Братки, за исключением Камчатки, рассмеялись:

— Тебя что, Каин, после абшита гирькой по темечку тюкнули. Кой прок курицу во двор генерала запускать?

— Ты, Зуб, фомкой[53] легко управляешься, а вот черепок твой не мозгами, а пауками набит.

— Но-но! — окрысился Зуб. — По хайлу[54] захотел?

— Цыть! — прикрикнул Камчатка. — Продолжай, Каин.

— Кладовые Филатьева выходят в огород Татищева, забора в этом месте между ними нет. Я буду ловить курицу, и высматривать окна кладовых. Затем надо обдумать, чем сподручней решетки окна взломать. Вот тут, надеюсь, и твоя помощь, Зуб, сгодится.

Братки больше не смеялись. Теперь последнее слово за Камчаткой.

— Побегай за курицей, Каин, а там посмотрим.

— А дворник Татищева тебя не узнает? — спросил Зуб.

— Глупый вопрос, Васька. Неужели бы я полез к знакомому дворнику?

Каин вновь пришел к Камчатке на другой день. Дотошно выслушав рассказ Ивана, вожак утвердительно кивнул головой и произнес:

— Оконный затвор и железная решетка не станут нам помехой.

— Бревнышко придется прихватить.

— Прихватим. Ночью собираемся под Каменным мостом[55].

Именно здесь в глухую ночь и собрались шестеро братков Камчатки. Еще раз, коротко обсудив будущее ограбление, осторожно, темными закоулками, минуя сторожевые будки, двинулись к усадьбе Татищева. Забор был высоким, но это Каина не смутило.

— Пока носился за курицей, усмотрел одну доску, которую легко отодвинуть топориком, — шепнул он.

Пошли вдоль забора, ближе ко двору Филатьева.

— Где-то здесь, — остановился Иван и принялся щупать каждую доску. — Есть. Отжимай, Зуб, да не с рывка, а помалу, дабы скрипа не было.

Широкая дубовая доска подалась без особых усилий. Отверстие оказалось в десяти саженях от каменных кладовых Филатьева.

Одному из братков Каин приказал как можно ближе подойти на цыпочках к дому Татищева и чутко стоять на стреме. Остальные подошли к окну. С крепким железным затвором окна возились минуть десять, а когда его отломали, Каин просунул бревнышко в железную решетку и что есть сил принялся ее отгибать. Ни с места!

— Давай вдвоем, Камчатка.

У вожака сила медвежья. Две-три минуты — и решетка была отогнута.

— Теперь взломать сундуки. Зуб и Одноух со мной, остальные — принимать узлы.

Удивительно, но все команды Каина выполнялись беспрекословно. Даже Камчаткой. Во-первых, усадьба Филатьева — бывшая «епархия» Ивана, а во-вторых, Камчатка давно уже почувствовал, что этот коренастый парень с твердым голосом и властными глазами довольно хитер и умен, и что в нем уже сейчас видны задатки вожака, к которым у него почему-то не было ревности, ибо за последние шесть лет он, сорокалетний главарь, стал уставать от постоянного, каждодневного напряжения — быть всегда начеку, что приводило его, порой, к раздражительности и подспудной мысли передать вожжи более молодому гопнику.

Взломав сундуки и набив узлы деньгами, золотой и серебряной посудой и другими дорогостоящими вещами, спустили добычу вниз и сами вылезли.

Удачной оказалась ночь. Благополучно выбрались со двора Татищева и заспешили к Зарядью, на одну из тайных воровских квартир, где решили спрятать добычу. Узлы были настолько тяжелы, что бегом бежать не получалось, а тут еще Зубу показалось, что кто-то учащенно застучал в колотушку.

— Погоня, братцы! Поспешай!

Известно: паника губит армии. Поспешили, было, но куда там: узлы тянули до земли. Выбрались в другой переулок, а в нем огромная лужа выше колен через всю дорогу.

— Стоять, братки. Не дойти нам до хазы. Кидай узлы в лужу!

— Да ты что, Каин, с ума спятил? — воскликнул Зуб. — Да тут добра на десятки тыщь рублев! И не подумаю!

Иван первым метнул узел в лужу, а затем повернулся к Камчатке.

— Лужа все узлы поглотит. Скоро мы за ними вернемся в экипаже.

