– Чушь, Вейренк! К вашему сведению, я пил бреннивин, так называемую черную смерть. В вашей затее нет ни цели, ни логики, ни какого-либо рационального зерна.

– Это вы верно заметили, – сказал Адамберг. – Но не вы ли, Данглар, говорили недавно, что всегда полезно подкинуть что-нибудь в топку знаний?

– Стряхнув на нас весь этот робеспьеровский кошмар?

– Вот именно. Лучше момента для отъезда не придумаешь. Робеспьеровский кошмар застыл на мертвой точке, а наши пешки занимают отличную позицию на шахматной доске. Но движения нет. Вы меня слышите? Пешки не ходят. Не напомните ли, кто сказал, что животным свойственно двигаться?

– Аристотель, – проворчал Данглар.

– А он ведь был древний ученый, нет?

– Греческий философ.

– И вы им восхищаетесь, так?

– При чем тут Аристотель?

– Он поделился бы с нами мудростью своей. Ничто никогда не стоит на месте. Шахматная доска Робеспьера при этом патологически неподвижна. Патологически, Данглар. Какая-нибудь из фигур рано или поздно сделает ход. И этот ход нельзя пропустить. Но пока еще слишком рано. Поэтому сейчас как раз удобный момент для отъезда. В любом случае у меня нет выбора.

– Почему?

– У меня чешется.

– Это Лусио сказал?

– Да.

– Вы забываете, комиссар, – с яростью проговорил Данглар, – что как раз на этой шахматной доске мы собираемся разыграть партию в понедельник, на очередном заседании Конвента. С целью выявить потомков казненного Демулена и палача Сансона.

– Так я буду там, Данглар, равно как и вы и все восемь человек, занятых слежкой. Вот почему я улечу только во вторник.

– У нас начнется восстание. Бунт.

– Возможно. Я поручаю вам усмирить их.

– Вот уж нет.

– Как хотите. В конце концов, за главного остаетесь вы.

Данглар, на грани нервного срыва, встал и вышел из-за стола.

– Он подождет нас в машине, – сказал Вейренк.

– Да. В выходные собери вещи. Теплую одежду, фляжку со спиртом, деньги, компас, навигатор.

– Вряд ли на теплом острове будет сеть.

– Вряд ли. Может, нас там задержит туман, а может, мы сдохнем от голода и холода. Ты умеешь ставить ловушки на тюленя?

– Нет.

– И я нет. Кого, по-твоему, нам следовало бы взять с собой?

Вейренк задумался на мгновение, катая по столу стакан.

– Ретанкур.

– Я тебе уже сказал, она против. А когда Виолетта против, ее сдвинуть труднее, чем фонарный столб. Что делать, справимся сами.

– Она поедет, – сказал Вейренк.

В выходные настроение Данглара не улучшилось, и в понедельник вечером, по дороге на еженедельное заседание Конвента, включающее сеансы 11 и 16 жерминаля и арест Дантона, он не проронил ни слова.

Адамберг посвятил уикенд сборам в Исландию. У него, как у всякого уважающего себя горца, покорявшего пиренейские пики, где температура, случалось, падала до минус десяти, в хозяйстве имелись термопокрывала, ледобуры, снежные анкеры и кошки. Он посмотрел прогноз погоды на конец апреля – минус девять в Рейкьявике – язык сломаешь это произносить, – зато в Акюрейри всего минус пять, правда ветер, ползущие туманы, возможны снегопады. Он нанял в посольстве переводчика по имени Альмар Энгильбьяртурсон. Прекрасно, будем называть его Альмаром.

Они застряли в пробке у вокзала Сен-Лазар. Наконец тревога взяла свое, и Данглар нарушил молчание:

– Мы опоздаем и пропустим заседание.

– Не опоздаем и даже успеем спокойно переодеться.

При мысли, что скоро он облачится в лиловый фрак и сможет покрасоваться в жабо из тонкого кружева, майор слегка расслабился.

– Кстати, Данглар, вы так и не рассказали мне про “мучительную смерть Робеспьера”.

Он, понятное дело, рассчитывал, что рассказ майора будет еще пространнее обычного. И, несмотря на обет молчания, Данглар не устоял.

