Они выпили. У столика то и дело останавливались мужчины, что-то говорили Магде и Любе, от чего те покатывались со смеху, приглашали их танцевать. Магда отмахнулась и снова разлила водку по рюмкам:

— Еще по одной — и уложим Дэнни спать! О’кей?

Расхохотавшись, они опрокинули водку.

Какой-то молоденький морячок с бескозыркой в руках поклонился Магде и протянул ей красную гвоздику.

— Потанцуй с ним, — сказал Дэнни, — я разрешаю.

Магда воткнула цветок в волосы за ухом, и морячок умчал ее.

— Я так рада, что ей весело, — сказала Люба.

— Да, и как она свежа и молода! Просто прелесть!

Дэнни доставляла удовольствие безыскусная радость Магды. Но как же она могла стать проституткой? А Рахиль? Он знал ответ. Ты делаешь все, чтобы выжить, если тебе хватает на это мужества, — вот и все. А если бы муж не бросил ее, не бежал из Польши? Что ж, тогда она, быть может, так и осталась бы в Бродках, была бы примерной супругой и матерью. А Люба? Он повернулся и взглянул на нее: прихлопывая в ладоши, она ритмично подергивала плечами в такт музыке. Нет, это не тот случай: так или иначе, но она сбежала бы отсюда.

Морячок подвел Магду к столику, и она бросила гвоздику дочери. Дэнни чокнулся с ней. Хорошая мать. На все готова, чтобы порадовать свое дитя, — он чувствовал легкую дурноту.

— Дэнни, пойдем, я тебя научу нашим танцам, — тянула его Люба.

Он засмеялся, взял ее за обе руки.

— Нет уж! Танцуй, а я, пожалуй, пойду в отель.

— Мы с тобой.

— Посидите еще, здесь так весело. Я что-то устал. Лягу спать.

Люба перестала улыбаться:

— А как же мое обещание?

— Обещание? Я благодарен тебе за то, что ты собираешься его выполнить, но скажи, почему ты так долго ждала?

— Не хотела тебя терять, — пряча глаза, ответила она. — Я могла бы вернуть тебя только… только этим.

— Нет. Я вернулся, Люба, потому что ты мне нужна. Я кое-чему научился за последнее время, — и отвечая на ее невысказанный вопрос, наклонился к ней, обеими руками взял ее голову: — Люба, есть фантазии, которые никогда не должны становиться реальностью.

Он поднялся.

— Подожди, я провожу тебя! Дэнни, ты заблудишься!

— Я найду дорогу…

Дэнни открыл глаза. Рядом, со слабой, умиротворенной улыбкой на лице спала Люба. Что ей снится? То, как ночью она неслышно скользнула к нему в постель, как он проснулся, ощутив рядом ее тело? То, как, не произнеся ни единого слова, они особенно нежно и бережно любили друг друга, а потом уснули, не размыкая объятий?

Где-то очень далеко зазвучала музыка на карусели — она замедляла ход и должна была вот-вот остановиться. Дэнни представил себе пестро и ярко раскрашенных, но местами облупившихся лошадок. Он тоже устал от вечного кружения.

Надо остановиться. Есть кое-какие дела.

Дэнни осторожно, чтобы не потревожить Любу, поднялся с кровати, принял душ, оделся. Он чувствовал себя одновременно и древним старцем, и юношей. Забавное ощущение. И еще он чувствовал: что-то должно случиться, но что именно — не знал. Близилось что-то очень важное.

Сняв трубку телефона, он вполголоса подтвердил заказ на билет, потом стал укладываться.

Проснулась Люба и, зевнув, сказала с улыбкой:

— Я думала, ты будешь еще спать и спать.

— Я — ранняя пташка, — ответил Дэнни.

Тут она заметила его сумку.

— Куда ты собрался?

— В Швейцарию. В Лозанну.

— Дэнни… — позвала она. — Подойди-ка сюда.

Он присел на край кровати.

— Там, в кафе, ты сказал, что кое-чему научился. Я тоже.

— Да? И чему же?

Она глядела ему прямо в глаза:

— Знаешь, вчера мне было очень весело… Как будто вернулись наши с Магдой прежние деньки. Но я теперь точно знаю, что никогда больше не буду шлюхой. — Она засмеялась. — А буду я знаменитой художницей.

