— Но почему ты так торопишься, Маргарет? Ты еще не видела мой новый дом — там есть отличная, удобная комната для тебя…

— Спасибо тебе, Дэниел, но… я должна возвращаться.

— Пожалуйста, останься еще. У тебя усталый вид. Поживи у меня немного, прошу тебя…

Грустно улыбнувшись, она вынула из своей потертой сумочки небольшой пакетик, обернутый в голубую бумагу и перевязанный кружевной ленточкой.

— Это тебе, Дэниел. Эту книгу мне подарили в юности, и тогда я редко в нее заглядывала, но потом стала читать ее все чаще и чаще. Пожалуйста, прочти и ты ее, только прочти внимательно и подумай о том, что в ней сказано. — Глаза ее настойчиво молили его о чем-то. — Считай, что это домашнее задание от твоей старой учительницы.

Дэнни в растерянности принял у нее пакет, не зная, что сказать. Они попрощались, и он обещал, что скоро прилетит к ней и они увидятся.

Однако увидеться им больше не пришлось. Неделю спустя он получил письмо: духовник миссис Деннисон извещал его о том, что она скончалась. У нее был рак, и она прилетела в Калифорнию, нарушив запрет врачей, чтобы в последний раз взглянуть на него.

Вот тогда Дэнни, убитый и горем, и неизбывной виной, развязал кружевную ленточку и вскрыл голубую, пахнущую лавандой обертку.

Это была моралите — духовная пьеса XVI века — на двух языках. Она называлась «Всякий человек». Дэнни плохо понимал архаичный английский текст и потому стал читать ее по-немецки.

«Господь сказал: да приидут пред лицо Мое все живущие и дадут Мне отчет о жизни своей», — так она начиналась. Главный герой ее в Судный День, покуда посланная Богом Смерть ожидает его, тщетно зовет своих былых друзей свидетельствовать в его пользу. Все — и Красота, и Сила, и Наслаждение — отступаются, все предают его. Он отпирает свои ларцы и сундуки, но деньги бесполезны и бессмысленны. Его единственное спасение Добрые Дела, но и им нечего сказать в оправдание ему. Смысл пьесы сводился к тому, что отчета в твоих действиях у тебя потребуют раньше, чем ты думаешь, а потому спеши творить добро ежедневно и ежечасно, не откладывай это на потом.

Дэнни, опустив книгу на колени, рассеянно перелистывал страницы. Что хотела выразить своим прощальным подарком Маргарет Деннисон? «Не живи бездумно, отдавай себе отчет в том, что делаешь»? Может быть. Что же — это нечто вроде ее завещания ему? Но книга эта больше подходит для умирающей от рака пожилой женщины, которая знает, что дни ее сочтены. Ему нужно что-то другое — то, что способно было бы снять налет какой-то беспросветности, омрачавшей его жизнь, — даже самые светлые ее минуты. Вряд ли пригодится ему для этого «Всякий человек», но тем не менее пахнущий лавандой томик остался в его памяти и в его мыслях.

На платформе их ждал прямой и улыбающийся полковник Джонсон.

— Через несколько минут вы войдете под крышу вашего нового дома, — провозгласил он, открыв перед ними дверцу и багажник автомобиля, куда они поставили свои тяжелые сумки.

«ГРИНФИЛДС-ИНН» — было написано на дорожном указателе. «Как это красиво звучит, — думала Люба, поглядывая в окно машины, — и каким покоем веет от всего». Это было увитое плющом четырехэтажное здание в викторианском стиле — восемнадцать номеров.

Полковник, заводя машину на стоянку, тем временем объяснял Магде, что ей как человеку опытному и сведущему в кулинарии придется взять на себя заботы о гостиничном ресторане и питании постояльцев. Сам он займется рекламой. Дел впереди много, сезон только начинается.

К началу второй недели отель был заполнен до отказа. Магда работала, как каторжная, не выходя из кухни: надо было приготовить тридцать завтраков. От ленча многие постояльцы отказывались, чтобы не покидать пляж, но зато были не прочь взять с собой сандвичи. А потом наступало время обеда.

