Наступает ночь. Аристей, полуодетый, выходит к балконной двери и глядит на Неву, на город, освещенный луной.

Диана с подносом:

- Ах, это вы? Мне вздумалось поесть. Что ж бродите вы здесь, как привиденье?

Аристей смеется:

- Нет, вы скорей сошли бы за него, когда б не легкий шаг и облик ясный, в сорочке, что, как туника, прекрасной, с изящной тайной милых плеч и глаз.

Диана, невольно усмехнувшись:

- Перекусить вы не хотите? Здесь бисквиты, фрукты.

- Да-с, весьма все кстати.

Усаживаются за столик напротив балконной двери.

Диана с волнением:

- Когда не привиденье я, то кто же?

- О том в моих рисунках я пытался сказать, запечатлеть; портрет не кончен.

- И я, как личность, не завершена?

- Нет, нет, ваш образ ясен мне и близок, так близок, словно знал я вас давно, томясь тоской, любил, и вы внимали, хоть издали, моим безмолвным пеням.

Диана полушепотом:

- Как! Обо мне вы помнили? И я в Италии нередко на картины глядела с чувством: вы за мной стоите, и вашими глазами вижу вечность в твореньях старых мастеров.

- Диана!

Оба вскакивают, она словно бы с намерением бежать, он - заключить ее в объятие.

- Не здесь. Уж так и быть. Идем.

- Куда?

Диана приводит его в свою спальню. Луна сияет над Невой, освещая спальню, и роспись по стенам: всевозможные линии с завитками, ветки и листья, виньетки и цветы - словно оживают и светятся, как сад в ночи.

Лунный свет падает на середину комнаты с медвежьей шкурой на полу, где они и предстают друг перед другом обнаженные, смущенно и радостно, словно настигнутые не то Дюрером, не то еще кем, может быть, самим творцом, и это был миг познания, свободы и счастья, что запечатлевается в произведениях искусства.

В сиянии зари проступают духи света. Диана просыпается.

- Ах, что такое? Свет у изголовья - и ярче и нежней сиянья утра!

Блистательный, таинственный, живой? Да именно такой, первоначальный, сиял в Эдеме, надо полагать.

Но я не сплю. Так это кабошоны! - Приподнимаясь, берет их в руки. - Чудесней ничего я не видала! И свет сияет в них, как целый свет. - Усаживаясь. - Иль вправду был он сказочно богат?

Да роздал все, к богатству равнодушный. Теперь же он, как водится, гоним. - Вскакивает с постели. - Стара история, как мир, мне скажут.

Но старый мир ужель один и вечен, когда он старится от века к веку, а новый мир - всего лишь грезы детства и юности минутной на Земле? - Подходит к окну над Невой. - Нет, старость - лишь усталость и смиренье, - я не хочу, уж лучше умереть, когда мир нов и светел, как и чувства, и взгляд, и облик мой, еще живой, во всем сияньи света в кабошонах.

Готова я взойти на эшафот, когда бы в том был смысл - во имя жизни, в которой все старо и было, было. - В изнеможении падает.

В горах. Восхождение. Аристея сопровождают феи гор, вод и цветов.

Аристей, останавливаясь над рекой:

- Долина тихая, с рекою быстрой, с деревней на высоком берегу, и церковь белая, - о, вид знакомый до боли, словно это сон из детства, и жизнь идет там мирной чередой.

По эту ж сторону вершины гор в лучах вечерних, как и жизнь людей, светлы и мирны, думаешь, от века…

О, красота, что просится на холст, где миг и вечность в тишине сольются!

Но переправы вряд ли здесь дождусь, да к людям мне, как зверю, и не выйти; мой путь - просторы высочайших гор. - Направляется к горам.

Фея гор мелькает в вышине:

- В тени долина, сумерки внизу и меж деревьев по крутому склону, а он спешит все выше, где сияет, расцвечивая синеву небес, вечерний несказанный свет зари.

Фея вод спускается:

- Чарующий пейзаж, куда хотелось за взором унестись его душе, будь крылья, как у грифа, у него, что будто стережет свои владенья и бросится на путника, боюсь, на беззащитного, как злой тюремщик, изведший душу всю ему и тело, подвигший на убийство и на бегство…

На месть благую за друзей своих, за честь свою и за свободу в мире, в котором попраны закон и правда.

