Это была та самая Мэри Райт, на которой Мансарт женился в 1921 году, по возвращении с войны, и которая — он был твердо уверен — сама покинула его год спустя. Теперь он узнал, что ее увезли от него силой и что требование о разводе исходило не от нее; наоборот, все было подстроено так, чтобы убедить ее, будто развода требовал он сам. С немой болью в душе он ждал теперь прихода молодого Райта, своего сына.

Племянница миссис Мансарт, Мэриан, перешла уже на последний курс Хантерского колледжа и училась отлично. Она с давних пор привыкла проводить вторую половину дня в конторе у дяди, где пользовалась его библиотекой и помогала ему приводить в порядок дела. Когда пришел Филип Райт, она стояла на лесенке в поисках какой-то книги.

Райт решил не навещать Мансарта дома, чтобы не заводить близкого знакомства с ним и его женой. Но он дал матери слово поговорить с отцом и теперь обязан был его сдержать, хотя у него не было к этому большой охоты. Когда он вошел в хорошо обставленный, просторный кабинет Мансарта, солнце уже близилось к закату, но огня еще не зажигали; поэтому бронза и мебель красного дерева были окрашены в мягкие вечерние тона. Стенографистка уже ушла, а Мариан все еще стояла там, на лесенке. Услышав шаги, Мэриан обернулась и застыла на месте с поднятой вверх рукой. Нежные лучи заходящего солнца озарили ее лицо, и оно показалось Филипу невыразимо прекрасным. Еще мгновение, и Филип быстро шагнул вперед, подал девушке руку, помогая сойти вниз, и вполголоса сказал:

— Я убежден, что вы — самое прелестное создание на свете!

Мэриан привыкла к тому, что ею любуются и говорят ей всевозможные комплименты, но сейчас она испытывала необычайное волнение и не нашлась что ответить. Ей еще ни разу не встречался мужчина, который так соответствовал бы ее идеалу: у него было необыкновенно выразительное лицо светло-кремового оттенка, волнистые, ниспадающие на широкий лоб волосы, и манеры хорошо воспитанного, интеллигентного человека… И он выразил свое восхищение так искренне, с такой покоряющей серьезностью! И тут из своего рабочего кабинета показался Мансарт. Он все еще не мог оправиться от потрясения, вызванного письмом Мэри. Не замечая ничего вокруг, он схватил юношу за руку и потащил его к себе в кабинет.

— Поверь мне, — взволнованно заговорил он, — я готов поклясться! Мне и в голову не могло прийти, что твоя мама ушла от меня не сама, не по своей воле. Ни на один миг не сомневался я в ее праве и даже обязанности поступить так после всего того, что она выстрадала! Но сам я никогда не ставил вопрос о разводе; наоборот, мне сообщили, что заявление подано ею, и я считал, что она имеет на это полное право. Много лет я был одинок и наконец женился на хорошей женщине — не по любви, а потому, что мы оба нуждались в дружеской поддержке. И мы ее получили. Но, мой мальчик, если бы я знал… если бы я только мог подумать, что ты существуешь…

Лицо юноши вдруг покрылось смертельной бледностью.

— Эта девушка там… ваша дочь? — спросил он.

Мансарт удивленно взглянул на него и поспешно ответил:

— Нет, нет, это племянница моей жены, — она помогает мне…

Но Филип уже исчез.

Мансарт грузно опустился в кресло. Разумеется, он сам во всем виноват, но, боже, как это мучительно! В этом юноше, о существовании которого он даже и не подозревал, Ревелс узнавал теперь каждую черточку некогда дорогого ему человека. Он уронил голову на руки.

— Мальчик мой, милый мой сынок! Мэри, моя бедная страдалица жена!.. — вырвалось у него сквозь рыдания.

Мэриан возбужденно рассказывала миссис Мансарт о молодом посетителе, который так поспешно ушел. Мансарт сообщил ей и жене, кто такой Филип Мансарт Райт, и умолял Мэриан заставить его вернуться. Это ей легко удалось. Он появился на следующий же день и минуты две-три беседовал с миссис Мансарт. Казалось, кроме Мэриан, он никого не замечает. Мэриан тоже была сама не своя. Так продолжалось с неделю. Наконец в один прекрасный день они вошли, держась за руки, в рабочий кабинет судьи Мансарта. Лицо девушки было залито ярким румянцем, а лицо юноши сияло.