– Его арестовали девятого термидора, – пробурчал он, – около четырех часов пополудни. Вместе с его братом Огюстеном, архангелом Сен-Жюстом и многими другими. Сначала его таскали туда-сюда по городу, потом, когда провалилось парижское восстание, – я вам излагаю конспективно…

– Разумеется, Данглар.

– Короче, Робеспьер оказался в Парижской ратуше. Около двух часов утра к нему, взломав двери, ворвались вооруженные люди. Огюстен выпрыгнул в окно и сломал ногу, паралитика Кутона в коляске спустили с лестницы, а что касается Робеспьера, то тут существуют две гипотезы: наиболее правдоподобная состоит в том, что он пустил себе пулю в рот, но только раздробил челюсть. Другая – что в него выстрелил жандарм по фамилии Мерда[9], – нарочно не придумаешь. Итак, Робеспьер лежит с ужасающей раной – челюсть практически свисает у него с подбородка. Его на носилках относят в Тюильри, где вокруг него хлопочут два хирурга. Один из них запускает руку ему в рот, чтобы вытащить раздробленные куски, вынимает два зуба и осколки костей, но сделать они уже ничего не могут, разве что закрепить бинтами нижнюю челюсть. И только на следующий день, около пяти часов вечера, их всех отправляют на гильотину. Когда очередь дошла до Робеспьера, палач Анри, сын нашего Шарля-Анри Сансона, грубо сорвал с него бинты. Нижняя челюсть отделилась от лица, изо рта хлынула кровь, Робеспьер издал душераздирающий крик. Очевидец описывает это так: “Насколько можно было видеть, черты его лица были чудовищно изуродованы. Мертвенная бледность довершала этот жуткий образ”. Он добавляет, что когда палач показал голову Робеспьера народу, “она являла собой уже только зловещий и отвратительный предмет”.

– Палач обязан был сорвать повязку?

– Нет, она не помешала бы ходу ножа.

– У нас есть портреты Сансонов?

– Один есть точно – его отца, толстяка Шарля-Анри. Крупная голова, сурово насупленные брови, опущенные уголки глаз, очень длинный, массивный нос и обвисший толстогубый рот.

– Говорят, он любил расчленять обезглавленных жертв, – сказал Вейренк. – Как приятно будет сегодня вечером познакомиться с его потомком.

Брюнет в седом парике чуть ли не с раскрытыми объятиями встретил их в раздевалке. Его шея утопала в буйной пене кружев, оттенявших темно-красный фрак. С тростью в руке он восседал в кресле в стиле Людовика XVI, прикрепленном к ящику с двумя большими деревянными колесами. Паралитик.

– Добрый вечер, гражданин Кутон, – обратился к нему Данглар.

Обрадовавшись, что снова перенесся в 1794 год, майор обрел безмятежность или просто всего за пару минут сумел оторваться от реальности.

– Не очень-то я на него похож, правда? – спросил Брюнет, тоже очень довольный. – Ну, гражданин Данглар, скажи, достаточно ли я дерзок для роли Кутона, “второй души” Робеспьера?

– Недостаточно, – признал Данглар. – Но и так сойдет.

– Переодевайтесь, сдавайте телефоны, порядок вам известен. Я оставил вам те же костюмы, что и на той неделе, чтобы вам проще было проникнуться ролью.

Трое полицейских гуськом вышли из раздевалки в черном, лиловом и темно-синем фраках. Вейренк почистил рукой белые чулки, чтобы они стали еще белоснежнее.

– Вступишь ли ты в игру, гражданин Вейренк? – спросил Брюнет-Кутон.

– Почему бы и нет? – сказал Вейренк, расправляя перед зеркалом парик.

– Кто сегодня председатель? – спросил Данглар.

– Тальен.

– С ним шутки плохи, – заметил Вейренк.

– О да, гражданин. Сегодня вы вольетесь в ряды монтаньяров, на верхних скамьях слева. Мое кресло будет слишком бросаться в глаза на “равнине”, и вас тут же заметят. Не забудьте, что на этом заседании Робеспьер предъявит обвинение Дантону. Вы встревожены и напуганы, но перечить ему не осмелитесь и будете трусливо аплодировать вместе со всеми. Страх растет. Робеспьер осмелился атаковать Дантона, чем это может кончиться? Пока что лучше потакать ему. Вот ваша партия. Ясно?

– Более чем, – сказал Данглар, которого забавляли попытки Брюнета передать чувства взволнованных монтаньяров.