- Ты смеешься? А ведь дело серьезно. Расстреляны тысячи безвинных, пришедших на поклон к царю-батюшке; пушками разгромлены баррикады, а теперь ловят и вешают якобы по закону тех, кто сохранил дух сопротивления анахронизму, - между тем Диана села к столу и взяла в руки карандаш. - Пусть приходит сюда?

- Нет. К тебе. Записку мы вручим посыльному у какого-нибудь магазина. А Аристей нас найдет у тебя. Ведь маловероятно застать его сейчас на месте. Нам надо набраться терпения.

Угроза ареста для Аристея не была нова. Его только удивило, что это Тимофей Иванович взялся хлопотать о деле, к которому не имел никакого отношения. Он не очень беспокоился о себе, смешно же, какой из него революционер? Взяв письмо или бандероль, поступившие на его имя, он несся на извозчике то в один, то в другой конец города, или, одевшись попроще, добирался на конке до рабочих окраин. За эти хлопоты он должен благодарить вездесущую Зинаиду Николаевну. Это она привлекла его к оформлению спектакля для рабочих, познакомила с барышней из очень известной в России семьи.

Узнав обстоятельства его жизни, барышня сказала, что нужен адрес. Заглядывая прямо в глаза, не без сарказма предупредила, что есть люди, даже из сочувствующих, которые отказываются давать свой адрес, потому что это все-таки хлопотно и не совсем безопасно. Он согласился, представив даже выгоды своего положения. Он занимал в доме верхний этаж с помещениями, предназначенными некогда для прислуги, с отдельным входом. В большой комнате под самой крышей, превращенной им в мастерскую, можно устроить тайники для временного хранения нелегальной литературы. Дело наладилось, с виду неприметное, будничное и все же по-своему увлекательное, как приключения, не лишенные тайны и опасности. К нему приходили самые разные люди. В основном, это была молодежь, наивная, умная, светлая, будь то гимназист с пробивающимся басом, то студент с запоздалым пледом через плечо или рабочий паренек, смущенный и молодцеватый, с нежным еще пушком на подбородке, будь то курсистка, взрослая барышня, одетая в меха, может быть, для конспирации, изящная, красивая, с независимым взглядом...

С ранней весны он уже жил в Териоках под Петербургом, на даче, которая служила перевалочным пунктом для транспортировки нелегальной литературы, поступавшей из-за границы. Все вышло весьма кстати. Во всякое утро он с мольбертом и зонтиком отправлялся то на берег моря, то в лес к озеру, находя всюду мотивы и темы для пейзажных зарисовок и этюдов. Северная природа имела свое очарование, тихое, скромное, и вместе с тем отдающее древностью, как валуны, глухие свидетели ледникового периода на Земле.

Сосны здесь не были похожи на сосны Шишкина, высокие, ярко освященные солнцем, с их легкой горделивой статью русских витязей; березы здесь не имели столь теплого и задушевного вида, как у Левитана, по чистоте и свежести облика напоминающие женщин. Северные березы и сосны, лес, вода и небо заключали, казалось, все своеобразие современных исканий в искусстве: и какой-то надлом, ущербность, угнетенность форм, и близость древнего хаоса, и присутствие во всем таинственной мысли, - все это при неожиданном блеске и сиянии слегка приглушенных красок.

Сангина, пастель, гуашь и акварель - все средства, к которым он пристрастился в последние годы, как нельзя кстати пригодились ему теперь. В поисках новых средств выразительности, новых форм и нового содержания он шел в одном русле с мирискусниками, не вполне разделяя их увлечения прошлым. Его занимало настоящее - те формы жизни и те образы людей, что получили завершенность, и если мирискусники, сознавая эту завершенность, даже исчерпанность форм жизни, невольно, как бы в последний раз оглянулись назад, а Серов запечатлел эту уходящую жизнь в портретах представителей высшего света и самого государя, то он всматривался в современную жизнь как бы из далекого будущего - как на эпоху своего отрочества и юности, отдалившуюся от него словно на сто лет. Он жил не будущим, просто завтрашний день для него наступал гораздо раньше, чем для большинства людей. Так, приближение весны, веяние весны он ощущал в воздухе не в марте, а еще в январе, в самый разгар русской зимы, тогда-то его зимние пейзажи наполнялись словно птичьим щебетаньем и благоуханием цветов.

