— Мы должны объявить войну болезням и уничтожить нищету и невежестве. Мы обязаны также прекратить ограбление коренного населения Африки крупными плантаторами и компаниями, цель которых — продолжать колониальную эксплуатацию. Французская Экваториальная Африка нуждается во врачах, техниках, педагогах и ученых, которые способствовали бы развитию ее народов и ее природных ресурсов. И мы должны их иметь.

В мае Эбуэ умер. Сейчас шел июнь. Настроение Ревелса было уже иным. Теперь у него появилось безрассудство и отчаяние юноши, окунувшегося в ужасы войны. Он видел кровавую бойню в Анцио, происходившую под багровой завесой артиллерийского огня, который нацисты ежедневно извергали из нависших над американскими позициями пещер. Ревелс пролетал над ними, направляясь в Кассино. Летя высоко в небе, он думал о детях, бродивших по дорогам и подбиравших всякие отбросы; они бегали толпой за американскими грузовиками, выклянчивая у солдат какую-нибудь еду.

— Есть хочется! Есть хочется! — кричали они тоненькими, жалобными голосами.

Ревелс вспомнил, как накануне торговался с одним итальянцем. За банку солдатских мясных консервов и несколько черствых галет тот брался привести к нему женщину. Ревелс небрежно спросил:

— А она порядочная? Молодая, смазливая?

Понизив голос, со смущенным видом, итальянец ответил:

— Она прекрасна. Необыкновенно прекрасна. Это моя сестра.

Внезапно Ревелсу все это стало противно. Ведь и они — люди. Вот, значит, что такое война! Он, Ревелс, громит не врагов. Свои удары он наносит не по вооруженным до зубов злобным людям. Он морит голодом детишек, насилует молодых девушек и убивает их престарелых отцов и матерей. Получив приказ лететь на Рим, Ревелс расхохотался. Вечный Рим! Он вывел самолет из ангара и поднял его в воздух.

Ревелс летел напрямик с большой скоростью, выше и впереди своих товарищей. Он обрушил лавину огня на храм, священника и молящихся людей. Мысленным взором он видел, как льется потоками кровь женщин и детей. Он исступленно хохотал, издеваясь над преследующими его истребителями. Наконец, оторвавшись от них, он остался в небе один. Горючее было на исходе. Ревелс набирал высоту, пока не опустели баки, и тогда, круто пикируя, упал с высоты десяти тысяч футов. Он зажмурил глаза перед тем, как его самолет врезался в итальянскую землю.

Много времени спустя после гибели сына судья Мансарт получил его письмо:

«Дорогие мама и папа!

Когда вы получите это письмо, меня не будет в живых. Я не в силах больше терпеть. Теперь я знаю, что такое война. Меня больше не обмануть волшебными сказками о славе и победе. Война — это грязь и мерзость, голод и смерть, насилие и ложь. Я погубил множество своих ближних. Мои бомбы разбрасывали по земле внутренности женщин и детей. Я видел, как льется потоками густая красная кровь, пропитывая землю. Жить в таком мире я не хочу. Завтра, выполнив приказ, поднимусь как можно выше, а затем поверну вниз и упаду на землю. Скоро я умру. Я никогда не увижу вас больше. Шлю вам свой прощальный привет. Я знаю, как много вы сделали для меня, и глубоко вам за это признателен. Наилучшие пожелания вам обоим и тете Джин.

Прощайте!»

Похорон не было. В ближайшее воскресное утро вслед за получением этого печального известия в гостиной Мансартов собралось несколько человек. Поверх раскинутого на рояле малинового шарфа лежала выписка из приказа. На стене висел портрет Ревелса. Баритон пел:

