Сильвия хихикнула.

— Ты, дорогой папочка, получил наследство — только и всего. Это была нетрудная работа!

— Не получи я, получил бы кто-нибудь другой. И хотя я ничем этого не заслужил, тем не менее я и моя семья имеем удовольствие оказать вам гостеприимство, мистер Мансарт! Выдающиеся люди должны обладать богатством и властью. Вы, сэр, исключение среди своего народа. У вас есть положение, власть. Вам бы полагалось иметь больше, но семья ваша только что ступила на открытую перед ней дорогу. А основную массу американских негров необходимо по-прежнему держать в узде.

Мануэл с изумлением сообразил, что сэр Джон рассуждает вполне искренне. Он поторопился добавить:

— Вы не представляете, сэр Джон, как мало было у меня шансов остаться в живых и еще меньше — вырасти здоровым, окончить школу и колледж и занять нынешнее место. При появлении на свет, сэр, я очутился в луже крови своего отца, которого изрешетили пули линчевателей. Моя мать, желая дать мне образование, работала до изнеможения, раздирая руки в кровь стиркой белья. Я вынужден был терпеть всяческие унижения, чтобы сохранить за собой место школьного учителя и стать потом ректором колледжа. А тысячи черных юношей и девушек вообще не имеют никаких шансов, никаких возможностей и, голодая, опускаются до преступлений и позорной смерти, потому что бог забыл о них. Ни на минуту, сэр Джон, я не хотел бы противопоставить свое мнение вашему. Но у меня есть жизненный опыт, свое мировоззрение, которое вам, однако, никогда не понять. Мне знакомы страна и люди, рассуждающие, подобно вам, о десятимиллионном народе. Они неправы. Я знаю это, потому что сам принадлежу к этому народу. Мы обездолены и негодуем, так как лишены прав, которые отвечали бы нашим интересам и способствовали бы благосостоянию наших белых соотечественников. Все дело в том, что, когда решается вопрос о наших достоинствах и способностях, с нами не советуются. О том, чего мы заслуживаем, что способны делать и чего стоим, судят другие. Я питаю глубочайшее уважение к вашему мнению, сэр, но прежде, чем согласиться с вами, мне бы хотелось встретиться с африканскими рабочими и послушать, что скажут они.

— Для этого незачем ехать в Африку, — вмешалась Сильвия. — Достаточно послушать, что говорят о нашей праздности и о «врожденном превосходстве» британской аристократии английские рабочие.

— Боюсь, мистер Мансарт, — сказала леди Риверс, — вы не отдаете себе отчета в том, что сделал для общества мой муж. Не знаете, что душу его наполняет сострадание к людям, развившееся под влиянием прочитанных книг и размышлений; а что вы знаете о тех постах, которые он занимал — пусть не блестящих, но столь полезных обществу, о его осведомленности и обширном личном знакомстве в верхах и низах, с богачами и бедняками, с парами и плебеями. Да, он щедро вознагражден, но компенсирует ли наше родовое имение все то, что Риверсы отдали Англии, включая… жизнь моего сына?

Мансарт поспешно ответил:

— Я не сомневаюсь, миледи, что сэр Джон стократ заслужил то, что дает ему общество. Я только почтительно спрашиваю, может ли в настоящее время Африка выплачивать свой долг и виновата ли она в своем банкротстве, поскольку сэр Джон в этом наверняка не виноват?

— Африка? — запальчиво воскликнула Сильвия. — А может ли платить сама Англия? Взгляните на лондонский Ист-Энд!

— Опять Сильвия со своим социализмом! — пожаловалась леди Риверс — Ну возьмем хотя бы наш собственный дом. Что бы стали делать наши слуги, если бы мы их не нанимали?

Сильвия зевнула и, поднимаясь, бросила реплику:

— Я уже говорила об этом. Наш дворецкий мог бы заседать в парламенте, а наши горничные — рожать детей, по возможности законных.

Сэр Джон засмеялся и тоже поднялся.

— Я хотел бы знать, угодно ли будет мистеру Мансарту прокатиться завтра в Лондон и пообедать в моем клубе?

— А можно и мне заглянуть туда? — спросила Сильвия.

— Буду очень рад, моя дорогая.

