Все как один встали и принялись лихорадочно и сбивчиво аплодировать. А трость Кутона снова застучала в такт общему энтузиазму.

– Перерыв, – сообщил Брюнет. – Я вас предупреждал, что мы прервемся, прежде чем перейти к заседанию шестнадцатого жерминаля.

Сотни людей столпились в буфете, но, несмотря на закуски и напитки, эта трапеза при свечах, в холодном помещении, мало походила на праздничную вечеринку XXI века. Нет, они полностью слились со своими персонажами, и их разговоры и жесты не выходили за рамки прошлой эпохи.

– Поразительно, да? – спросил Брюнет, когда вкрадчивый Фуше подкатил его к Адамбергу, он прислуживал грозному Кутону, явно пытаясь замолить грехи после лионский бойни. – Даже Блондин-Фуше, как видите, продолжает играть роль предателя всех идей, кроме своих собственных. При Наполеоне он станет министром – полиции, само собой, – и получит титул герцога.

– Ну, это пустяки, учитывая его заслуги перед отечеством, – язвительно заметил Блондин.

– Сансон зашевелился, – внезапно сказал Адамберг.

– Демулен идет за ним на расстоянии восьми метров, – отозвался Данглар.

– Они направляются к южному выходу, – сказал Брюнет. – Поторопитесь.

Вуазне, Жюстен, Ноэль и Мордан заняли свои позиции. Через четыре минуты затренькало приемное устройство.

– Вижу его, – сказал Мордан. – Они вышли вместе, но теперь расходятся в разные стороны.

– Толстый – это Сансон, – сказал Адамберг. – Вуазне и Ноэль, он ваш. С хорошеньким кукольным личиком – Демулен. Вы с Жюстеном идите за ним.

– Сансон на мотоцикле. Демулен на своей машине.

– Запишите номера. Надо полагать, – добавил Адамберг, повернувшись к Брюнету, – они знакомы между собой. Не исключено, что это осложнит ситуацию.

Через двадцать минут Сансона обнаружили на улице Мулен-Вьё. Еще четверть часа спустя Демулен объявился на улице Гинмера. Вызвать их завтра же в комиссариат. Адамберг сожалел, что его не будет и он не услышит их показаний. Но они договорились с Морданом, что по мере возможности он будет следить за допросом по интернету из своей дурацкой Исландии.

В его команде назревал бунт.

Сдалась ему эта Исландия.

– Мне кажется, Исландия ужасно далеко, – сказал он Вейренку.

– Она правда далеко.

– Я хочу сказать, я далек от нее и в мыслях, и во времени, мне кажется, она опередила меня на два столетия. От этого ожившего Конвента можно рехнуться. Вот я сейчас говорю с тобой, но при этом уже нетвердо знаю, что такое воздушный транспорт.

– Я понял. Честно говоря, Робеспьер был сегодня великолепен. Аж кровь стынет в жилах.

– Фуше еще круче.

– Ты обратил внимание? По-моему, он отлично себя чувствует в этой жуткой роли.

– На хрен нам эта Исландия? Если вообще такая страна существует?

– Посеем там семена Революции?

– Хорошая мысль, – кивнул Адамберг. – Запасись литературой. Нам будет чем заняться, когда туман застигнет нас на острове.

– Почитаем с выражением.

– Про свободу и равенство. Подыхая от холода.

– Вот именно.

– Ты что, на Северный полюс собрался? – окликнул его Лусио, не покидая своего поста.

В фонаре перегорела лампочка, и в темноте Адамберг не заметил соседа.

– Не на Северный полюс, а в Исландию.

– Какая разница?

– Только я уже не помню зачем.

– Чтобы дочесаться. Потому что тебя укусили в Бреши. Только и всего.

– Это черт знает что, Лусио. – Адамберг протянул руку за бутылкой пива.

– Я ее открыл. Чтобы ты дерево не портил.

– Черт знает что. Я бросаю расследование, бросаю свою команду для того лишь, чтобы почесаться в ледяной пустыне.

– У тебя нет выбора.

