— Да ты что, мужик? У нас ноги отваливаются. Подвези!

— Отчепись от Сивки, пока вожжами не взгрел. Отчепись, поганая харя!

Каин, разумеется, такого оскорбления стерпеть не смог.

— Видит Бог, сам напросился. А ну стащите сего мужика с воза, братцы, и привяжите его к дуге.

Мужик забрыкался, но куда там!

— Дале что?

— Аль не уразумели? Доставайте огниво и запалите солому.

— Уразумели, Каин. Потешимся!

Когда солома запылала, Зуб ударил кобылу сапогом; та испугалась, дернулась в сторону от дороги и помчала по полю.

Хохот на сто верст! Лошадь мчала до тех пор, пока телега не свалилась с передней оси, но Сивка продолжала тащить телегу с горящей соломой и с привязанным к дуге возницей до деревни.

Бесчеловечной оказалась шутка Каина, ибо мужик едва ли остался жив.

Перед самым городом, Иван остановил ватагу.

— Теперь, братцы, надо покумекать о тарантасе. Я обряжусь купцом, а вы, никуда не заходя, минуете Вязники и дождетесь меня с тарантасом.

— Другое дело, Каин, — возрадовалась ватага.

Войдя в город, Иван направился к Гостиному двору, подле которого стояло несколько экипажей. Были среди них и два вместительных тарантаса, крытые кожей на деревянных дугах. Возле одного из них прохаживался дюжий ямщик.

— Далече ли хозяин твой, борода?

Ямщик окинул пытливым взглядом купца в богатой сряде и слегка поклонился.

— Какая надобность в хозяине, ваша милость?

— По торговому делу.

Иван протянул ямщику семишник и добавил. — Не поленись позвать, борода.

— Сей момент!

Вскоре из Гостиного двора выкатился колобком маленький, но тучный купчина в картузе с лакированным козырьком, сюртуке и синей жилетке, поверх коей висела золотая цепочка, уходящая в карман, в который были вложены круглые серебряные часы — неизменный атрибут солидного торгового человека.

Посмотрев на Каина, купчина приподнял картуз и представился.

— Дементий Сидорыч Башмаков, вязниковский купец. Вас же не имею чести звать, ваше степенство.

— Купец первой гильдии Осип Макарыч Шорин.

— Знатное имечко. Уж, не из тех ли купцов Шориных, что издревле на Москве известны.

— Из тех, ваша милость. Дед мой из аглицких земель не вылезал.

— Какая надобность, Осип Макарыч? Рад услужить.

— Беда приключилась, Дементий Сидорыч, она ведь нас не спрашивает. Ехал из Владимира в Москву. День жаркий. Решил в реке искупаться и, как назло ямщика с собой позвал. Вернулись, а экипаж как черти унесли. Знать, кто-то из прохожих. Ныне время лихое, теперь ищи-свищи.

— С товаром?

— Бог миловал. Товар во Владимире сбыл, а вот экипажа лишился.

— Экая жалость, ваше степенство, — участливо вздохнул Башмаков. — Такие убытки понести. Кони и экипаж немалых денег стоят. Надо бы в полицейский участок заявить.

— Не желаю. Нечего было рот разевать. Насмешек не оберешься. Да и убытки не столь велики, не то терпели.

— По капиталу и убытки, ваше степенство, а по мне — великий разор.

— Чем торгуешь, Дементий Сидорыч?

— Наше дело известное. Вязники — огурцом славятся. Через недельку в Москву с товаром покачу. Помышлял оптом с заезжими купцами договориться, что в Гостином дворе остановились, но тщетно.

— А хочешь, Дементий Сидорыч, я твои огурцы оптом возьму? Назови цену.

— Буду премного благодарен, ваше степенство, — расплылся в широкой благодарной улыбке Башмаков и назвал цену.

— Торговаться не стану, Дементий Сидорыч, меня на Москве спешные дела ждут, а посему даю на пятую часть больше.

Купец и вовсе повеселел.

— Облагодетельствовали вы меня, Осип Макарыч. Вот что значит знаменитый род Шориных. Поехали в дом, ваше степенство, векселем дело скрепим, да по русскому обычаю сделку обмоем.

— И рад бы, дражайший, Дементий Сидорыч. Ужасно спешу. Тотчас наличными расплачусь.

