А вот над морем провис бог Гефест, первый из богов Олимпа встающий поутру, завидя нагую красавицу, купающуюся в море; она тоже увидала его и расхохоталась, столь смешным показался ей бог с несоразмерными ногами, да не заметила, как оказалась в золотой, невидимой глазу, сети вместе с Гефестом.

Впрочем, Афродита не испугалась и не рассердилась, все ее занимало и влекло, ибо она воплощала любовь, и Гефест, захваченный ею нежданно-негаданно, не упустил богиню, и она, повинуясь своей природе, предалась ему, и в то утро, надо полагать, был зачат Эрот, - с торжеством заявил Леонард и тут же опечалился. - Но Зевс, прознав, что Афродита родит бога, которому будут подвластны все - и боги, и люди, и звери, испугавшись за свою власть, велел умертвить ее дитя. Но богиня тайно родила сына и оставила его в лесу на Кипре; две львицы, старая и молодая, вскормили Эрота своим молоком; а когда он подрос, за его обучение и воспитание взялись нимфы и хариты. Вот доподлинная история о рождении Эрота, воспроизведенная художником, может быть, по прямым указаниям самого Эрота при его посещении пещеры нимф позже. Кстати, с обожженным плечом от лампы любопытной и неосторожной Психеи он несомненно прилетел именно сюда, в пещеру нимф, где провел свои младенческие годы.

- Чудесно! - словно пробудившись от сна, произнес Аристей. - Скажи, ты на самом деле видел эту картину? Или составил мне программу по собственной фантазии?

- Аристей! Разве фантазии возникают сами по себе? Вам ли не знать! Впрочем, не станем отвлекаться. Изображение на картине от света, словно увлажненного морской водой, постоянно переливается, и все сценки по мере перемещения лучей словно бы оживают воочию, - отвечал Леонард, пребывая всецело под впечатлением того, что вспомнилось ему, словно из его младенческих лет.

- Трудная, но заманчивая задача - достичь такого эффекта, - художник загорелся замыслом поэта. - Только в домашних условиях это невозможно. Нужна настоящая сцена.

- Но мне же надо самому выступить. У нас в гостиной есть сцена, где все вы можете устроить, как нужно.

- Хорошо. Попробуем.

- Условились. Я сойду. Мне необходимо пройтись. Коляска в вашем распоряжении до ночи, - и Леонард выскочил на ходу.

На сцене появилась молодая женщина в белом, в складках одеянии и сандалиях на босу ногу на манер женских фигур на древнегреческих вазах. Замешательство и удивление, она не она, и публика зааплодировала. В этот момент показался из-за кулис молодой, уже очень известный композитор и пианист во фраке, как и полагается, но с неким венком на голове, с телодвижениями фавна, что привело часть зрителей в восторг, особенно, как лихо и чудесно он заиграл на рояле, забавляясь, между тем как музыка звучала в миноре, и под нее Диана распевно произносила стихи, с легкими, едва уловимыми движениями, - то была так называемая мелодическая декламация, нехитрое изобретение, казалось бы, но у нее, с фигуркой хариты, выходило нечто неведомое: и песня, отголосок которой и поныне прорывается у цыганок, и танец, что ведет к классическому балету, и речь, сентиментально-надрывная, скорбная, торжествующая, с явной для публики политической окраской, и музыка, раздвигающая стены, когда, кажется, сцена высится на звездной высоте, как вселенский храм красоты.

Аристей, сидя у бокового прохода, чуть не задохся от волнения и слез, так и зашевелившихся где-то в груди, и едва она кончила, вскочил на ноги и куда-то убежал. Леонард отправился за ним, держась за него теперь всюду, точно боясь, предоставленный себе самому, унестись неведомо куда, как в одном из рядов кресел, среди разряженных светских дам, взгляд его уловил знакомый профиль, - то была Эста.

Она полуобернула лицо в его сторону, хлопая самозабвенно. Он остановился как вкопанный и уже затем, точно опомнившись, машинально поклонился. Она не ответила, но в черных ее глазах загорелся свет, ослепительно черный, с проблесками узнавания и невольного смеха. Рядом с нею восседал еще не старый, весьма плотный мужчина, крепкоголовый и пучеглазый, известный фабрикант и меценат Легасов. Так и не подав никакого знака, что узнала его, Эста повернула лицо, обращаясь с чем-то к мужу Дианы.