— Мы хотим пожениться, папа! — объявил он.

Вне себя от радости Мансарт заключил их в свои объятия.

Миссис Мансарт не принадлежала к тем, кто охотно признает любовь с первого взгляда и доверяет внезапным порывам юности. Но это взаимное влечение ее племянницы и сына Мансарта делало Джойс бесконечно счастливой. Казалось, судьба возвращает им потерянного навеки сына. Джойс сердечно отнеслась к предстоящему браку и устроила пышное свадебное торжество, которое явилось поводом для окончательного семейного примирения: на свадьбе присутствовала ее молчаливая и грустная старшая сестра, мать Мэриан, а также молодой адвокат с женой.

Филип, освобожденный от военной службы для выполнения особого задания на заводах «Дженерал электрик», получил отпуск на время медового месяца. Сразу после выпускного акта в колледже Филип и Мэриан Мансарт-Райт отправились в большой машине Ревелса Мансарта на юг, к родственникам и старым друзьям невесты в Чарлстоне; оттуда они отправились в Мейкон, чтобы повидаться с дедом Филипа — Мануэлом Мансартом.

В Мейконе ректор Мансарт пытался, как и его сын судья, разобраться в новой послевоенной обстановке. Он понял, насколько сильна ненависть определенных кругов к Рузвельту из-за его политики ограничения капитала и сочувствия рабочим, в том числе и неграм, и из-за его «примиренческой» позиции по отношению к Советскому Союзу. Их ненависть неожиданно проявилась в Уорм-Спрингсе, где переутомленный Рузвельт пытался восстановить свои силы и оказать помощь таким же страдальцам, как и он сам. Ректор Мансарт видел президента, когда тот проезжал мимо по пути в Уорм-Спрингс.

— На нем видна печать смерти, — сказал он Джин, и та напомнила Мансарту о ходивших в то время слухах.

Это было в год великой битвы на Волге. С негром, работавшим в парке Уорм-Спрингса, заговорил какой-то белый.

— Хелло, Джим! Ты, оказывается, трудишься здесь?

— Да, сэр, я помогаю камердинеру президента.

— Ну как работенка, подходящая?

— О да, сэр, замечательная! Мне здесь очень нравится.

— А что же ты делаешь?

— Ну, когда президент приезжает, после обеда ему часто хочется, чтобы его покатали. Или же ночью, когда ему не спится. Я часто катаю его в кресле. Так мы и ездим по саду от бассейна до шоссе.

— Одни?

— О нет! Поблизости всегда есть охрана!

— А потом ты везешь его обратно и укладываешь спать?

— О нет. Мое дело — привезти обратно. А помогает ему ложиться только камердинер. Никого другого ему не нужно. Должен вам сказать, этот человек носит на себе огромный груз — фунты железа и стали! Не понимаю, как он терпит. Но он никогда не жалуется, хотя иногда выглядит очень неважно.

— А цветных лечат тут, в этих источниках?

— О нет, сэр! Только белых.

— Я думал, что президент — большой друг вашего народа.

— Так оно и есть. Но здесь Юг, и он не может вмешиваться…

— Не может или не хочет?

— Не может. По крайней мере не может все сразу. У него столько дел помимо нас. Ну, мне надо идти.

— Тебе хорошо платят?

— Очень даже хорошо. Во всяком случае, гораздо больше, чем я получал раньше.

— А ты мог бы истратить еще и больше, ведь верно?

— О да, конечно, конечно… Спокойной ночи, сэр!

Белый медленно отошел к своей машине. Вернувшись в отель, он сказал своим приятелям:

— Я знаю одного черномазого, который помогает обслуживать Рузвельта.

— Ну и что же? Разве он скажет нам что-нибудь такое, чего мы не знаем?

— Нет, не скажет, конечно… — Человек помолчал и пристально взглянул на своих двух приятелей. — Иногда по ночам он бывает с ним один на один.

— Но на виду у тайных агентов!

— Само собой разумеется, они сидят в засаде. А в парке…

Собеседник его вздрогнул.

— Так… уж не думаешь ли ты… Да у тебя не хватит духу!

Сердито нахмурясь, человек молчал. Наконец он проворчал:

— Чтобы разделаться с этим выродком, я готов на все!