Поездка в Лондон в «роллс-ройсе» сэра Джона была восхитительна: Эссекс пленял своими живописными пейзажами; много интересного можно было увидеть и в самом Лондоне с его нарастающим от одного района к другому оживлением. Проехав краем скученного Ист-Энда, они пересекли Эппинг и Барнет, после чего, покружив по городу, подкатили к беломраморному фасаду Либерального клуба. Это было первое знакомство Мансарта с клубной жизнью Лондона, с этими громадными, тихими, роскошно обставленными зданиями, где члены клуба могли спокойно отдыхать и обедать, встречаться с друзьями и, если необходимо, получить на ночь комнату. Если лондонец не был членом клуба, а то и двух-трех, он не мог считать свою жизнь полноценной.

Сэр Джон, конечно, состоял членом многих клубов, но всем им предпочитал Либеральный клуб, который славился широтой своих интересов. Там можно было встретить самых различных людей и быть в то же время уверенным, что это в основном благовоспитанные англичане. Сэр Джон представил своего черного друга нескольким знакомым. Все они — пожалуй, за единственным исключением — приняли Мансарта любезно. Завязалась общая, интересная для всех беседа.

В разговоре, естественно, кто-то упомянул об империи и волнениях в Западной Африке.

— Труд в Африке, несомненно, должен быть в той или иной степени принудительным, — заявил один джентльмен. — Люди там еще не привыкли трудиться, как мы, — четко, размеренно и усидчиво.

Другой прервал его:

— И, разумеется, принудительный труд должен действовать как наркотик, который издавна держит людей в узде, — например, китайских и индийских кули.

— Но любой наркотик, — заметил третий, — может как притупить у людей чувствительность, так и наоборот — возбудить ее, и тогда они проявят нетерпение и недовольство.

— Вы хотите сказать, что принудительный труд в колониях приведет или к апатии, или к революции? — спросил четвертый.

— Это верно не только по отношению к колониям, — сказал пятый.

В этот момент появилась Сильвия, и часть собеседников присоединилась к сэру Джону, его дочери и Мансарту, чтобы составить им компанию за обедом. Приглашенные неторопливо рассаживались вокруг сервированного стола. Сэр Джон занял место посредине. Мануэла он усадил справа от себя, а дочь — слева. Около Мансарта уселся преуспевающий коммерсант, толстый и веселый. Стул напротив хозяина оставался свободным; рядом с этим стулом устроилась словоохотливая седовласая леди в безвкусном и вычурном туалете, весьма состоятельная особа, как узнал потом Мануэл. Наконец к не занятому еще месту подошел высокий мужчина. Он был массивного телосложения, с холеной кожей, безукоризненно одетый, начиная с платочка в кармане сюртука и кончая зажатыми в руке желтыми лайковыми перчатками. Он держался с видом человека, знающего цену своему рангу и влиянию и в то же время готового великодушно снизойти до общения с простыми смертными. Вдруг его взгляд упал на черное лицо Мансарта. Вновь пришедший весь как-то напрягся, отчего сразу стала заметна его военная выправка. Не сказав ни слова, он сделал поворот кругом и быстро вышел в холл. Сэр Джон изумленно посмотрел ему вслед, но, тотчас же овладев собой, спокойно отдал официанту распоряжения о начале обеда. Тут к нему торопливо подошел слуга с каким-то сообщением. Извинившись, сэр Джон направился в холл. Вскоре он возвратился и передал всем глубокие сожаления сэра Эвелина Чартериса. Оказывается, тот по рассеянности забыл о весьма важном свидании, которое никак нельзя пропустить. Он постарается вернуться еще до окончания обеда. А пока пусть гости примут его глубочайшие извинения. Особые извинения он приносит дорогой миссис Картрайт…

Миссис Картрайт была крайне расстроена.

— Ах, я так рассчитывала сегодня на общество сэра Эвелина! Это замечательный патриот, друзья мои! На таких, как он, держится наша империя!

Сэр Джон непринужденно поддерживал разговор, но Мануэла это ничуть не обмануло. Имперский служака был из числа тех, кто гнушается сесть за стол вместе с «черномазым». В чем тут дело — в ошибке сэра Джона, в недоразумении или в чем-либо еще? Разумеется, это вполне в духе сэра Джона — пригласить сэра Эвелина, забыв сказать ему, что его американский гость — негр.