивился Аристей.

- Вероятно, мама. И я с младенческих лет воспринимал вас как человека из легенды, к которой, возможно, причастна и моя судьба, - и тут Леонард напомнил ряд случаев из жизни художника, весьма для него памятных. Как он в горах упал в пропасть и оказался в нефритовом гроте, где покоилась фея.

- Это была та самая фея, о которой вы рассказывали сказку у нас однажды в Савино, не так ли? - справился Леонард. - Там речь шла еще о стране света, которую воочию я увидел, подолгу разглядывая вашу коллекцию драгоценных камней, отчасти обработанных.

- Страну света? - удивился Аристей тому, что Леонард столь многое знает о таинственных явлениях и фактах из его жизни.

- Мне удалось расположить самоцветы на столе в некий круг и лучи, оранжевые, красные, желтые, зеленые, синие, сошлись в центре, создавая подвижную гамму света, нечто вроде «Жемчужины» Врубеля, только здесь возникал целый мир: цветы, листья, струи воды, горы и небеса на заре, ласточки в полете, - все это жило и звенело, как на лужайке по весне и вместе с тем как нечто запредельное.

- И что это значит? - спросил Аристей. - Разумеется, в чисто поэтическом, если угодно, мистическом плане я все понимаю, и мне близко такое восприятие природы и тайны света.

- Я тоже так и воспринял, в поэтическом смысле, и продолжал жить как ни в чем не бывало, пока стечение ряда обстоятельств, о которых долго рассказывать, не привело меня на крышу нашего дома. То есть там, на чердаке, у слухового окна, я и раньше нередко засиживался, наблюдая жизнь города сверху и звездное небо. И вдруг я выбрался на крышу, испытывая тот же священный трепет, как при полетах, и я вспомнил, что открылось мне тогда - в жемчужном сиянии страны света, как будто вся моя будущность, во всяком случае, мое призвание, более того, что я посвящен в некие таинства, с тем и мои полеты узаконены в вечности.

- Даже так! - воскликнул Аристей без тени усмешки, скорее с полным доверием.

- Я не думал о самоубийстве, - рассмеялся Леонард, - что вообще странно для человека, которому приоткрылся просвет бытия, где он среди сияющих первосущностей, может быть, вечное существо. Напротив, мне смерть страшна вдвойне и больше, во сто крат, чем для всякого смертного, ведь вечность, может быть, оправдана именно моей временной, столь скоротечной жизнью, даже не так, не просто жизнью, а неким деянием моим здесь, будто я и есть творец вечности. Успею я здесь, будет вечность; не успею, ничего не будет. Впору впасть в отчаяние, когда цели и задачи твои разрослись до вселенских масштабов.

Аристей почувствовал, как в кармане его жилета что-то зашевелилось. Просунув пальцы, он вынул нэцкэ: старец на его ладони весь засветился, вперяя взор в Леонарда с веселым изумлением.

- Надо было на что-то решиться, - Леонард продолжал уже не без усмешки. - Я и бросился с крыши, холодно рассудив, что скорее всего разобьюсь до смерти, но упал почему-то довольно далеко от дома, прямо в канал, что меня и рассмешило, и устыдило, и я, не зная, как быть, поплыл и выбрался на берег за мостом. Я не стал возвращаться домой, ощущая себя безвозвратно ушедшим. Как бывало не раз, я отправился пешком куда глаза глядят, и мне даже было весело. Еще бы, я вне жизни и смерти. Так я странствовал, кажется, бесконечно долгое время, попадая во всякие истории, о которых поведать мне не досуг, как оказался на даче в компании молодежи, где рьяно готовились к балу-маскараду, и там-то меня вырядили Эротом, разумеется, всячески потешаясь...

- Афродита из этой компании? - спросил Аристей, почти что уверенный теперь в том.

- Не знаю, - покачал головой Леонард.

- А как же вы разыграли целую сценку? - рассмеялся художник.

- А что же там такое было?

- Не помнишь?

- Смутно. В том состоянии, в каком я пребывал все последние дни, ни о каком бале-маскараде я и слышать не хотел, а рядился в Эрота для себя, ну, как ребенок, не помня себя, размазывает себе руки и ноги краской. А мне говорят: «Эй, Эрот! Там будет Психея!» - «Кто?» Смеются: «Уж какая-нибудь, да будет!»

Как ни странно, мне захотелось в самом деле повстречать Психею, с тем я и явился на бал. С незажженным факелом я обходил хоры, выглядывая отовсюду вниз в зал, высматривая Психею. Когда я уже отчаялся, что увижу ее, она входит, и все ее заметили тотчас. Мало ли там красавиц собралось! Никогда и сама Афродита не была столь прекрасна. Ведь Елена не вызывала у нее ни зависти, ни гнева, да ее и не принимали за богиню. То предстала перед нами сама Красота!