Он не вышел из зала вслед за художником, а прохаживался у дверей в углу, слыша как бы издалека пение известных певцов и певиц или чарующие звуки из балета Чайковского «Лебединое озеро» с сонмом балерин на сцене...

Вдруг все задвигались, вставая и направляясь к выходу. Наступил перерыв, когда будут разыгрываться лотереи, устраиваться аукционы, не говоря об угощениях, когда сорить деньгами для собственного услаждения означает также и участие в добром деле. Новоявленные купцы и промышленники здесь также пользовались случаем для рекламы разнообразных товаров и фирм. Словом, торжествовал здесь, кроме Аполлона с музами, и бог Гермес.

Леонард, высматривая издали Эсту с Легасовым, вдруг увидел рядом с ним Диану, недавно весьма угловатую барышню, которая не очень умела носить свои всегда слишком затейливые вещи. Она, хотя Легасов ей в отцы годился, выглядела, как достойная жена, уже подвергшаяся необходимой обработке и отделке в горниле несметных богатств и вековечных традиций. Аристей прав, в ней все просится на холст.

Леонард (мать приодела его) в костюме свободного покроя, как одевались франты, с легкой артистической небрежностью, держался соответственно вовсе не чинно, как гимназист или студент, а со свободой, граничащей с развязностью, и он устремился за Дианой, чуть ли не расталкивая публику, недвусмысленно показывая ей, что идет к ней, и та, в свою очередь, сделала довольно искусный маневр: заторопилась с мужем в сторону, исчезла в столпотворении у одной двери и появилась у другой, уже одна.

- Это вы? Я не узнала вас, - заговорила она с ним, не успел он подойти и поздороваться должным образом, не уверенный, как вообще с нею себя держать. - Видно, я очень мало знала вас.

- Да и вы предстали в новом свете.

Казалось, целая вечность прошла с поры их юности. Диана была и ощущала себя взрослой женщиной и женой, а перед нею стоял все еще юный мальчик, ничуть не повзрослевший, что ее забавляло и даже озадачивало.

- Что я? - Диана рассмеялась, мол, не обо мне речь. - Вот бы никогда не подумала, что вы позволите себе явиться Эротом на балу.

- Отчего же? Вырядился только я нелепо.

- Как Эрот. Я подумала: какой-то мальчишка. Чудак! Если бы он не напугал Эсту...

- Это была она! - Леонард торжествовал.

- Да, ее все приняли за Психею, - усмехнулась Диана. - Для нее это вышло совершенно случайно.

- Нет, - возразил он решительно, - никакой случайности здесь нет. Как я явился Эротом, так она - Психеей. Мы не могли однажды не встретиться.

- Вы имеете в виду предсказание духа, не помню, кого? - громко расхохоталась Диана.

- Вовсе нет, - Леонард покраснел с досады. - Впрочем, если о предсказании говорить, то, разумеется, дельфийского оракула.

- Дельфийского оракула? В отношении Эсты? - Диана снова не удержалась от смеха.

Впрочем, все вокруг громко разговаривали и смеялись. Гул, помимо звуков оркестра, так и перекатывался по залам. И тут подошли к ним две барышни, одна цветущая, щекастая, с крупным носом и глазами, полнотелая, все же изящная, милая, - то была Леля, сводная сестра Леонарда, и высокого роста, миловидная, по-отрочески как будто чуть нескладная и застенчивая, для многих, может быть, ничем не примечательная, но юноша так и застыл, заглядевшись на нее не то, что во все глаза, а скорее внутренним зрением, припоминая и узнавая: «О, Психея!» - произнес он про себя, а Эста словно услышала его и с особенным любопытством на него в свою очередь уставилась.

Диана и Леля переглянулись и рассмеялись. Леонард с Эстой не могли друг друга не знать, а словно впервые встретились. Более того, именно ее некие силы из тайного мира пророчили ему в жены, о чем как он, так и она в свое время были извещены.