— Однако ушлые у вас купцы. Сложно будет с ними сладить.

— Тогда займись, Иван Потапыч, коль капитал есть, другим делом. Пройдись по торговым рядам, приглядись к товарам и ценам. Может, за что-то и зацепишься.

— Пригляжусь, Силантий… Повалушу-то не зря, поди, пристроил?

— Я когда по тракту не ездил, пашней занимался, огородничал. Летом всё как на дрожжах росло. Но уж больно меж двор скитальцы надоели. Почитай, половину урожая уносили. И не углядишь, даже средь бела дня и огурец, и лук, и репу воровали. Вот и пришлось верховую повалушу срубить. Из нее далеко все видно. Воровство заметно убавилось, а когда на почтовом тракте служить заставили, пришлось огород бросить.

— Ужель земля пустует, Силантий?

— Чудишь, Потапыч. На Москве каждый клочок земли в большой цене. Нашел хозяйственного мужика со Сретенки. Владей, говорю, пока я по тракту разъезжаю. Пятую долю мне с огорода оставляет.

— Не мало?

— Да мне и того не приесть. Раньше-то торговал в Варварских рядах, кой-какой прибыток имел, а ныне мне не до торговли.

Потрапезовав, Силантий повел нежданного гостя в повалушу.

— Занимай, Иван Потапыч, а коль докука захватит, ко мне приходи ночевать. Живи с Богом, и дела свои улаживай.

Через пару дней Силантий укатил с казенными бумагами в Петербург, а когда уезжал, то сделал Ивану важное предложение:

— И в Китай-городе, и в Белом городе место под добрые хоромы подыскать нелегко. Да и суетно там. Если не погнушаешься моим двором, руби подле меня свой дом. Места на любые хоромы хватит. Тут у меня и сад, и ягодных кустарников вдоволь. Заводи хозяйку и пользуйся, всяких солений да варений она тебе сготовит, а я на чаи буду ходить, коль твой приказчик не вытурит.

Иван обнял ямщика за покатые литые плечи.

— Славный ты мужик, Силантий. Пожалуй, и впрямь соседями будем.

— Буду рад, Иван Потапыч…

На другой день Иван, все в том же немецком облачении, пошагал на Лубяной торг, что был на «Трубе». Он, конечно же, отменно знал Москву и во многом, благодаря рассказам бывшего камердинера Ипатыча, который научил его не только светским повадкам и высокому слогу, но и повествовал об истории древних наименований Первопрестольной.

За многолетние ночные «сидения» в каморке деда, Иван, обладая природным умом, весьма многое познал, что нередко помогало Каину в его бурливой жизни.

Когда Неглинной улицы еще не было, на ее месте открыто текла река Неглинная. Поэтому здесь нет и ворот в стене Белого города, а в глухой башне есть отверстие — широкая арка, перегороженная железной решеткой. Через отверстие и протекала река. Отверстие же имело в длину около двух с половиной саженей, то есть толщину стен Белого города и еще длину башни, и называлась «Трубою». Отсюда и вся местность стала носить название «Трубы», потом «Трубной площади».

В описываемое время Москва в основе своей была деревянной. Из-за нескончаемых пожаров в городе никогда не прекращалось строительство. Пожары лишали крова тысячи людей. Надо было восстанавливать жилища. Помощь требовалась безотлагательная, и плотник был необходимейшим человеком.

На Трубной плошади и образовался Лубяной торг — массовое изготовление и продажа готовых сборных домов, которые легко и быстро собирались и разбирались. Установка и приведение дома в полное жилое состояние производилось в один — два дня.

Торговля сборными домами шла чрезвычайно бойко. Спрос на них был огромный. Кроме готовых домов, тут же продавались части строений, от крупных до самых мелких: окна, двери, лестничные переходы.

Московские плотники мастерили складные готовые дома разных видов, размеров и различной стоимости. Но, в общем, это были более или менее простые и дешевые дома. Люди побогаче предпочитали возводить дома на месте, в особенности постройки большие, сложные.

Потолкавшись по Лубяному торгу, и присмотревшись к плотничьим артелям, Иван подошел к одному из вожаков.

— Доброго здоровья, большак. Вижу твоя артель самая крупная. Может, на месте мне дом поставишь?

