И вот свершилось чудо. Негры стали свободны. Но они не были счастливы. Они были голодны и раздеты, и новые их пастыри вынуждены были строить новую религию на основе прежней. Мы пытались превратить церковь в дом собраний, где у негров было бы то, чего им не хватало дома, — общество друзей, пища, тепло и песни. Но этого мало; требуется еще указать цель — смысл жизни. Воображаемый рай времен рабства нужно опустить вниз, на землю, но не слишком быстро. Чудесные прозрения, личное общение с богом — все эти атрибуты религиозных радений должны постепенно исчезнуть. Вы предлагаете заменить их заботой о пище, одежде, жилищах. Прекрасно, если бы вам это удалось. Однако это невозможно, по крайней мере сейчас. Вы даже не в состоянии еще научить вашу паству читать о том, что делали и о чем мыслили другие люди. А пока мы ждем, пока со школами дело затягивается и народ голодает, что делать вам — и мне? Бирмингем и Эннисберг говорят; «Трудись и молись!» Даллас же говорит: «Ешь, пей и веселись!» Вы испробовали и то, и другое. Так вот, искупление божие открыло нам путь — путь крови и бед. Вставайте, идите и действуйте!

Соджорнер ждала в спальне. Она прождала несколько часов; одетая в белую ночную рубашку, сидела она спиной к окну, устремив глаза на дверь. В комнате было темно. Когда Рузвельт Уилсон вошел, часы пробили полночь; темный силуэт жены был окружен ореолом городских огней, сверкающих позади нее. Усталая, с закрытыми глазами, она повторяла нараспев — и повторяла уже давно — пятидесятый псалом:

— Помилуй меня, боже, по великой милости твоей и по множеству щедрот твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю и грех мой всегда предо мною. Тебе, тебе единому согрешила я и лукавое пред очами твоими сделала… Отврати лицо твое от грехов моих и изгладь все беззакония мои. Сердце чистое сотвори во мне, боже, и дух правый обнови внутри меня. Не отвергни меня от лица твоего и духа твоего святого не отними от меня. Избавь меня от крови, боже, боже спасения моего, и язык мой восхвалит правду твою.

Уилсон подошел к жене, но Соджорнер открыла глаза и, мягко отстранив его, запела с рыданием в голосе:

Затем она снова заговорила нараспев:

— Господи! Отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу твою; ибо жертвы ты не желаешь — я дал бы ее; к всесожжению не благоволишь. Жертва богу — дух сокрушенный…

Соджорнер шаталась от усталости, и Уилсон крепко сжал ее в своих объятиях.

Известие о начале второй мировой войны потрясло Мансарта. Случилось то, что никак не должно было случиться. Совсем недавно Мансарт совершил кругосветное путешествие и из конца в конец проехал по Соединенным Штатам. Из этой поездки он извлек для себя немало полезных уроков, но главным был вывод о том, что вся земля, а в особенности Америка, нуждается в прочном мире. И вот опять разразилась война, и, как он сразу понял, не какая-то новая, небывалая, а все та же прежняя война в целях порабощения народов, все та же несправедливая, жестокая и зловещая программа убийств и разрушений, которая веками заполняла страницы истории. Мансарт сам был очевидцем подготовки к этой войне и все же не уловил смысла происходящих событий. Какую же пользу в таком случае принесли ему его разум, труд и размышления?

Неожиданно у него появилось желание уехать, и именно туда, где он мог бы оказаться ближе к центру событий, где можно было бы поговорить со сведущими людьми, расспросить их и послушать. Решено, он съездит в Нью-Йорк и там обстоятельно побеседует с сыном Ревелсом, чей проницательный ум, по всей вероятности, ясно видит то, что сам он, Мануэл Мансарт, лишь смутно различает.

Прежде всего надо обеспечить проезд. Негры Юга редко пользуются услугами железной дороги — здесь они сталкиваются с самой открытой расовой дискриминацией. Обычно Мансарт путешествовал в собственной машине, которую вел он сам или кто-нибудь из студентов. Но в данном случае, когда предстоит дальний путь, необходимо сесть в скорый поезд и взять заранее спальное место в пульмановском вагоне. Конечно, для такого видного негритянского деятеля, как Мансарт, имеющего в распоряжении колледжа крупные денежные средства, немалая доля которых попадает и пассы железных дорог в уплату за проезд пассажиров и провоз грузов, место всегда нашлось бы. Но чтобы сделать предварительный заказ на билеты, надо было, платя дань расистскому этикету, пройти через целый ряд унижений. Мансарт позвонил в управление железной дороги:

— Могу я попросить к телефону директора пассажирских перевозок? Говорит Мансарт, ректор государственного колледжа для цветных… Но это срочно… Я должен попасть завтра на дневной поезд.

Клерк был неразговорчив. «Посмотрим», — отрывисто буркнул он и повесил трубку. Тогда Мансарт связался по телефону с директором грузовых перевозок и напомнил ему, что колледж совсем недавно оплатил железной дороге счет на тысячу с лишним долларов. Ему во что бы то ни стало надо получить билет. В голосе Мансарта слышались более резкие нотки, чем обычно. Наконец во второй половине дня он получил билет. Мансарту досталось нижнее место в конце пульмановского вагона, а в Атланте ему предстояло пересесть на скорый поезд прямого сообщения, где свободным оказалось только купе в международном вагоне, стоившее в три с половиной раза дороже.

Мансарт взял его. Цветные проводники были с ним почтительны; все они знали Мансарта, да и он в свою очередь тоже знал многих из них. В Атланте, пересев в свое купе, он расположился на отдых. Мансарт не пытался попасть в вагон-ресторан, переполненный белыми посетителями, где трудно было бы отделить занавесками «места для цветных пассажиров», как того требовал закон. Там ему предстояло долгое, унизительное ожидание. Поэтому он решил пообедать в купе. Он знал, что обед ему подадут с опозданием, потому что белый стюард вагона-ресторана будет выжидать, пока большинство белых покончит с едой, и только тогда пошлет к нему официанта. Удобно устроившись на мягком диване и созерцая проносящийся мимо, быстро меняющийся пейзаж, Мансарт попытался привести свои мысли в порядок; ему хотелось осмыслить эту новую и неожиданную для него ситуацию — начало войны, представить себе карту мира, в котором он жил: Англию с ее цветной колониальной империей, Францию с ее владениями в Южной Азии и Северной Африке, Соединенные Штаты, Китай, Японию, Вест-Индию, Центральную и Южную Америку. Затем его мысли опять обратились к Соединенным Штатам и к негритянскому народу. Какова будет роль негров в этой новой фантасмагории?

Официант принес ему наконец обед и старательно сервировал столик. Мансарт с аппетитом поел и снова уселся в удобной позе, чтобы наблюдать застилаемый сумерками пейзаж. Мимо окон вагона проносился реальный мир: вот слоняется по перрону кучка черных оборванцев, вот из окон фабрики высовываются белые девушки-работницы, а вдали по пыльным дорогам тащатся перегруженные автомашины-фургоны. И вдруг Мансарт в вечернем сумраке с поразительной ясностью увидел перед собой огромного зеленого паука, гнездящегося в аду и ткущего замысловатую паутину. Паук притаился в луже крови, которая потоками вытекает из Китая, обильно струится из Испании, сочится из Миссисипи. Паук прядет нити из американского золота, связывая одну нить с другой. Эту сухую, дурно пахнущую паутину он смачивает английской грязью, покрытой мутной французской слизью. Паутина все росла и росла — вот она достигла размеров земного шара и поднялась до небес. Страшная картина!