Через неделю им велели собрать вещи и пройти в канцелярию. Там уже стояло человек шестьдесят беженцев, и среди них Валентин, улыбнувшийся Любе с другого конца комнаты. Каждую ночь она молилась: «Господи, дай мне увидеться с ним», — и теперь она готова была поверить в Бога.

Их вывели к двум автобусам. Люба надеялась, что их с Валентином посадят вместе, но времени помолиться уже не было. Чиновник, делавший перекличку, без объяснений отправил Валентина и Збига во второй автобус. Прошел слух, что всех переводят в другой лагерь, под Миланом. Но тогда они с ним все-таки будут вместе.

Автобусы тронулись, Люба перегнулась назад, стараясь разглядеть Валентина. По длинной грязной проселочной дороге выбрались на шоссе. На перекрестке ее автобус свернул налево и поехал на юг. Автобус, в котором сидел Валентин, — в противоположную сторону.

На север! Неужели назад, в Польшу? Автобусы быстро набирали скорость, расстояние между ними увеличивалось. Люба смотрела назад.

Что же с ним будет? Его посадят в тюрьму? Он вернется на карусель? Увидит ли он золотые ворота Сан-Франциско? Люба снова обернулась — второй автобус уже скрылся из вида за скатом холма.

Она съежилась на сидении, голова кружилась, сердце щемило, и голос, который она тщетно старалась заглушить, твердил ей: «Ты никогда больше его не увидишь».

Весь полет от Триеста до Сиракуз Дэнни был как во сне. Он судорожно вцепился в металлическое сиденье военного транспортного самолета, прижавшись к плечу Тайрона — того самого чернокожего морского пехотинца, который вывел его из ворот «Сан-Саббы». Огромный негр во всю глотку распевал песни, без умолку балагурил, радуясь возвращению домой, но Дэнни не очень понимал значение этого слова. Понимал он одно — им с Тайроном предстоит разлука.

Они не расставались с того дня, когда Тайрон нашел его в концлагере. Негр хотел сначала посадить его в огромный грузовик, увозивший уцелевших евреев, но мальчик повис у него на шее.

— Да не бойся, там тебе будет хорошо, — уговаривал его Тайрон.

Однако в памяти мальчика слишком четко запечатлелся другой грузовик — тот, на котором его со всей семьей увезли с фермы. В глазах у него застыл такой ужас, что Тайрон прекратил уговоры, взвалил мальчика на плечо, прыгнул в свой пятнистый камуфлированный «джип» и поехал в маленькую гостиницу, где разместился его десантный взвод.

Командовавший лейтенант делал вид, что не замечает затесавшегося среди его чернокожих парней белого «зайца». Дэнни стал всеобщим любимцем. Десантники, поражаясь его невероятному аппетиту, с хохотом накладывали ему в тарелку огромные порции копченой говядины из своих пайков и учили его английскому языку, а, вернее, — американскому солдатскому жаргону, густо приправленному бранью. Потом отряду было приказано возвращаться на базу, в Сиракузы. «Не горюй, Дэнни, берем тебя с собой», — заявил Тайрон, но когда взревели двигатели транспортного самолета, мальчик затрясся как овечий хвост. Куда он летит? Что с ним будет?

Наконец приземлились. Солдаты свистом и гиканьем выразили свой восторг от встречи с отчизной. Тайрон на руках снес Дэнни по трапу к черному длинному автомобилю, на борту которого было написано «Детский приют Св. Иоанна». Внутри Дэнни заметил какую-то черную пирамиду и, лишь когда женский голос сказал «Я сестра Мария-Тереза», разглядел толстое бледное лицо: несколько двойных подбородков «стекали» на гофрированный белый воротник.

— Она за тобой присмотрит. Держись, старина! — Тайрон стиснул мальчика в объятиях и побежал догонять взвод.

Детский приют Св. Иоанна размещался в бывшем пакгаузе, и как ни старались монахини придать ему хоть немного уюта, как ни развешивали они по стенам цветные литографии святых и мучеников, но толку было мало. Пакгауз стал отчим домом для ста двадцати мальчиков в возрасте от шести до десяти лет. Многие попали в сиротские дома еще в младенчестве, а когда подросли, их определили в это заведение.