Большак с нескрываемой усмешкой поглядел на человека в парике и немецкой одежде, и откровенно буркнул:

— Поищи, барин, другую артель. Не по нутру мне люди с Кокуя.

— Ошибаешься, братец. Дом буду ставить в Дорогомиловской ямской слободе. Не поскуплюсь.

— В ямской?.. Далековато, барин. Намучаешься бревна возить. Небось, к талерам привык? А коль так, в цене не сойдемся.

— Почему?

— Всем известно: кто с немцами торгует, тот над каждой монетой трясется. Прости, барин, но на жмота вкалывать артели нет резона.

— Жаль, что твои уши напрочь заложило. Повторю для глухих: не поскуплюсь.

Вожак пристально глянул в глаза барина, затем спросил:

— Какой дом изволишь возводить?

— Тогда мотай на ус. Бревна из дуба, в обхват до аршина. Жилье в два яруса, на высоком подклете для кладовой и людской. Горница должна соединена с повалушей теплыми сенями. К основному жилью — придельцы, присенья и задцы. По лицевой стороне — сени, обок их — покоевые горницы, с другой стороны — горницы для приема гостей. Над сенями — терем со светлыми окнами на все четыре стороны. Переднее крыльцо выдвинуть на середину переднего двора, чтоб занимал место между входом в дом и воротами двора. Для внешнего украшения с особой заботой — кровли, соединенные епанчей[168]. Все окна украсить затейливой резьбой, внутри все стены — брусяные, покои же украсить шатерным нарядом. Затем дворовые постройки: погреба, баня, хлевы, амбары.

— То ж хоромы, барин. Важный заказ. Но ныне многие господа, остерегаясь пожаров, стали каменные палаты ставить.

— Плевать мне на палаты. В деревянных домах сухо и тепло, в каменных же сыро и холодно.

— Ну-ну. Денег на хоромы хватит?

— Называй цену.

Вожак назвал цену с солидным «припеком»[169], но Иван уже предварительно разнюхал примерную стоимость хором, а посему произнес с ухмылкой:

— Ушлый ты мужик. На добрую треть цену завысил.

— Дело твое, барин. Ниже не спущу.

Вожак артели полагал, что барин начнет торговаться за каждый рубль, но тот (на диво) с названной ценой согласился:

— Будь, по-твоему, большак, но коль малейшую промашку замечу, цену скину.

— Не подведем, барин. Поставим хоромы на славу, но чтобы обрядить покои шатерным нарядом, следует тебе в Столешников переулок сходить. Там и ткань закажешь и любую мебель по надобности, там с мастерами и о цене договоришься. Когда и куда бревна доставлять, барин?

— Прошу без проволочек. Завтра и начнем. В Дорогомиловской слободе спросишь избу ямщика Силантия.

В Столешников переулок Иван пока не пошел: будет еще время. Вначале надо хоромы поставить, а потом уж и к скатертникам и краснодеревщикам идти.

К Егору Вешнему хоромы Ивана Каина были готовы. Он с довольным видом ходил по сеням и присенкам, по горницам и повалуше, поднимался в терем-светелку и здесь надолго останавливался, теперь уже, уносясь от хозяйственных забот в иные мыли.

Хоромы готовы, но они пусты и нет в них ни жены, ни детей, кои наполнили бы звонким смехом просторные комнаты с нарядной мебелью и изразцовыми печами.

Дело за суженой. Почему-то на ее месте он видел лучезарную Глашу из деревни Богородское, что на Ветлуге под Варнавиным. Видел, но…отлично понимал, что она не может стать его женой. Шила в мешке не утаишь (это предчувствие никогда не пропадало), а посему пусть он останется в ее глазах чистым, добрым, ни в чем не запятнанным человеком.

Он так и не менял своего обличья, которое позволяло ему свободно расхаживать по Москве. Нередко он видел на той или иной улице или слободе, особенно в торговых рядах знакомого вора, коих он знал многих и нарочно делал себе проверку. Неторопливо шел навстречу гопнику, но тот, глянув на «немецкого» купца в парике, провожал его безразличным взглядом, хорошо зная, что «немец» в карманах денег не держит, а хранит их в кожаной сумочке, что приделана на поясе под камзолом.