Трагическая смерть сына глубоко потрясла семью Мансартов. Оба они всячески стремились чем-то заполнить образовавшуюся в их жизни страшную пустоту. В конце концов Джойс Мансарт в какой-то мере обрела для себя душевный покой, примирившись со своими родственниками из Чарлстона, штат Южная Каролина, с которыми у нее давно были прерваны всякие отношения. Дело в том, что единственная сестра миссис Мансарт, старше ее возрастом, запятнала честь семьи, открыто вступив в незаконную связь с белым, который впоследствии стал губернатором штата. Все члены семьи Гринов отличались светлым цветом кожи; это была старинная зажиточная семья, связанная узами родства с самыми видными белыми семьями штата. Уже свыше ста лет ни одному белому не удавалось вступить в близкие отношения с женщинами этого гордого клана, так как те признавали только честный, законный брак. И вот вопреки вековой традиции одна из красивейших девушек семьи Гринов открыто стала любовницей молодого белого адвоката, наследника знатной семьи. Они жили в красивом особняке, где она считалась «экономкой», вместе с тремя своими детьми — мальчиком и двумя девочками. Когда адвокат стал губернатором, в роли хозяйки официальной резиденции выступала его тетка, но жил он по-прежнему большей частью в своем старом доме. Однако вскоре молодой губернатор задумал попасть в сенат Соединенных Штатов. И тут ему и его возлюбленной пришлось столкнуться с реальной обстановкой. Его прочили в сенат на пост лидера оппозиционной группировки, действовавшей внутри демократической партии на Юге против рузвельтовского Нового курса. Создание оппозиции отражало в первую очередь растущее недовольство политикой Рузвельта, признававшего права негров, и знаменовало собой начало более ожесточенной борьбы против мероприятий Нового курса в том районе, где крупный капитал собирался усиленно развивать добычу нефти и серы и производство текстиля. Оппозиция мечтала о создании третьей партии на Юге и готовилась к открытому выступлению, которое должен был возглавить молодой губернатор. Но для этого ему следовало отказаться от своей цветной семьи, иначе заправилы Юга погубили бы его карьеру в любой области — политической, социальной или финансовой.

«Такие вещи можно было позволять себе полвека назад. Но теперь, когда женщины получили избирательные права, это просто недопустимо. Каково же ваше решение?» — спрашивали будущего сенатора его сторонники. И вот у себя дома, горячо сжимая в объятиях свою потрясенную горем гражданскую жену, губернатор говорил ей:

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя! И никогда не любил никого, кроме тебя! Ты мне дороже и ближе всех на свете, и я просто не мыслю себе, как я буду жить без тебя. Но я вынужден так поступить. Понимаешь? Вынужден!

Она не отвечала ему. Да и что тут скажешь?

Он обеспечил средствами свою цветную семью и женился на молодой белой девушке из среды новой аристократии. Сестра миссис Мансарт переехала с детьми в Нью-Йорк и купила там себе дом на Риверсайд-драйв. Сын, по внешности настоящий белый, был в конце концов принят на службу в одну из солидных фирм и растворился в мире белых. Старшая дочь, наделенная смуглой, оливкового цвета, кожей, вышла замуж за подающего надежды молодого цветного адвоката, которому протежировал судья Мансарт. Долгое время Джойс Мансарт не хотела знаться с семьей сестры. Но после роковой гибели юного Ревелса младшая племянница миссис Мансарт — Мэриан — навестила ее. В свои пятнадцать лет девочка была изумительно красива. В ней все было привлекательно — и смуглая кожа, и черные волосы в сочетании со светлыми глазами, и изящные черты лица, и, наконец, безукоризненная фигура. Она пришла по приглашению судьи Мансарта вместе со своим родственником, молодым адвокатом. Позабыв былую неприязнь к сестре, матери Мэриан, миссис Мансарт сразу же всем сердцем привязалась к юной племяннице, находя в ней утешение своему горю. Девочка была умна, хорошо воспитана и мечтала о серьезном образовании. Но в Нью-Йорке она чувствовала себя одинокой: брат и сестра были значительно старше ее, друзья детства остались в далеком Чарлстоне, мать же замкнулась в своих мрачных думах. Мэриан проявляла глубокое сочувствие к миссис Мансарт; та в свою очередь мысленно представляла себе, какой славной женой эта девушка могла бы быть для ее покойного сына, и не раз ловила себя на том, что относится к Мэриан словно к своей будущей невестке.