— Ты был прав. Мне стало легче. Спасибо.

— De nada[3], — почему-то по-испански ответил Милт. — Чем бы еще тебе помочь, старина?

— Чем? Удели исключительно мне одному пять минут твоего драгоценного времени.

Милт ткнул в кнопку селектора:

— Ни с кем не соединять! — И откинулся на спинку кресла. — Я весь — внимание!

— Милт, я решил все перекроить в «Человеке». Фильм будет начинаться с заседания правления некой корпорации, которое ведет крупный и нечистоплотный маклер с Уолл-стрит.

— Позволь, такое кино, кажется, уже есть?

— Какое кино?

— «Уолл-стрит».

— Да ты не понял! В нашем фильме только начало и финал происходят на Уолл-стрит.

— А впечатление такое, будто я это уже видел…

— Ты дослушай! На титрах идет душераздирающий вой сирены — «скорая помощь». У председателя правления какой-то фирмы, некоего Эдварда Эвримена, сердечный приступ. Носилки, карета, больничная палата. И вот отсюда начнется «флэшбэками» история его жизни. Лежа на смертном одре, он вспоминает ее.

— Боже, вот тоска-то! Секс хоть будет?

— Специально для тебя вставлю нескольких голых баб, — выдавил из себя Дэнни.

— И это будут лучшие сцены! Ну, дальше что?

— Дальше? Дальше будет его жизнь. Люди, ставшие нищими, потому что он закрыл фабрику… И прочее. Я еще не дописал. А в конце он понимает, сколько зла он причинил всем своей алчностью. Понимает, но уже поздно. Финал я дам такой: в предсмертном бреду он снова видит себя молодым, посреди Уолл-стрит, где падает и умирает. Ну, что скажешь?

— По крайней мере, это ко времени. Телевидение каждый божий день…

— Вот именно, Милт! Это — про сегодня!

Дэнни, обрадовавшись, что до Милта дошло, поднялся и двинулся к выходу. На пороге его догнал кудахтающий смех Милта:

— Знаешь, Дэнни, эта картина сильно сблизит тебя с твоим бывшим тестем.

Еще отпирая дверь, он услышал трель телефона. Вдруг это Патриция? Получила его записку и позвонила. Он рванул дверь и бросился к телефону, задыхаясь, схватил трубку:

— Патриция?

— Нет, Дэнни, это Стефани, — она говорила очень спокойно и негромко.

— А где Патриция?

— Джи-Эл, как всегда, повез ее куда-то.

Дэнни почувствовал привычную тупую боль под ложечкой.

— Она получила медведя?

— Да.

— Он ей понравился?

— Очень.

Боль начала утихать.

— Дэнни… Я вот зачем позвонила тебе… Давай пообедаем и поговорим. Хочешь, я приеду, приготовлю что-нибудь. Ты всегда говорил, что мне нет равных…

— Стефани, — перебил он. Да, она потрясающе готовит, и он с удовольствием съел бы что-нибудь. Но словно со стороны он услышал собственный голос: — Я не голоден.

— Ты прости меня, но… Я подумала: хорошо бы нам увидеться перед тем, как я уеду.

— Куда это ты едешь?

— В Индию.

— Зачем?

— Папа спустил на меня целую свору психиатров, хочу убраться от них подальше.

— А вдруг они тебе помогут?

— Меня всю жизнь лечат самые лучшие врачи — и все без толку. Надо попробовать что-нибудь другое. Я прочла, что там, на вершине горы стоит буддийский монастырь. Может, там я получу ответ…

— Не слишком ли далеко ты собралась, Стефани?

— Я должна, Дэнни… Мне нужно разобраться в моей жизни, обрести мир в душе.

«Опять пьяна, что ли?» — подумал он, а вслух сказал:

— Честное слово, не вижу я проку в буддийских монастырях…

— Ты никогда не видел проку в религии.

— То есть?

— Ты не был в церкви с того дня, когда окрестили Патрицию.

Раздражение его стало расти.

— А ты просто смываешься. А зря. Ты нужна Патриции.

— Я ей не нужна — слишком поздно. И слишком глубоко запустил в нее свои когти Джи-Эл.

— Но ведь это наша с тобой дочь!

— Наша ли? — голос изменил ей, и она дала отбой.