Дэнни отвели в унылую белую комнату, где вдоль стен стояло шесть коек. Узкие окна были так высоко, что приходилось влезать на стул, чтобы выглянуть на улицу. Чем-то все это напомнило ему «Сан-Саббу» — не хватало только лагерного плаца.

Сестра Мария-Тереза объяснила, что он как самый старший обязан будет следить, чтобы в комнате было чисто, а все кровати — заправлены. В ответ Дэнни загнул одно из выражений, которые были у десантника Тайрона в большом ходу.

— Матерь Божья, — перекрестилась монахиня. — Чтоб я больше не слышала от тебя таких слов.

После этого он на все распоряжения только молча кивал.

Мать-директриса была к нему менее снисходительна и разозлилась всерьез, когда он сообщил ей, что цыган закону божьему не учили. Маленькие глазки за толстыми стеклами очков неприязненно оглядели его с ног до головы.

— Ничего, — сказала она. — Мы это дело поправим.

И Дэнни стали учить катехизису и священной истории, готовя к таинствам крещения и конфирмации. Он не сопротивлялся, но на уроках дремал, объясняя это тем, что плохо понимает по-английски, и добился своего — крещение решили на год отложить. А пока он стал ходить в школу по соседству.

Он чувствовал себя изгоем: в приюте дети сторонились его, за спиной передразнивая его странный выговор. Одноклассники оказались более жестоки и, когда он коверкал слова на уроках, насмехались над ним открыто.

Однако учительница английского, миссис Маргарет Деннисон, была на удивление терпелива и добра и одергивала тех, кто издевался над ним. Эта высокая, еще привлекательная женщина средних лет с изысканными манерами, всегда носившая кружевные воротнички и распространявшая вокруг аромат лаванды, в первый же день задержала его после уроков, вручила учебник, объяснила, как им пользоваться. И с ее помощью дела вскоре пошли на лад. Миссис Деннисон стала в Америке первым человеком, отнесшимся к нему по-человечески.

Вторым был шестилетний Рой, его сосед по койке, — худенький хрупкий темноглазый мальчик с жидкими рыжими волосами и густой россыпью веснушек вокруг носа. Он всегда улыбался, показывая передние широко расставленные зубы. Дэнни заметил, что другие помыкают им, заставляя мыть за них пол или посуду, а за это изредка позволяют ему поиграть с ними в бейсбол. Дэнни, хоть и не понимал правил, видел, что в команде от Роя, при всем его старании, очень мало толку.

Однажды в душевой, подстрекаемый другими мальчиками, Рой принялся смеяться над обрезанным членом Дэнни.

— Ну-ка, ну-ка, покажи, никогда такой пипки не видел!

Дэнни разозлился и оттолкнул Роя с такой силой, что тот отлетел к стене, поскользнулся на мокром кафеле и разбил себе нос. Дэнни совсем не собирался обижать его, но Рой был такой легкий, что отлетел, как пушинка. Все остальные поспешили убраться из душевой. Дэнни наклонился над Роем, скорчившимся на полу. Из носа у него хлестала кровь. Дэнни пытался остановить ее.

Сестра Мария-Тереза стояла на выходе, выдавая полотенца и проверяя, чисто ли вымыты уши. Когда появился заплаканный и окровавленный Рой, она в ужасе воскликнула:

— Что с тобой? Кто тебя так?

— Никто, сам упал, — пробурчал он в ответ.

Монахиня, заметив виноватый вид Дэнни, бросила на него угрожающий взгляд и продолжала допытываться:

— Тебя ударили? Толкнули?

— Никто меня не толкал, просто поскользнулся.

Вечером, когда погасили свет, Дэнни подошел к койке Роя.

— Спасибо, — сказал он.

— Научишь меня правильно подавать? — шепнул тот в ответ.

— Да я ж не знаю, как биту-то держать.

— Ну, тогда расскажи мне сказку.

— Рассказчик из меня никудышный, — ответил Дэнни и вспомнил, какую радость ему самому доставляло чтение сказок перед сном.