— Я не представляю себе, как это сделать, — сказал епископ.

— Вообще вряд ли кто-нибудь представляет. Но когда мы приедем в Сан-Франциско, можно будет навести кое-какие справки.

Мануэл Мансарт и епископ Уилсон, сидя в оперном театре в Сан-Франциско, были свидетелями появления на свет Организации Объединенных Наций. Мансарт ощущал душевный подъем. Ему казалось, что на его глазах творится история. Позади ректора и епископа сидели трое — молодой цветной, белый мужчина средних лет и белая женщина. Цветной, бывший питомец колледжа Мансарта, познакомил их друг с другом. Он объяснил, что временно представляет Городскую лигу, секретарь которой приедет только завтра. Белый, но фамилии Грей, оказался одним из директоров Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, а молодая женщина была Салли Хейнс, друг Гарри Гопкинса; с нею Мансарт уже встречался раньше.

Когда они покидали зал, Мансарт заговорил об Алджере Хиссе, председательствовавшем на заседании.

— Я много слышал о нем от сына, и он мне нравится. Это хороший американец, без всякого чванства; к тому же честный человек, если только я способен распознать честного человека, Стеттиннуса я всегда недолюбливал. Он мне кажется этаким баловнем богатой семьи; нет у него ни глубины, ни кругозора.

— А заметили ли вы, — спросил Грей, — насколько популярен здесь руководитель советской делегации? Он производит впечатление человека знающего и уверенного в себе.

Епископ поделился впечатлениями о многочисленных представителях народов мира, ежедневно заседавших в огромном зале. Он готов был без конца наблюдать за ними — за их появлением и уходом, за их выступлениями; вот англичанин Иден, у француз Бидо, и арабы в тюрбанах, и темнокожие эфиопы; был среди них и сотканный из противоречий Смэтс с юга Африки, совмещавший в своем лице надсмотрщика над рабами и филантропа.

Салли была настроена критически и выражала беспокойство.

— Я подметила кое-что такое, на что, боюсь, никто из вас не обращает внимания. Посмотрите, как они упорно спорят из-за опеки над колониями.

— А устав на что? — прервал ее Мансарт. — Это замечательный устав! Вот послушайте: «Поощрять и поддерживать уважение к правам человека и основным свободам для всех людей без различия расы, пола, языка или религии».

— Да, но читайте дальше, — сказала Салли, — вдумайтесь в явное противоречие с этим в параграфе об опеке над малыми народами земного шара; в совете по опеке империалисты всегда будут в большинстве. Тут пахнет подвохом — большим, отвратительным, мерзким подвохом. Видите ли, друзья мои, я хорошо знаю, что такое крупный капитал, Я выросла в его атмосфере и являюсь в какой-то мере его дочерью. Среди этой новой правящей верхушки мой отец был принцем крови — бессердечным банкиром, который ставил на карту жизнь множества людей, пока не потерял огромное состояние и не покончил с собой. Уверяю вас, тут дело нечисто. Сейчас мы в плену научно обоснованной и хитросплетенной пропаганды, которой позавидует сам Геббельс. Надо сказать, что в сентябре прошлого года я была в Думбартон-Оксе в качестве гостьи «для мебели», и многие из присутствовавших там смотрели на меня как на шпионку. Меня не поселяли вместе с официальными представителями в красивом старинном особняке — о нет, я жила совсем в другом особняке, в гуще леса. Там собирались властители мира — вели беседы и строили заговоры. Телеграф и радио связывали наш лесной домик с любой столицей земного шара. Безостановочно шныряли рассыльные с бесчисленными телеграммами. Мы то слушали, затаив дыхание, то тихо переговаривались, то вопили от восторга и торжествовали. Ах, какую мерзкую паутину начали ткать эти пауки! Я уверена, что все вы принимаете меня за дурочку, болтающую чепуху. А я говорю сущую правду, не называя лишь имен. По-видимому, эти люди считали меля достойной дочерью своего отца и, зная, что после его смерти я осталась без гроша и сейчас работаю с Гарри Гопкинсом, не сомневались, что я охотно предам и Гопкинса и Рузвельта. В течение некоторого времени я находилась в святая святых людей, замышляющих теперь установить свое господство над Америкой и над всем миром. В прошлом месяце, когда умер Рузвельт, я была в полночь в их компании. Они пили шампанское и были вне себя от восторга.