Фея цветов, роняя венок:

- Как грустно: новости в злодействах нет; на том давно стоит весь белый свет…

В борьбе добра и зла нет правых больше, лишь сила все решает, не закон, - нарушена гармония миров.

Фея гор:

- Огни деревни ярче, словно зов, но путник одинокий в ночь уходит, с холмов сойдя в низины и болота, весь мокрый, в тине, поспешая выйти из новой пропасти, из бездн земных.

Фея вод:

- Там нечисть всякая вокруг него летает, ползает, колдует злобно, разврат чинит до одури, до жути, и он готов пуститься нагишом за юной ведьмой, голой, без стыда задравшей ноги меж мохнатых кочек.

Упавши в омут, сгинешь без следа!

Аристей, обозревая дали, словно во времени и в пространстве:

- Здесь все смешалось, как в многоголосьи безумной и прекрасной летней ночи.

И витязи неслись на конях, в топях проваливаясь, точно в тьму времен.

А там, где просияли шлемы, к небу вдруг возносились маковки церквей. - С удивлением. -

Ужель я вижу все единым взором - бескрайние пространства, даль времен, и там заря восходит, разгоняя тьму облаков. О, дивная заря!

Средь гор сиянье, словно бы от солнца из недр земли и вод, - Страною Света я грезил с детства и ее-то вижу?!

Фея цветов:

- Тоски, усталости как не бывало. Он устремился в светлые края, уж без соблазна затеряться в топях.

Фея гор:

- Он подошел к подножию холма, заросшего деревьями по склону, и, снова оказавшийся в потемках, он слышит стоны, плач из ям и щелей, из бездн подземных Ада, с сокрушеньем вновь о тюремных мытарствах воспомня, про сущий ад, что люди же творили над ближними из лучших побуждений или во зло, в угоду Сатане.

Фея вод:

- О, не оглядывайся! Следуй выше, туда, где видишь уж просветы в небе и в тучах розовый отсвет зари!

Хор фей, легких световых образований, кружашихся, как в танце:

- По горным тропам пробирался он, взошедший, словно бы на дальний небосклон, где нет опоры, человек - былинка, летучая, как светлячок, пылинка.

Он носится, вперяя изумленный взор, над целою страною среди гор, с прозрачным озером из света, - как новая планета.

Туда ж нет доступа, и он стремглав летит под небосклон.

Не в силах мы помочь. Упал он наземь. Разбился, верно, на смерть. - В испуге уносятся.

Аристей падает на лужайку у горного ключа с можжевельником в забытьи, счастливый и обессиленный вконец. Ощутив чье-то присутствие, он открывает глаза и различает облик человека, похожего на его отца, тень из тусклого света.

Аристей, приподнимаясь:

- Кто здесь? Вы, принц? Иль джинн, его двойник? Или отец явился привиденьем?

Даймон подсказывает:

- Выходит, Троица! Как джинн вселялся я в твоего отца, со смертью – в тело, но не из плоти с кровью, ставшей прахом, а в образ световой, каким был принц.

На Земле царит ночь. Звезды сияют ярко, в полутьме горизонтов ощущается далекое и близкое присутствие бесконечных пространств без огней, будто перед ними необитаемая планета, и они одни где-то в бездне Вселенной.

Аристей вскакивает на ноги:

- Мне кажется, иль было восхожденье повыше облаков, в страну из света, как в камнях драгоценных свет сияет, рождая первообразы растений, зверей и вод, и неба, и людей, - Элизиум теней, или идей? Иль дантов Ад, Чистилище и Рай?

Даймон с удовлетворением:

- Здесь на вершинах Шамбала открылась тебе, мой сын: из посвященных ты!

Аристей, словно бы воочию вновь совершая восхождение:

- Иду ли я иль возношусь все выше – в чистейшем и чудесном свете!

Здесь край Земли превыше облаков с сияньем лучезарно нежным света… - Вдохновенный, он весь сияет.

Даймон, неведомо откуда:

- Брависсимо!