Все восемнадцать номеров надо было прибрать, в каждом постелить постели. Это выпало на долю Любы. Полковник обещал нанять горничную, но, по его словам, пока не нашел ничего подходящего. Тем не менее он был по-армейски придирчиво строг и требовал, чтобы все делалось в срок и как полагается. Очень скоро оказалось, что полковник умеет сердиться и тогда становится весьма неприятен. Впрочем, с постояльцами он всегда был улыбчив и приветлив, постоянно упоминал о «чудесной жене» и «очаровательной дочке».

Любу радовало одно: у нее теперь была своя комната на четвертом этаже, где помещались самые маленькие и дешевые номера, — не комната, а крошечная каморка, переделанная, наверно, из кладовой. Но зато она принадлежала ей.

Однако уже через неделю Люба своего достояния лишилась. Это был вечер субботы, и она, полумертвая от усталости, мечтала только подняться к себе и вытянуться на кровати. Они с Магдой домывали последние тарелки, когда на кухню вошел полковник Джонсон.

— Люба, — сказал он, — освободи свою комнату.

Она смотрела на него с недоумением.

— Постоялец, — объяснил он. — Вещи свои пока положишь к нам в шкаф. А переночуешь на диване в моем кабинете, — и, снова нацепив свою приветливую улыбку, повернулся и вышел.

— Почему он не сказал, что мест в гостинице нет? — вскинулась Люба.

Магда молча мыла посуду.

— Почему не отказался выкинуть свою очаровательную дочь из ее комнаты? Где его хваленое плаванье? Где балет? А теперь еще и комнату отнял! Дальше что?

— Разгар сезона, — наконец сказала Магда. — Он нервничает. Он хочет, чтобы дело шло. Пожалуйста, потерпи немножко.

— Потерпеть? Мы целый месяц пашем на него, как черные рабы. Он никого до сих пор не нанял нам в помощь — одни обещания! Обещания давать легко! Ему-то что! Напялит белый пиджак и стоит внизу, улыбается. Отличная работа: изображай из себя радушного хозяина да прибыль считай!

Магда грохнула кастрюлей о край раковины:

— Замолчи! Не желаю тебя слушать! Мы с тобой — в чужой стране, в незнакомом городе! Я хочу, чтобы наша жизнь…

Она осеклась. В дверях стоял полковник, неслышно подошедший в своих башмаках на резине.

— Вы — в Англии и говорить впредь извольте только по-английски, — отрывисто бросил он, и окинув их долгим колючим взглядом, круто повернулся и вышел.

Люба еле сдерживала ярость. Как могла так ошибиться Магда в этом человеке? Как она сама не сумела раскусить его сразу? Конечно, мать отчаянно держится за него, потому что еще одной неудачи она просто не переживет.

Ладно, решила она, я ей помогу. Как бы трудно мне ни пришлось, я сделаю это для нее — и стала подниматься по лестнице за своими вещами.

В кабинете стоял огромный и старомодный письменный стол-бюро с поднимающейся крышкой. Полковник каждый день священнодействовал за ним — проверял счета, вел гроссбухи, — никогда не забывая после работы тщательно запереть его на ключ, который хранил в застегнутом нагрудном кармане. Люба часто видела, как полковник то и дело ощупывает карман, проверяя, на месте ли ключ.

На вторую ночь она проснулась на жестком диване оттого, что прямо в лицо ей бил яркий свет. Полковник сидел за столом.

— Что случилось? — зевая, спросила она.

— Когда я работаю, мешать мне нельзя.

Он считал деньги — Люба видела целую кучу банкнот — сбивался и начинал сначала, бормоча себе под нос что-то о «нерадивости» и «лени». После того как британские колонии, получив независимость, национализировали банки, он потерял значительную сумму и с тех пор не доверял ни текущим счетам, ни абонентским сейфам. Сколько же у него тут денег? — думала Люба. Окончив подсчет, он опустил крышку стола, тщательно запер его и сунул ключ в карман.

То был его первый, но далеко не последний визит среди ночи.

Однажды он в полной парадной форме при всех орденах вломился в кабинет с криком: