— Не завидуй, Милт. У каждого — свой альбатрос.

— У тебя что — неприятности?

— Именно.

— Какого же черта ты заставил меня распространяться о моих победах?

Дэнни ничего не ответил.

— Ну, рассказывай, рассказывай, поделись со старым Милти!

— Неприятности носят имя «Люба».

— Это та девочка из Лондона, о которой ты мне говорил как-то?

— Да.

— Я-то думал, Дэнни, ты с нею порвал.

— Я попытался порвать. Язык не поворачивается сказать тебе, что я предпринял, чтобы порвать с нею. Все оказалось впустую. Забыть ее не могу… И, кажется, я ее люблю.

— Ты серьезно?! Дэнни, я тебе тогда еще, по телефону, сказал, что наплачешься ты с ней. Она же потаскушка!

— Замолчи, Милт! — оборвал он его.

— Дэнни, Дэнни… — растерянно залепетал тот. — Но ты же сам так говорил… Может быть, в эту самую минуту она лежит под кем-нибудь.

Иссиня-черное тело Бобби Томаса блестело от пота. Он со стоном перекатился на спину, задев Любу ногами.

— Полегче, полегче, — сказала она, но Бобби уже не слышал.

Его жена Элис укрыла его простыней, поманила Любу за собой и, прихватив несколько разбитых ампул с клочьями ваты, вышла из комнаты.

В туалете она спустила их в унитаз.

— Боже, откуда такая бешеная прыть? — вздохнула Люба.

— Зато сейчас лежит трупом, — Элис уселась на биде.

В этот вечер после выступления Томаса в переполненном «Палладиуме» они еще завернули в бар и крепко выпили, а потом приехали в номер отеля «Савой». Ночь была бурная, еще более бурная, чем обычно. Бобби был неутомим, чередуя Элис с Любой, Любу с Элис, а под конец взял обеих одновременно.

Люба, неторопливо одевшись, повернулась к Элис, расчесывавшей волосы перед зеркалом.

— Знаешь, у меня совсем мелких нет… Ты мне не подкинешь — на такси?

— Зачем такси, когда машина у подъезда? — презрительно улыбнулась Элис, продолжая причесываться.

Люба стиснула зубы, понимая — Элис хочет, чтобы она попросила как следует.

— Ладно. Дай, сколько не жалко.

Элис все с той же улыбкой на губах взяла свою сумочку, лежавшую на мраморной доске умывальника, вытащила две смятых сотенных бумажки, протянула их Любе.

— Спокойной ночи Бобби можешь не желать, — она послала ей воздушный поцелуй и скрылась в спальне.

Люба еще минуту постояла в полумраке роскошного туалета, посреди которого стояла низкая, вровень с полом, ванна. На столике громоздились нарядные флаконы от Тиффани и Картье. Трудно было побороть искушение.

Тяжело вздохнув, она привычной дорогой выбралась из многокомнатного номера в пустынный коридор.

— Добрый вечер, мадам, — вежливо, слишком вежливо поздоровался с ней лифтер.

Прохаживавшийся у подъезда швейцар снял фуражку, открывая перед Любой дверцу длинного автомобиля. Она взглянула на часы — четверть пятого. Как только она села, шофер молча рванул с места. Он явно злился.

«Ну и черт с тобой, — подумала Люба. — Сама с собой поговорю, и то интересней».

Она устала от Бобби и Элис. Все бы ничего, не будь они такие жмоты. Эти знаменитости, кажется, считают, что за любовь им должны платить, а не они. Вот Дэнни был щедр, но с него она денег не брала. Ей вдруг стало грустно: не верится, что она его больше никогда не увидит.

Лимузин, взвизгнув тормозами, остановился у дверей ее дома.

— Спокойной ночи, Джо, — попрощалась она, но водитель в ответ пробурчал что-то невразумительное и, чуть только она захлопнула дверцу, отъехал.

Люба нашла в кармане ключи и медленно стала подниматься по лестнице. Трудный день, трудный вечер, трудная ночь — все по полной программе, без дураков. А сейчас уже почти утро. Она зажгла свет и вздрогнула от пронзительного лая испугавшегося пуделя.

В дверях спальни появилась заспанная Магда.

— Сто раз тебе говорила — бери собаку на ночь к себе: эти пудели — жуткие невропаты.

— Он еще маленький, он поумнеет и исправится, — Магда взяла пуделька на руки, прижала к себе и чмокнула в нос.

Дэнни в последнее время заменил для нее весь мир, и больше она ни в ком не нуждалась, почти не выходя из дому и сутками сидя взаперти. Любу раздражало постоянное присутствие рядом другого человека: живописью она любила заниматься в одиночестве.

Она прошла в ванную, разделась, взглянула на себя в зеркало и увидела, что прядь волос вдоль щеки склеилась от пота и спермы.

— И черт с ним! Не буду мыться, сил нет, — она вытерла лицо и волосы полотенцем и, как была голая, вышла в коридор.

Не обращая внимания на Магду, стоявшую в прежней позе на прежнем месте, она пошла к себе. Слава Богу, хоть комната у каждой своя.

— Люба, — проговорила вслед мать. — Опять миссис Маккивер приходила за деньгами.

— Возьми в сумке в ванной, — не оборачиваясь, произнесла Люба.

Закрыв за собой дверь, она рухнула на кровать. В первые дни по приезде в Лондон ей было совестно, что она бросила Магду в Брайтоне. Однако очень скоро ей понравилось жить одной, превратив вторую спальню в мастерскую. Слишком долго они с матерью были неразлучны. И вот теперь опять жили бок о бок, только деньги теперь зарабатывала она. Из Брайтона Магда привезла 300 фунтов — 300 фунтов за два года каторги.

Где остальное? Куда запрятал полковник Джонсон деньги — и деньги немалые: отель ломился от постояльцев, а прислугу он себе нашел даровую.

Дверь скрипнула. Люба продолжала лежать с закрытыми глазами, надеясь, что мать уйдет.

— Люба…

Она приподнялась, села в кровати, взглянула на Магду:

— Что ты хочешь? Уже поздно. Я очень устала.

Магда робко шагнула вперед, держа в руке скомканные купюры.

— Двести фунтов — этого мало за квартиру…

— Что я могу сделать?

— Мы и так за месяц задолжали…

— Больше у меня нет.

— Надо где-то достать, — не отставала Магда.

— Интересно — где? Что ты предлагаешь?

— Может быть, продать картину? — робко спросила Магда. — Миссис Маккивер приглянулась одна… Зачтет в счет долга…

— Нет.

— Но их там так много.

— Нет! Ты слышала, что я сказала? Это мое!

— Но где же мы возьмем денег?

— Не «мы», а ты! — завизжала Люба, срываясь с кровати. — Выйди на улицу, постой на углу, может, подцепишь клиента, заработаешь больше, чем я! Ты же моя наставница! — Она грохотала ящиками, хлопала дверцами шкафа в поисках сигареты. — Куда мне до тебя?! Я мало приношу?! Попробуй, оторви задницу, пошевелись — может, тебе щедрей заплатят?!

Магда беспомощно смотрела на нее. Люба, отвернувшись, прикурила и жадно затянулась, но ярость продолжала клокотать в ней.

— Какого дьявола ты сюда приперлась? Каждый раз что-нибудь новенькое, а отдуваюсь и плачу за все я! К чертовой матери все! Не могу больше! Сил моих нет!

Она не слышала, как мать вышла из комнаты, а когда обернулась, той уже не было. Люба с размаху ткнула окурок в пепельницу и снова упала на кровать. Она пыталась заснуть, но сон не приходил. Как легко ранить того, кого любишь.

Магда была ей хорошей матерью. Она уехала из Бродков в Краков, чтобы начать вместе с нею новую жизнь. Она была сильная, стойкая, а когда они вырвались наконец из Польши, возлагала столько надежд на брак с полковником Джонсоном. Она считала этот брак спасением, он оказался ее погибелью. Тут-то ее дух и надломился.

Люба ясно представляла себе, как Магда сбегает вниз по ступенькам, как склоняется над распростертым телом мертвого мужа, как достает ключ из аккуратно застегнутого карманчика. «И это было сделано для меня», — думала она. Как страшно, наверно, ей было… Магда внушала ей восхищение своим умением выжить и победить в любых обстоятельствах. Никто не знает, как много связывает их, сколько всего они испытали вместе — никто, даже Дэнни.