Дэнни долго сидел, глядя на телефон. Не слишком ли жестко он с ней говорил? Да, она старается выскочить… Но ехать в Индию — это такой отчаянный шаг… Он был уже готов позвонить ей, но вместо этого набрал номер цветочного магазина и попросил послать в номер Стефани букет белых роз. Она любила белые розы. «Нет, записки никакой не будет».

На следующее утро он снова поехал в «Беверли Уилшир», надеясь все-таки увидеться с дочерью, прежде чем Стоунхэм на своем самолете увезет ее на Лонг-Айленд.

Он долго стоял у входа в «Эль-Падрино», заглядывая через вертящиеся двери внутрь. И вдруг увидел его. В сопровождении своего мясистого телохранителя он шел, держа за руку Стефани. Она дважды пыталась высвободиться, но, видимо, он слишком крепко и больно сжимал ее руку, почти тащил к поджидавшему их лимузину. Бедная Стефани! Взрослая женщина, а обращаются с ней, как с непослушной девчонкой. Не такая ли судьба ждет и Патрицию? Когда автомобиль отъехал, Дэнни кинулся к лифту, который поднял его прямо к апартаментам Джи-Эл.

Он постучал, дверь открылась, и бледное лицо Патриции, бросившейся к нему на шею, осветилось радостной улыбкой.

— Папа! Папа! Какой чудный медведь! Он мне так нравится! Совсем такой же был у меня, когда я была маленькая.

— Я так и думал, что ты его не забыла, — он поглядел на нее: взрослая, красивая, похожа на Стефани, и вместе с тем совсем по-детски прижимает к груди своего мишку.

— Как мне жалко, что не удалось пообедать вместе. Джи-Эл передал мне твою записку. Но я понимаю — у тебя столько дел.

Дэнни, на миг оцепеневшему, хотелось завопить «Это подлая, наглая ложь», но он не промолвил ни слова. Незачем вносить в душу этого хрупкого существа новую смуту.

Она прислонила медведя к вазе, где стояли белые розы, посланные им накануне Стефани.

— Мишка любит гулять в саду!

— Отличный сад. Какие красивые розы.

— Маме кто-то прислал, а кто — неизвестно: ни карточки, ни записки. Но она ужасно обрадовалась.

Дэнни сел рядом с дочерью на диван:

— А где она?

— Джи-Эл повез ее к доктору. Она не хотела ехать. — Патриция вытащила из вазы цветок и стала нервно вертеть его в руках. — Она такая несчастная, грустная… И они с Джи-Эл все время ссорятся. Странно: он такой добрый и просто хочет ей помочь.

— Знаешь, девочка моя, иногда все гораздо сложней, чем кажется на первый взгляд.

Лепестки розы медленно опускались на пол. Патриция провожала их взглядом.

— Папа, я все понимаю, вы развелись, Джи-Эл мне объяснил, но мы с тобой будем снимать кино? — она смотрела на него печально.

— Конечно, будем.

— Джи-Эл не любит кино… Ты бы рассказал ему, как снимают фильмы… Может, он просто не понимает… Поговори с ним, папа. — Она взглянула на часы. — Он вот-вот вернется.

— В другой раз. Мне пора на студию. — Он крепко обнял ее. Потом повисло неловкое молчание, и Дэнни сказал: — Не забудь мишку покормить — он мед любит.

— Не забуду.

— И еще не забудь: я очень тебя люблю и всегда буду любить, что бы ни случилось.

— И я тебя люблю, папа.

— И ты всегда будешь моя маленькая Пат?

— Всегда.

— Всегда?

— Всегда.

В лифте Дэнни вытер слезы. Слава Богу, он еще не потерял ее. Может быть, и вправду они станут близки, как когда-то?

Двери лифта раскрылись. Прямо перед ним стоял Стоунхэм. Мгновение они молча смотрели друг другу в глаза.

Первым заговорил Джи-Эл:

— Я ведь слов не ветер не бросаю. Я вас уничтожу.

— Дедушка! Дедушка! — маленькая чернокожая девочка спрыгнула с велосипеда, взбежала по выщербленным ступеням крыльца.

— Ну что еще? — рослый мужчина вытер пот с эбенового лба и снова взялся за рубанок.

— К тебе какой-то важный джентльмен…