Слушатели Салли чувствовали себя неловко, но не решались ее прервать. Позднее все они, впятером, обедали в ресторане на портовой набережной, откуда открывался вид на усеянный судами залив. Кушанья были вкусно приготовлены и отличались разнообразием. Они долго сидели за столом, курили и беседовали.

Мансарт, обратившись к Грею, затронул вопрос о возобновлении панафриканского движения и о перспективе поддержки его со стороны Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения.

— Я новый человек в Ассоциации и не могу говорить от ее имени, — ответил Грей. — Мы в чрезвычайно трудном положении. По нашей инициативе Трумэн намерен учредить Комитет гражданских прав во главе с представителями крупного капитала и с участием Ассоциации и Городской лиги. У меня все основания считать, что этот комитет представит весьма обстоятельный доклад, и не исключено, что крупный капитал согласится пойти на компромисс с негритянскими лидерами и предоставить цветным гражданские права, если они в свою очередь будут держаться в стороне от рабочего движения и откажутся от мероприятий Нового курса. Если же Ассоциация не станет сотрудничать с капиталистами, ее могут изобразить коммунистической организацией и подвергнуть преследованиям точно так же, как Совет по африканским делам и Комитет гражданских прав.

Мансарт и Уилсон отнеслись к словам Грея с недоверием:

— Этого не может быть!

— Просто не верится!

Салли сказала:

— Скоро вам придется увидеть в Америке много такого, что сейчас кажется невероятным.

К сожалению, им не дано было услышать того, о чем в этот самый момент говорилось в центральной части города, в отеле «Гопкинс». Там, в роскошном номере на верхнем этаже, откуда открывался изумительный вид на гавань, сидело четверо белых и беседовали.

— Это сильный документ!

Речь шла о проекте предоставления гражданских прав неграм, который предполагалось вручить президенту Трумэну.

— Да, вы правы.

— В один печальный день все это приведет к смешанным бракам и к социальному равенству белой и черной рас.

— Можете не сомневаться, что так и будет.

— Тогда, клянусь богом…

— Позвольте! Одно из двух: или это произойдет в удобное для нас время и в приемлемой форме, или мы вырастим в своей среде лютых врагов, которые с каждым днем будут все изворотливее, сплоченнее и — на основе тесного сотрудничества — все богаче; такие враги легко пойдут на любой инспирированный извне тайный заговор или даже на вооруженное восстание. Их пятнадцать миллионов у вас, да плюс десять миллионов в Вест-Индии и по меньшей мере двадцать пять миллионов в Южной и Центральной Америке!

— Да они, черт возьми, никогда не решатся на восстание!..

— Послушать вас, так никаких бунтов и в помине не было! А вспомните о Гаити, Кубе и дюжине других островов. О Д’Эйлоне, Олд-Провиденсе. О восстаниях в штатах Нью-Йорк и Нью-Джерси и добром десятке восстаний в Вирджинии, Южной Каролине и Луизиане. Вспомните о Веси и Нате Тэрнере. О ста тысячах беглых рабов и полумиллионе черных солдат, грузчиков и лазутчиков, которые решили исход Гражданской войны. И еще о вспышках в Чикаго, Вашингтоне и Детройте! Сейчас большинство людей на земле ненавидят нас. Неужели мы должны помогать им, создавая у себя в стране условия для подрывной деятельности?

— Значит, вы намерены позволить вашей дочери выйти замуж за черномазого?

— А ей чихать на мои намерения! Тем более если Россия, Китай и весь цветной мир способны втоптать нас в грязь. Кстати, мой дорогой друг, какого черта вы хнычете? Сейчас в каждом южном штате у вас есть цветные кузены. Вы не умрете от того, что лет через двадцать пять у вас прибавится еще несколько таких кузенов и лет этак через пятьдесят — какой-нибудь Цветной свояк. А между тем благодаря только этому проекту — еще до того, как его начнут проводить в жизнь — негры придут в дикий восторг. Они станут делать то, что нам нужно, возненавидят профсоюзы и не откажутся воевать против России. Они отрекутся от Африки и Китая. Они будут боготворить белых капиталистов и презирать черных бедняков.