Позднее Гопкинс говорил, обращаясь к народу Америки:
«Американский народ должен проявлять бдительность, ибо в Америке существует группа людей, которые по ряду причин были бы рады военному поражению России и которые до того, как мы вступили в войну, публично заявляли, что для них безразлично, кто победит — Россия или Германия. Это немногочисленное, но крикливое меньшинство может воспользоваться любой трещиной между нами и Россией, чтобы посеять вражду между нашими странами. Кое-кому в Америке очень бы хотелось, чтобы после поражения Германии наши армии двинулись через германскую территорию и напали на Россию. Эти люди не представляют никого, кроме самих себя, и правительство нашей страны, каким бы оно ни было, никогда не позволит, чтобы эта группа влияла на официальную политику Соединенных Штатов».
Судья Мансарт окончательно убедился, что Рузвельт был более яркой личностью и более выдающимся государственным деятелем, чем Черчилль. Именно он решил завязать дружбу с Советским Союзом и потянул за собою Черчилля. В то время Франклин Рузвельт был единственным человеком в мире, способным завоевать доверие Сталина; и достиг он этого своей искренностью и прямотой. Он понимал, что требования России справедливы и что она располагает достаточной военной силой, чтобы добиться их осуществления. В Тегеране и Ялте Рузвельт, Черчилль и Сталин встретились для личных переговоров; это потребовало от Рузвельта большого физического напряжения, ускорившего его смерть.
Весной 1945 года к Мансарту и его друзьям по Венгерскому ресторану присоединился некий молодой человек. Судя по всему, он был хорошо знаком многим из присутствующих и держал себя непринужденно.
— В Ялте можно было наблюдать важные и интересные явления, — рассказывал он. — Я там был, многое слышал и видел. Речь шла о запутанных и острых вопросах, о вопросах мирового значения. Большую роль на Ялтинской конференции играла советская делегация. Сталин знал Черчилля, знал его как ловкого, хитрого дипломата и как человека, прибегавшего к любому доступному ему виду оружия, лишь бы подавить русскую революцию. Именно он старался как можно дольше задержать союзников, чтобы дать Гитлеру все шансы для разгрома России, и пошел на уступки, когда его вынудили.
В пользу Рузвельта Сталина расположил Гарри Гопкинс; но Сталин понимал, что Рузвельт в значительной мере зависит от того же крупного капитала, который до него представлял Гувер. Он понимал, что американские монополисты стояли за спиной польских помещиков и эмигрантов из прибалтийских государств, ткавших паутину клеветы и интриг против Советов, Еще после первой мировой войны они с помощью Клемансо образовали из Польши и прибалтийских государств «санитарный кордон» с целью покорить Россию, как только представится удобный случай. Польша веками представляла собой опаснейший в Европе очаг милитаристски настроенных, алчных помещиков, высасывающих кровь из миллионов беспомощных крестьян. Польские орды во главе с такими авантюристами, как Пилсудский, уже вторгались в Россию и разоряли ее землю. Чехословакия, Венгрия и балканские государства в течение столетий были заповедниками эксплуататоров крестьянства в Европе.
Судья Мансарт узнал, что США предоставили Европе пятьдесят два миллиарда долларов, помогая ей остановить Гитлера. Из них тридцать один миллиард достался Англии; США обещали ей еще дополнительную помощь и выполнили свое обещание. Десять миллиардов были предоставлены Франции, которая сложила оружие и нуждалась в помощи, значительно превышавшей ее вклад в общее дело разгрома гитлеровской Германии. Но Советскому Союзу, вынесшему на себе главную тяжесть войны, досталось всего одиннадцать миллиардов. Этот дар следовало бы по меньшей мере удвоить, ведь Россия, потерявшая пятнадцать миллионов человек убитыми, буквально истекала кровью. Спасая Европу, она чуть не погибла сама, а теперь была осуждена на муки.
В марте 1945 года Рузвельт говорил в послании конгрессу:
«Здание мира не может быть воздвигнуто силами одного человека, одной партии или одной страны. Мир не может быть только американским, английским, русским, французским или китайским. Он не может быть миром одной большой страны или группы малых стран. Он должен быть миром, основанным на сотрудничестве стран всего земного шара».
Мансарт внимательно слушал рассказ молодого человека:
— Требовались новые исключительно важные соглашения, и в принципе была достигнута договоренность об их конкретизации и проведении в жизнь. Будь Рузвельт жив, имелись бы все шансы на их осуществление, конечно, не без трений, но с доверием, взаимопониманием и доброй волей.
