В ожидании дня, когда Мануэл в последний раз проведет очередной выпуск студентов и, выйдя в отставку, сможет приехать к ней, Джин Дю Биньон проработала около года мастерицей на атлантской фабрике. Она хорошо понимала, что за такой короткий срок и при столь ограниченных возможностях трудно добиться многого. Между тем за это время в жизни Мансарта произошло изменение, которое вначале казалось несущественным, но в дальнейшем чуть не стало роковым.

Стремясь ослабить разногласия по расовому вопросу, новые лидеры Юга пришли к решению уравнять по возможности негритянские школы со школами для белых. Они благожелательно отнеслись к увеличению федеральной помощи государственным школам и собирались предоставить государственным колледжам для цветных более справедливую долю постоянных ассигнований. Но негритянская организация — Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения — обратилась в суд, требуя отмены сегрегации не только в отношении жилищ, транспорта и избирательной системы, но и школ. Она уже добилась для негров на Юге права поступать в профессиональные училища и в аспирантуру наравне с белыми.

Все эти мероприятия в пользу негров проводились в жизнь очень медленно, наталкиваясь на упорное сопротивление. Но в конце концов, закон есть закон, и кто знает, что еще будет, если вопрос о сегрегации в государственных школах Верховный суд решит в пользу негров? Как раз в это время Лаймз, намеченный в преемники Мансарта, возвращаясь в своем ловом «паккарде» домой, развил недопустимую скорость, налетел на тополь и погиб. Почему бы в связи с этим не отложить уход Мансарта на пенсию до 1956 года, когда ему исполнится восемьдесят лет? К изумлению Мансарта, именно этот вариант и был предложен ему на предрождественском заседании совета попечителей.

Мансарт не соглашался, заявляя, что у него есть свои, планы. Совет настаивал: пусть так, по, может быть, он все же поработает еще года два, ну, скажем, до конца 1953 учебного года, в интересах дела и из уважения к совету? Мансарт неохотно сдался. Тогда совет принял решение, что после ухода Мансарта в отставку ему будет выплачиваться пенсия в размере половины оклада. Характерно, что сам он отнесся к этому решению совершенно равнодушно. Его жалованье с давних пор составляло пять тысяч долларов, и, значит, пенсия составит две тысячи пятьсот долларов в год.

Преподаватели колледжа были искренне рады, что Мансарт останется у них хотя бы еще на два года. Даже те, кто рассчитывал на какие-то выгоды при смене руководства, с облегчением подумали о том, что, на худой конец, сохранят то, что сейчас имеют. Все толковали об ожидаемой реформе в деле негритянского образования. Кое-кто возлагал большие надежды на решение Верховного суда («которое не может не быть в нашу пользу»!) как на долгожданное завершение освобождения негров, начатого Линкольном в 1863 году.

Однако большинство преподавателей хранило молчание. Мансарт хорошо понимал их. Они думали о тех семидесяти тысячах педагогов-негров, большей части которых угрожала безработица. Они думали о том, кто, как и чему будет учить следующее поколение черных ребят. И тут же мысленно задавали себе вопрос, для скольких из этих ребят школа станет мачехой; сколько их, отвергнутых и разочарованных, будет слоняться по улицам и попадет в конце концов за решетку. Они задумывались также и над вопросом, где в будущем молодые выпускники-негры найдут для себя работу, зачем им вообще учиться и оканчивать школы. Догадываясь о мучительных переживаниях своих коллег, Мансарт старался их приободрить. Во время одной из бесед с учителями он, улыбнувшись, сказал:

— Я понимаю! Школьная реформа — это, конечно, не венец равноправия. Это всего лишь начало новой фазы; всего лишь начало. Во многих местах в результате насилия и обмана обособленные негритянские школы просуществуют еще десятки лет. Будь в моих руках власть, я бы вообще повременил с упразднением негритянской школы. Это благородный институт, имеющий героическое прошлое. Он мог бы сплотить негритянский народ и воссоздать его историю. Именно об этом я всегда и мечтал. Правда, после того, как я объехал земной шар, и позже, когда я наблюдал рождение Объединенных Наций, взгляды мои стали меняться. Я убедился в том, что единый мир имеет преимущества по сравнению с раздробленным миром, распадающимся на бесконечное множество новых народов и стран. Этот национализм может превратиться в страшное бедствие, способное погубить человечество. Я думаю, что подлинной целью в наше время должно быть объединение народов с сохранением их разнообразных национальных особенностей, и убежден, что мир уже созрел или, во всяком случае, скоро созреет для такого единства. Когда-то я считал эту идею неосуществимой, по крайней мере в течение ближайших двухсот пятидесяти лет, особенно в Соединенных Штатах, где белые столь яростно ненавидят черных, а черные не доверяют белым. Но такой взгляд, пожалуй, уже не соответствует действительности. Негры перестали быть главным объектом ненависти белых американцев. Для них сейчас нет ничего более ненавистного, чем коммунизм. В сущности, здесь сказывается страх перед снижением прибылей, умалением власти и престижа, страх перед необходимостью делить власть с массами, которые, как они полагали раньше, состоят из чернокожих, а как теперь выясняется, могут состоять также из желтых, коричневых и даже белых людей. Борясь против призрака коммунизма, они вынуждены прекратить борьбу против нас. Что же в таком случае должны делать мы? Если мы проявим недомыслие, то включимся в травлю красных и «охоту на ведьм» и поспешим нажиться как за счет своих же единоплеменников, так и за счет белых. Но если мы проявим мудрость, то поймем, что мир нуждается в нас и готов воздать должное нашему прошлому, нашему опыту и нашим идеалам; не все охотно пойдут на это, кое-кто испытает чувства горечи и возмущения, но несомненно одно: мир нуждается в нас. Так что по существу это большой шаг к свободе! — заключил Мансарт.

— А сколько таких шагов еще надо сделать и за какой срок? — спросил один из присутствовавших, директор средней школы, приехавший в колледж для обмена опытом.

— Терпение, терпение…

— Терпение? Не думаю, чтобы мы, негры, были так уж нетерпеливы, С момента принятия тринадцатой поправки к конституции прошло уже девяносто лет…

— Пусть будет даже сто, все равно школьная реформа — это прогресс.

— Неужели? Сомневаюсь! При таких темпах — по одному шагу в столетие — нельзя сказать, что мы мчимся к свободе. И притом это даже еще и не свобода, а только шаг к ней. Если черные ребята и попадут в школы белых дьяволят с мстительно настроенными белыми учителями, то, как вы думаете, во что обойдется этот эксперимент маленьким чернокожим жертвам? Они тысячами побегут из школ, если их еще раньше не выгонят оттуда ко всем чертям! Нам еще предстоит пройти огромное расстояние, ректор Мансарт! Несмотря на весь этот шум, поднятый вокруг «белых предварительных выборов»), большинство американских негров-избирателей до сих пор не могут участвовать в голосовании. Как и раньше, мы ездим в вагонах «для цветных». По-прежнему в большинстве городов нас не хотят обслуживать в отелях, пансионатах и ресторанах. Мы все еще с большим трудом можем подыскать для себя приличное жилье. Нам отказывают в предоставлении высокооплачиваемой работы и в продвижении по службе. Это явная, ничем не прикрытая, вопиющая дискриминация. И помимо всего прочего — непостижимо хамское отношение к нам со стороны большинства американцев, какое-то отвращение, ненависть, издевательство, полная изоляция в любой сфере или отрасли деятельности, прямые или завуалированные оскорбления и еще многое другое. Скажите мне, сэр, когда черпая Америка станет свободной при таких темпах, как одни шаг в столетне? На мой взгляд, не раньше чем где-то между 2500 годом от рождества Христова и вечностью!

— Дорогой мой, несмотря на отдельные преувеличения, я согласен со всем, что вы сказали. И тем не менее, даже если признать, что цивилизация движется недопустимо медленно, разве нам не следует радоваться решению Верховного суда о прекращении сегрегации в американских государственных школах, если такое ре шее не состоится?