— Дэнни, что с тобой? — она подошла к кровати. — Не хочу я никуда уходить.

— Убирайся! — крикнул он, чтобы остановить ее.

— Да в чем дело? — она замерла, пораженная его тоном.

Дэнни глядел на нее, словно надеялся остановить взглядом.

— Ты не должна была ходить к нему!

— Дэнни, ты несешь какую-то чушь.

— Ты — блядь! — сквозь зубы бросил ей он.

— А ты кто? Ну-ка, ответь! Я делаю то, что ты хочешь, а ты бесишься! Хочешь, скажу, кто ты такой? — крикнула она, глядя ему прямо в глаза. — Ничтожество!

Дэнни, спрыгнув с кровати, схватил с ночного столика две стофунтовые бумажки и швырнул ей.

— Убирайся отсюда!

Она постояла минутку, глядя на нелепого, голого ниже пояса Дэнни. Он и сам понял, что смешон, и торопливо улегся в постель, натянув простыню до подбородка. Люба подняла стакан:

— Спокойной ночи, полковник Джонсон! — и с достоинством вышла из номера.

Почему «полковник Джонсон»? Что она хотела этим сказать? И тут Дэнни вспомнил ее рассказ про второго мужа Магды.

— Сука! — пробормотал он.

Потом вылез из кровати, нагнулся за своими пижамными штанами и замер. На полу, куда едва доходил по-прежнему горевший в ванной свет, лежали две бумажки по сто фунтов каждая.

Дэнни не звонил Любе до своего отлета. Эта часть его жизни прожита и осталась позади. Больше они не увидятся. Слава Богу, он уносится от нее со скоростью 900 километров в час.

Ноги слегка затекли — слишком долго он сидел неподвижно, потягивая третий «мартини» за это время, глядя сквозь стекло иллюминатора на пухлую мякоть облаков. Потом, почувствовав, что его клонит в сон, очаровал стюардессу, и она, подняв ручки четырех кресел в среднем, полупустом салоне, застелила их одеялами. Пошатываясь, он прошел туда и лег на это импровизированное ложе. Прикрыл глаза рукой — от света и от действительности, надеясь, что крепко уснет и снов видеть не будет. Не тут-то было. Мысли проносились в голове стремительней самолета, резавшего синюю гладь стратосферы. Люба разбередила и всколыхнула то, что лежало на самом дне души. «Всю жизнь я лгал. Но когда же, когда прошел я тот перекресток, после которого невозможно стало повернуть назад?»

Зачем всю жизнь он так упорно цеплялся за эту детскую ложь?

Маленький Мойше придумал ее давным-давно, чтобы с ее помощью не захлебнуться в кровавой реке памяти. В помраченном алкоголем мозгу мелькнула эта картина — он увидел, как барахтается в кровавом водовороте, и вдруг все стало черным, и где-то далеко вспыхнул серебристый свет. Свет приближался, становясь все ярче, и Дэнни понял, что исходит он от распятия, сделанного отцом. Лица распятого он различить не мог — его закрывала пухлая мякоть облаков, таких мягких и приятных на глаз и на ощупь. Но вот они налились чернотой, сверкнула молния, и облака стали похожи на клубы дыма, валившего из высоких труб Зальцбурга. Во тьме послышались крики: «Человек! Просто Человек!» Дэнни, задыхаясь, обливаясь потом, бежал по крышам и вдруг столкнулся с Любой — она была голая, она хохотала и кричала ему: «Ничтожество!»

Он занес руку для удара, но она легко уклонилась, бросилась бежать по карнизу. «Курва! Блядь!» — Дэнни кинулся вдогонку и в ту минуту, когда уже почти настиг, она юркнула за трубу, а он сорвался и полетел вниз.

Он летел и видел гигантское зеркало, разбившееся на мириады осколков, а осколки вдруг стали искрами от отцовской паяльной лампы… Искры собрались воедино, слились в пламя, которое осветило Рахиль, — голая, она лежала на штабеле человеческих скелетов, комендант лагеря в мундире и фуражке стоял над нею. Сияющий черным глянцем остроносый сапог пнул один из черепов, и этот удар гулко отозвался в голове Дэнни… Мягкий толчок — и колеса самолета покатились по взлетной полосе международного аэропорта Лос-Анджелеса.

Он был весь в поту и с благодарностью обтер лицо влажной салфеткой, которую подала ему стюардесса, прежде чем еще несколько мгновений полежал неподвижно. Потом с усилием выпростал из кресел одеревеневшее тело и посмотрел в иллюминатор, но не увидел ничего, кроме густой пелены тумана. Что ждет его там, во мраке?