— Дай Бог. — Дэнни взял ее за руку. — Ты мне пришлась по сердцу, Люба. Ты — честная, а там, где я живу, это большая редкость. И я всю жизнь лгал и хитрил. — Он поднялся, перекинул через плечо ремень сумки.

— Не уходи, — голос ее чуть дрогнул. Она выпрыгнула из постели и пошла за ним в гостиную. Ты мне нужен, Дэнни.

— И ты мне нужна, Люба. Я тебе благодарен за очень-очень многое.

В ее наготе было что-то трогательное и беззащитное. По щеке покатилась слеза — Дэнни впервые в жизни видел, как плачет эта женщина.

— Мы еще когда-нибудь увидимся с тобой?

— Да. Я тебе обещаю, — ответил он с порога и улыбнулся. — Через неделю я буду в Лондоне.

Люба, бросившись к нему, обвила руками его шею. Дэнни крепко прижал ее к себе и вдруг почувствовал, как просто и легко выговаривается то, что ты думаешь на самом деле:

— Я люблю тебя, Люба. Я очень тебя люблю.

Дэнни откинул спинку кресла и посмотрел в иллюминатор. По ниточке железной дороги вдоль берега реки полз крошечный железнодорожный состав, к ли выбирались из Польши Магда и Люба?

Они были неразрывно связаны между собой и в Кракове, и потом, после побега. Они никогда не попытаются ослабить эти узы.

Дэнни подумал о своем фильме, но впервые за последнее время — без острой душевной боли. Он осуществил замысел, который вынашивал десять лет. А неудача постигла его потому, что он не заметил, как глубоко развращен он сам. Слишком сильно погряз он во лжи, работая в мире неправдивого правдоподобия.

Он сказал Любе, что летит в Швейцарию, но сначала он должен был побывать в другой стране, в другом месте. Когда самолет совершил посадку в Триесте, он вскочил в такси.

— Отель, синьор? — спросил водитель.

— Нет. Сан-Сабба.

— Сан-Сабба? — водитель пожал плечами и нажал на акселератор.

…Они остановились у высокого темного здания с потускневшей надписью на фасаде «LA RISIERA DI SAN SABBA».

Наконец-то он вернулся сюда. Жизнь идет по кругу. Его отец, мать, сестра — все погибли здесь. В этом угрюмом месте до сих пор обитают преследующие его призраки. Здесь берут исток воспоминания, не дающие ему покоя, здесь свили гнездо демоны, погубившие его жизнь. Как он, одержимый этими демонами, еще пытался спасти Патрицию?! Как смел он надеяться на будущее, пока не произведен расчет с прошлым?

Ворота здесь теперь другие, а сбоку пристроена будочка кассы. Он вылез из такси и купил у сонного старика-итальянца входной билет. Когда он впервые шел по этой узкой, посыпанной гравием дороге, отец держал его за руку. Сейчас двор пуст. Он нашел окно того полуподвала, из которого видел столько ужасного.

Других посетителей не было. Жизнь не стоит на месте, люди не хотят помнить то, что было, и открещиваются от этого. И он предпринял попытку сделать вид, что ничего не было. Однако вот же он перед ним — концлагерь «Сан-Сабба» — средоточие мук и смерти…

Он вошел в крематорий, обвел взглядом выбеленные известью стены. Ничего зловещего тут не было. Чуть дальше он увидел две печи с длинными, под два метра, лотками на колесиках. Неужели на эти лотки клали тела сжигаемых? А, может быть, они служили для буханок свежевыпеченного хлеба, которым кормили голодных евреев?

Прежней дорогой он вернулся к воротам, открыл дверь рядом с воротами. По обе стороны от входа стояли два ящика — один с ермолками, другой — с молитвенниками на иврите. Он взял книгу и ступил в полутемную комнату, где происходили издевательские судилища, где людей приговаривали к смерти, не называя вины.

На стенах висели фотографии и рисунки, от которых сжималось сердце. Многие были сделаны детьми и изображали птиц, зверей, цветы — эти яркие воспоминания они сохранили до смертного часа. Дэнни долго ходил по этой комнате, пока не нашел то, за чем приехал сюда. Оно нисколько не изменилось за эти годы. Оно было точно таким, каким сделал его отец. Дэнни стоял и смотрел на распятие.