– Я уже даже понятия не имею, где находится эта Исландия и что такое самолет. Это все из-за заседаний Конвента. Я тебе о них рассказывал. У меня сейчас на дворе апрель 1794 года. Понимаешь?

– Нет.

– Что ты тогда понимаешь?

– Что тебя укусило какое-то зловредное насекомое.

– Я еще успеваю все отменить.

– Не стоит.

– Почти все мои сотрудники против. Завтра, осознав, что я на самом деле улетел, они взбунтуются. Они меня не понимают.

– А как понять, когда чешется у кого-то другого.

– Я все отменю, – сказал Адамберг, вставая.

– Не стоит, – повторил Лусио, хватая его за запястье единственной рукой, которая в одиночестве стала почти такой же сильной, как две руки, вместе взятые. – Если отменишь, у тебя начнется заражение. И будешь локти кусать. Когда вещи собраны, мужчина назад не оглядывается. Хочешь, скажу тебе кое-что?

– Нет, – сказал Адамберг, раздраженный тем, что старик слишком много себе позволяет.

– Допей пиво. Залпом.

Адамберг устало подчинился под нахмуренным взглядом испанца.

– А теперь, – приказал Лусио, – иди спать, hombre.

Ничего подобного он в жизни еще ему не говорил.

Потом он услышал, как тот откашливается и сплевывает на землю. И этого тоже Лусио никогда в жизни еще не делал.

Адамберг встретился с Вейренком у стойки регистрации на рейс, улетавший в 14.30 в Рейкьявик. Очередь была небольшая, апрель не туристический сезон. В основном бизнесмены и множество светловолосых, скорее даже белокурых детей – исландцы возвращались домой на пасхальные каникулы. Мирные исландцы путешествовали налегке, тогда как Адамберг и Вейренк с увесистыми рюкзаками явно собрались обороняться от ледяных укусов. С другой стороны, этот островок был с причудами.

Вейренк отказался сдать билет Ретанкур, и рядом с ними в самолете пустовало предназначенное ей место.

– Я видел ее в очереди на регистрацию, – сказал он, усаживаясь. – Ретанкур. Она даже движения не сделала в нашу сторону, лицо замкнутое, как устричная раковина. Ну, знаешь, бывают устрицы, которые, как ни бейся, не откроешь, так что в конце концов приходится их выкинуть или разбить молотком.

– Ясно.

– Что в ее случае означает: “Даже не вздумайте спрашивать меня, почему я пришла”.

– И почему же она пришла, по-твоему?

– Либо она уверена, что два слабака вроде нас не выживут в такой экспедиции, и считает своим долгом защитить нас от враждебной стихии…

– Либо ее все же чем-то заинтриговала загадка теплого острова.

– Камень? Думаешь, она рассчитывает набраться на нем сил?

– Только не это, – сказал Адамберг. – Тогда она станет чересчур могучей и рано или поздно просто лопнет. Ей лучше вообще к нему не подходить.

– Либо она не хочет принимать участие в бунте – который при этом поддерживает, – чтобы не усугублять его. Без нее недовольные лишаются весомой поддержки. Видимо, сейчас там царит полный разброд: почему Ретанкур отправилась с ними в Исландию? Кто прав, кто неправ?

В салон вошли последние пассажиры, и Ретанкур направилась к ним, глядя в сторону. Адамберг поднял подлокотники кресла и прижался к Вейренку, чтобы оставить побольше места пышнотелой коллеге, поскольку узкое сиденье не было рассчитано на такие габариты. На взлете все хранили молчание. Ретанкур невидящим взглядом уткнулась в какой-то журнал.

– Над Исландией, насколько я понял, ни облачка, – сказал Вейренк.

– Вы чихнуть не успеете, как погода изменится, – отозвался Адамберг.

– Да.

– Но Рекавика мы даже не увидим.

– Рейкьявика.

– Я не могу это произнести.

– Фасады домов там красные, синие, белые, розовые и желтые, – продолжал Вейренк. – Озера и скалы, черные и заснеженные горы.

– Красиво, должно быть.

– Наверняка.

– Я все-таки выучил, как будет “до свидания” и “спасибо”. – Адамберг вынул из кармана брюк бумажную карточку. Bless и takk.