Позднее Гарри Гопкинс писал: «Мы искренне, от всей души, верили в то, что взошла заря нового дня, о котором все мы столько лет мечтали, моля бога о его наступлении. Мы были абсолютно убеждены, что одержали величайшую в истории победу, установив мир на земле. Говоря «мы», я подразумеваю всех нас, все цивилизованное человечество. Русские доказали свою мудрость и дальновидность, ни у президента, ни у кого-либо из нас не было сомнений в том, что мы сможем ужиться с ними».
Судья Мансарт с большим интересом следил за беседой, прислушиваясь в особенности к словам очевидца недавних знаменательных событий.
— Кто этот молодой человек? — спросил он до окончании завтрака.
Кто-то ответил:
— По-моему, его зовут Хисс, Алджер Хисс.
В тот же день, когда Мансарт познакомился с Хиосом, он заметил в ресторане нового посетителя. Это был молодой человек лет двадцати с небольшим. Судья Мансарт невольно обратил на него внимание. Тот появился здесь впервые и своей внешностью живо напомнил Мансарту о его погибшем приемном сыне. Этот молодой, явно цветной юноша внешне был чрезвычайно привлекателен: он был высок ростом, широк в плечах, хорошо сложен, имел красивую светло-коричневую кожу и пышную шевелюру. Когда, поднявшись из-за стола, он взглянул на Мансарта, судье показалось, что в выражении его лица промелькнуло что-то смутно знакомое. На него смотрело молодое, красивое лицо, на котором наряду с юношеским задором сквозило гордое сознание собственного достоинства. Мансарта охватило волнение. Где он видел эту так хорошо знакомую улыбку? Сердце у него внезапно сжалось. Он нерешительно сделал несколько шагов и вдруг, бросившись вперед, резким жестом остановил молодого человека в тот момент, когда тот уже взялся за ручку входной двери.
— Прошу прощения! Но я почему-то подумал… Мне показалось, что я вас знаю… что где-то я вас уже видел.
Лицо молодого человека приняло почти сур оное выражение, но он вежливо ответил:
— Нет, судья Мансарт, мы с вами еще никогда не встречались. Но я пришел сюда потому, что мне поручено передать вам письмо. Я растерялся, заметив ваш пристальный взгляд, и не решился подойти к вам. Извините.
Он осторожно пошарил во внутреннем кармане и вытащил длинный конверт.
— Это, сэр, для вас. Это письмо уже давно следовало вам вручить. Вот моя карточка. Могу я зайти к вам… хотя бы завтра?
— Разумеется. В контору или домой?
— Я предпочел бы зайти в контору. Вам удобно часа в четыре? Благодарю вас, сэр.
Он быстро удалился, и Мансарт испытал странное разочарование. В юноше было нечто такое, что будило в нем воспоминания о далеком прошлом. Но что именно? Мансарт взглянул на карточку:
М-р Филип Райт «ДЖЕНЕРАЛ ЭЛЕКТРИК»
Покипси, штат Нью-Йорк
Мансарт нахмурился, глядя на карточку, — имя было ему незнакомо. Затем поспешил к себе в контору, вскрыл конверт и прочел:
«Мой милый Ревелс!
Когда ты прочтешь эти строки, меня давно уже не будет в живых. Горячо верю, что мое письмо вручит тебе наш сын Филип Райт Мансарт, или, как он сам называет себя, Филип Райт. Я не хотела бы подробно останавливаться на ужасной, трагической истории нашего разрыва. Все эти годы ты, конечно, был уверен, что я сама, по своей воле, покинула тебя. Ревелс, любимый мой! Неужели ты мог так подумать после всего того, что нас связывало когда-то! Я просто не допускала мысли, что ты поверишь этому, пока не получила твоего заявления о разводе. Тогда я все поняла. Только до сих пор мне неизвестно, какое письмо оставил тебе мой брат. Ведь это он и его приятели похитили меня из дому. Заткнув рот, меня бросили в карету «скорой помощи» и отвезли в частную лечебницу, где я считалась невменяемой.
Их планы сорвались, когда выяснилось, что я уже три месяца беременна, Я давно догадывалась об этом, но не решалась тебе сказать. Пришлось пойти с ними на сделку. Мне позволили оставить ребенка, но с условием, что я никогда не сделаю попытки тебя увидеть. Я добилась их согласия на это, заявив, что иначе покончу с собой. Борьба длилась долго, но при поддержке родителей я одержала победу, если только это можно назвать победой. Затем я уехала в Мэн, к нашим родственникам, и там родила своего чудесного малыша, после чего вернулась домой, к родителям, и растила нашего мальчика в родном городе. Потом пришло твое заявление о разводе. Я, конечно, сразу же дала согласие. И вот теперь оказалось, что я больна раком. Скоро я умру, и мое последнее желание — чтобы ты узнал, что я никогда, никогда не переставала тебя любить, и чтобы ты встретился с нашим сыном и благословил его.
Мэри»