Иван вытянул из кармана увесистый кожаный кошель, а затем, словно спохватившись, спросил:

— Может, и тарантас продашь? Дело у меня, повторяю, чрезвычайно спешное.

Башмаков озадачился.

— Покорнейше извиняюсь, ваше степенство. Для вашей милости тарантас с лошадьми не такой уж и убыток, а для нас целое состояние. Кормимся оным. Огурец на хребтине в Москву не понесешь.

— Называй цену, Дементий Сидорыч.

— Назвать можно, но без тарантаса нам нет никакой выгоды.

— И все же!

— Не невольте, Осип Макарыч. Не могу-с.

— Цену я примерно знаю, но дам тебе, Дементий Сидорыч, вдвое больше.

— Вдвое? — ахнул купец.

— Вдвое, Дементий Сидорыч. На эти деньги можно весьма дорогой экипаж купить. Извольте получить в золотых монетах[73].

У Башмакова задергались веки и задрожали руки, когда в них оказалась громадная сумма денег.

Макарьевская обитель находилась на левом (низменном) берегу Волги, вокруг которой ежегодно, после Петрова дня шумела одна из богатейших русских ярмарок, где уже с давних пор были поставлены богатыми купцами не только деревянные, но и каменные лавки и амбары

Благодаря выгодному расположению, на средине волжского пути, ярмарка развивалась все более и более. В 1641 году царь Михаил Федорович дал монастырю право сбирать с торговцев за один день торговли (25 июля — в день святого Макария) таможенную пошлину.

В 1648 году государь Алексей Михайлович разрешил торговать беспошлинно пять дней, а затем велел платить особый налог.

В 1666 году на ярмарку приезжали уже купцы не только из всей России, но и из-за границы, и она продолжалась две недели.

В конце XVII века привоз товаров достигал 80 тысяч. В первой половине XVIII века — до пятисот тысяч рублей, а к концу его уже 30 млн. рублей. В это время в Макарьеве было 1400 казенных ярмарочных помещений; кроме того, купечеством было построено 1800 лавок,[74]не считая многочисленных балаганов.

До Нижнего Новгорода ватага Каина благополучно доехала на тарантасе, затем с ним пришлось распрощаться.

— Все, братцы, отошла лафа. На ярмарке я не могу более сказываться богатым московским купцом, ибо подлинные московские купцы меня вмиг изобличат. Назовусь незначительным торговым человеком Иваном Осиповым, кой возмечтал выбиться в купцы. Приехал присмотреться к ярмарке, кое-что закупить, поучиться торговле у больших купцов, послушать их совета. Свою богатую сряду я тоже меняю.

— А мы? — спросил Зуб.

— Вы — мои помощники, торговые сидельцы. На ярмарке вести себя тихо и учтиво, ибо там бдит сыскная команда драгун. Без моего приказа ничего не делать, но осторожно высматривать то, что плохо лежит.

К ярмарке присматривались два дня.

Как-то неподалеку от питейного погреба столкнулись с веселым широколобым купчиком в сивой растопыренной бороде, который, раскинув крепкие мосластые руки, с улыбкой до ушей полез обниматься с Камчаткой.

— Никак, из Первопрестольной, братцы. По говору познал. Сердцу — утешенье, а то налезли всякие образины, душу отвести не с кем. Я ж люблю с земляками турусы[75] развести. Зайдем да хватим по чарочке.

Камчатка глянул на Ивана; тот, слегка помедлив, кивнул.

— Грешно отказать земляку. Зайдем!

— Другой разговор, — переключился на Каина московский купец. — Грешно! Правда, попы бранятся. Пьяницы-де, царства небесного не увидят. Но куда денешься? Рада бы душа посту да тело бунтует, хе-хе.

— Твоя правда, земляк. Опричь хлеба святого, да вина проклятого всякое брашно приедчиво.

— Ох, гоже сказал, родимый. Дюже люблю красное словцо.

За чарочкой купец назвался Евлампием Алексеевичем Кулешовым, приехал на ярмарку закупить сибирскую пушнину да чаю от азиатов.

— А вы, мои разлюбезные, по какой торговой части?

— Допрежь хотим приглядеться. Мы купцы средней руки, до больших торговых сделок еще не доросли, но без товаришка, Евлампий Лексеич, не уедем.