Студийный лимузин вырулил на Сепульведа-булевард и помчался в сторону «Беверли Хиллз». Дэнни забился в угол.

— Тауэр-роуд — это за Колдуотер? — спросил водитель.

— Нет, не доезжая Бенедикт-Кэньон, возле отеля «Беверли Хиллз».

— Понял, спасибо, — вежливо сказал водитель. Он был молод и хорош собой — наверняка безработный актер.

— Я актер, — сказал он, словно подслушав мысли Дэнни. — И большой поклонник вашего творчества, мистер Деннисон.

— Польщен. Давно за рулем?

— Три месяца. Но сейчас вроде засветила хорошая роль на «Парамаунт».

— Желаю вам ее получить, — сказал Дэнни и поднял стекло.

Его всегда угнетали разговоры с молодыми актерами — все они были так полны ожиданий и наивной восторженной веры, которая мало-помалу уступает место безнадежности и отчаянию.

Женщины еще хуже, потому что назойливей. Сколько раз, туго затянувшись, расстегнув несколько лишних пуговок на блузке, чтобы взгляд режиссера мог проникнуть несколько дальше, чем позволяли приличия, и оценить нацеленные на него груди, врывались они в его кабинет на студии?!

А те, которые получали роль, тоже не обретали уверенности в себе, как, например, роскошная Сильвия Кох, сыгравшая главную роль в «Земле буйволов». Перед каждым дублем она обращала к камере молящий взор: «Сделай меня красивой». И камера воздавала ей по ее молитве.

Те, кто не мог преуспеть, а их было большинство, взывали к агентам и продюсерам, которые охотно обещали дать роль, но требовали за это любви. Самое печальное впечатление производили стареющие актрисы — с тщательно закрашенными и запудренными морщинами, с ясно видными рубцами от плохо сделанных косметических «подтяжек». Они принимали маленькие подарки — духи, шарфики, платья, — а потом в ход шли деньги.

Они становились шлюхами и сами того не замечали. Люба, по крайней мере, знала, кто она, и ни на что другое не претендовала. Она была честна, и это давало ей силу — силу, которой так отчаянно не хватало ему, Дэнни Деннисону. Почему его мысли постоянно обращаются к ней? Ее надо забыть, забыть — твердил он себе.

Да ведь мы все потаскухи, все продаемся! Ну а вот он больше продаваться не желает, и разменивать свой талант не станет, и за Брюсом Райаном ходить, как нянька, — тоже. Все свои силы он бросит на одно — он создаст фильм, которым будет гордиться.

Лимузин миновал отель «Беверли Хиллз». Дэнни взглянул на часы — половина шестого. Именно в эти минуты собираются киномагнаты и продюсеры, обсуждая и гадая, на кого пойдет публика, чем и кем можно будет ее заманить. Да что тут гадать, если есть три верных и выигрышных карты — секс, насилие, ужас. Вряд ли он заинтересует кого-либо своим «Человеком».

Лимузин уже подъезжал к его дому. На площадке Дэнни увидел незнакомый серебристый «феррари», припаркованный рядом с обшарпанным «фордом-мустангом», за задним стеклом лежали теннисные ракетки и мячи. Это машина Боба, тренера по теннису. Он сам предложил ему пользоваться кортом, пока будет в отъезде. «Я становлюсь чересчур подозрительным», — подумал он, а водителю сказал:

— Чемоданы просто поставьте у дверей, — и вылез из машины.

— Хорошо, сэр, — водитель, обежав лимузин, помог ему.

Дэнни протянул ему двадцать долларов:

— Желаю вам получить роль.

Тот почтительно поблагодарил.

Дэнни, сбоку обойдя дом, заглянул с террасы на корт. Боба там не было, валялось лишь несколько желтых теннисных мячей.

Когда он вернулся к двери, лимузин уже уехал. У подъезда стояли два чемодана и сумка-чехол для костюмов. Он внес их в дом, поставил на пол, направился в гостиную и, проходя мимо аквариума, заметил, что две тропические рыбки плавают брюхом кверху. Это огорчило его: он по нескольку часов кряду мог завороженно рассматривать их яркую раскраску и стремительно-плавные движения. Надо было, уезжая, попросить кого-нибудь кормить их… Черт, кого это, интересно, он мог об этом попросить?!