— Да где ты ночью экипаж найдешь, Каин?

— Есть мыслишка. Найдем!

Веские, решительные слова Ивана убедили Камчатку.

— Кидай узлы, братва!

Каин осмотрелся и увидел невдалеке богатые хоромы.

— Кто в них живет?

— Граф Одинцов, — сказал Камчатка.

— Подойдет. Пойдем, братки, к задним воротам и достучимся до привратника.

Братки посмотрели на Камчатку, а тот, словно загипнотизированный словами Ивана, приказал:

— Идем за Каином.

Достучались. Из оконца привратной калитки донесся сонный, хриплый голос:

— Кого Бог несет?

— Караульный из будки, — отвечал Каин. — У вашего двора лежит мертвый человек. Надо проверить — не из ваших ли кто?

— Да Господь милосердный! Быть того не может. Наши, кажись, все дома почивают.

— Проверь!

Сторож вышел из ворот и тотчас увидел перед собой острый нож.

— Помилуйте, люди добрые, не убивайте!

— Не ори, дурень, — негромко произнес Каин. — Коль поможешь, живой останешься.

— Все, что в моих силах, милочки.

— Карета во дворе стоит?

— Как же-с. У графа даже новехонький «берлин»[56].

— Отлично. Возьми из конюшни лошадей и заложи карету. И чтоб споро и тихо.

Выполнив свое дело, сторож выехал на берлине через ворота. Его тотчас связали, сунули в рот кляп и отнесли подальше от двора, кинув в ракитник у небольшого пруда.

— Теперь, Зуб, во всю прыть беги за Дунькой Вербой. Да пусть принарядится, как боярыня. А коль на будочника нарвешься, скажешь, что бежишь за повивальной бабкой. Обратно же — закоулками. Живо!

Прибывшая через час запыхавшаяся Дунька и впрямь приоделась под богатую женщину.

— Милости просим в карету, графиня, — поклонился Каин.

— Да что вы придумали, оглашенные?

— Дорогой расскажем… Поехали к луже, братцы.

Дав Дуньке установку, Каин особенно наказал:

— Если кто мимо пойдет, ругай нас, бестолковых, как своих туполобых холопов.

Берлин заехал на край лужи.

Дуньку вынесли на сухое место, двое принялись снимать колесо, а остальные принялись вытаскивать узлы и запихивать их в просторный экипаж.

Вскоре на дороге показались какие-то люди с факелом, и Дунька тотчас принялась бранить «холопов»:

— Безмозглые твари! Да как вы недоглядели, что колесо может отвалиться?! Прикажу всех высечь!

Путники с фонарем, посмеиваясь, обошли карету по обочине, а Иван похвалил:

— Молодцом, Дунька, а теперь умолкни.

Но Дуньке через незначительное время вновь пришлось разразиться злой бранью. На шум прибежал караульный из будки. (И откуда только взялся!). В правой руке — алебарда, в левой — фонарь.

— Что за шум? Что приключилось?

— Аль не видишь, будочник, моих нерадивых остолопов? Колесо с берлина отвалилось. Холопьи души! А вот получайте по грязным рожам!

Дунька так разошлась, что не жалея дорогих красных сапожек, сошла в лужу, и впрямь принялась хлестать перчаткой по лицам недобросовестных «холопов».

— Одобряю, матушка барыня. Поучи их, как на неисправных каретах ездить, — строго сказал будочник и, что-то бурча себе под нос, вернулся вспять.

Поставив колесо на место, и кинув из грязи последний узел, братки поехали на свою тайную квартиру. Разгрузив берлин, Каин приказал Одноуху.

— Завези карету подальше, да смотри на будочника не нарвись.

Сиятельный граф Семен Андреевич Салтыков был уже в почтенных летах. Через два года ему стукнет семьдесят, а коль такие годы, то без недугов не обойтись. Все чаще его дом посещал знаменитый московский лекарь, обрусевший немец Отто Браун, кой был придворным доктором императорского двора, пока Анна Иоанновна не отбыла в 1732 году из Первопрестольной в Санкт-Петербург.

Отто Браун еще десять лет назад женился на дочери неродовитого дворянина, и так стал превосходно разговаривать на русском языке, что даже потерял характерный немецкий акцент.