Дом Легасова. В гостиной Диана, в беспокойстве пребывающая, и княгиня Зинаида Николаевна. Входит Аристей.

- Слава Богу! - произнесла Диана с влажными, будто от слез, глазами.

- Полно! - рассмеялся художник не без усмешки и досады. - Меня беспокоит куда больше Леонард.

- А что с ним?

- Бродит все где-то, дома не ночует, - про дуэль сказать у него не повернулся язык.

Диана и даже Зинаида Николаевна лишь рассмеялись, скорее над Аристеем, который обескураженно почесал себя на затылке, сидя на стуле широко, опершись локтем об стол, неприметно красивый и сильный. Диану подмывало подойти к нему и обнять за голову. Она так и заглядывалась на него, смутив княгиню, а Аристей словно остерегался взглядывать на нее и, верно, ничего не замечал.

- Я уеду в Финляндию, - сказал он. - Если Леонард захочет меня видеть, пусть приедет на дачу в Териоках.

- Оттуда, в случае чего, легко уехать за границу, да? Будьте осторожны. Лучше не попадаться. В тюрьме именно с новичками обходятся круто, а с матерыми еще считаются. Всюду свои порядки, каковые надо знать, чтобы выдержать. Не удивляйтесь, - Диана перевела взгляд с княгини на Аристея. - Ведь я лечилась и жила полгода в «Русском пансионе» в Генуе, где революционеры - основной контингент. Наслушалась страшных историй. Будто сама прошла и через пересыльные тюрьмы, и каторгу.

- Оставь, пожалуйста, - сказала княгиня. - Есть о чем тебе думать.

- Странно. О чем мне думать? - вскинулась Диана. - Я знаю, что его ждет, окажись он в застенках. Есть тюремщики, исполняющие свою службу, как бог на душу положит и велит начальство, а есть такие изверги, каких свет не видывал. Лучших людей, только потому, что они лучше их, сильнее, красивее, готовы замучить до смерти, сделать калеками. А я думаю о себе тоже. Ведь я знаю, что меня ждет. Маленький бокал шампанского.

- Диана! - Зинаида Николаевна знала, о чем она. Диана упоминала о смерти одной больной в пансионе, как в последние минуты ей дали выпить маленький бокал шампанского.

- Все лучшее, высшее, чистое у нас преследуется. Что это такое? Зачем? Неладно у нас, в России. Со времен декабристов неладно, когда лучших людей повесили или отправили на каторгу. Это подавление не может длиться вечно, - у Дианы сорвался голос. Она раскашлялась. - Простите. Я не могу. Боюсь, мне недолго жить. И на сцену уже не подняться, как не доехала тогда, в декабре, до театра.

- Нет, нет! - возразил Аристей. - Я еще увижу тебя на сцене.

- Аристей, ты веришь? - Диана иногда заговаривала с ним на «ты», впрочем, как и он.

- Абсолютно. Ты не можешь исчезнуть. Не здесь, так на вселенской сцене, как Леонард говорит, в просвете бытия, ты явишься еще нам.

- Что же это будет? - рассмеялась Диана.

- Цель всех наших стремлений - высшая красота. Она не может исчезнуть. Она вечно зовет нас.

- Мистику я не люблю, - сказала Диана. - Но тебя я понимаю. Ты сильный. Живи долго. Но пиши уже не с меня, а с других картины. Ты поклоняешься красоте посреди всего этого безобразия в мире. Но, может быть, ты прав. Если художников увлечет уродство, что тогда станется с миром?

- Уф! – перевела дух Зинаида Николаевна. - Можете поцеловаться, если хотите… Мне ж давно пора идти.

Аристей прощается с Зинаидой Николаевной. Та, заторопившись, уходит. Диана тут же возвращается в гостиную.

Аристей, весьма смущенный:

- Диана, я с княгиней не ушел, поскольку я пришел к вам со двора и также и уйду попозже.

Диана, догадываясь:

- Значит, вы утром едете. Останьтесь здесь. Идемте, вас устрою. И не стану вас страхами своими докучать..