– Все вы понимаете, – продолжал Адамберг. – Деньги на содержание посылались для обоих мальчиков. Вот что вы обнаружили.

– Нет, моя мать ничего никогда не платила.

– Неправда. Доказательством тому служат даты и почерк на конвертах. Сначала писала Аделаида Пуйяр. Потом Аделаида Мафоре. Одно и то же имя, одна и та же рука. Что ж тут не понять.

– Все сгорело, – буркнул Виктор.

– Все, кроме воспоминаний. В частности, почтальона.

Отупев от портвейна, Виктор разжал пальцы.

– Ну ладно, – просто сказал он.

– Вы не просто товарищи по несчастью, – сказал Адамберг так тихо, как мог, – вы еще и братья.

Адамберг снова встал из-за стола и на этот раз отправился в лес, где кабан Марк, внезапно застыв на месте, протянул ему морду. Данглар и Вейренк сели поодаль на скамейку. Адамберг опустился на ковер из опавших листьев, и Марк улегся рядом, позволив ему почесать свою утиную морду и тем самым отрешиться от страстей, бушевавших за столом. Адамберг унаследовал от матери чрезвычайную сдержанность в выражении чувств, которые, говорила она, быстро смыливаются и утекают сквозь пальцы, если слишком много говорить о них. Он поднял голову – и Марк последовал его примеру, – заметив стоящего перед ним Вейренка.

– Прошло двадцать пять минут. Если мы будем ждать, пока иссякнут братские сантименты, мы проторчим тут года два, как ты понимаешь.

– Я совсем не против.

Адамберг встал, наскоро отряхнул брюки и, почесав напоследок пятачок Марку, направился к столу разоблачений и признаний. Ему предстояла трудная партия, чего тянуть. Он заговорил стоя, топчась на траве, и все взгляды следили за его передвижениями.

– Виктор появился тут двенадцать лет назад, прокрался словно тень, обманным путем, под вымышленным именем. Почему? Потому во что бы то ни стало хотел скрыть, что Аделаида Мафоре – его мать. Очень странное поведение. Но весьма логичное только с одной точки зрения: если он намерен ее убить.

– Что? – крикнул Виктор.

– Ты получишь слово чуть позже, – безапелляционным тоном заявил Адамберг. – Дай мне сказать. И хуже всего, что желание это Виктор таил в себе уже давно, с самого детства, проведенного на ферме Тот. И оно только усилилось, когда она, приехав туда, даже не удостоила его взглядом. Младшего сына забрала, а его оставила. Каждый день, каждый вечер он упивался своей ненавистью и отчаянием, вынашивая план действий. Она за все заплатит. И вот в двадцать пять лет он поселяется в доме Мафоре. И ждет удобного случая. Для него жизненно важно скрыть тот факт, что она его мать. Пусть она узнает это за мгновение до того, как он нанесет удар. В Исландии. Он охотно поддержал идею отправиться на теплый камень. Там, вдали от мира, чего только не случается. По дороге найдется прорубь, а на островке ее можно будет отозвать в сторону, там скользко, она упадет, ударится головой о скалы, он позовет на помощь, но поздно, ей конец. Он поклялся себе, что живой она оттуда не вернется. Но они попали в туман, и мерзкий ублюдок заколол так называемого легионера. Предположим, это сделал не сам Виктор. Но он воспользовался случаем. Ночью, взяв нож, он точным ударом в сердце убивает свою спящую мать. Второе убийство тут же приписывают ублюдку. Месть свершилась. Опасность возникает десять лет спустя. Амадей показывает ему письмо Алисы Готье. На следующий день после посещения Амадея Алису Готье убивают в ванной. Только зачем было знак рисовать?

– Понятия не имею, что это за знак! – яростно выкрикнул Виктор.

– Отложим знак на потом, – согласился Адамберг, наполняя его стакан. – Вторая опасность: являются полицейские с целью допросить Амадея насчет его разговора с Алисой Готье. Последняя сказала ему правду: Аделаиду Мафоре убили на острове. Но что касается действий “мерзкого ублюдка”, мы располагаем только вашими свидетельствами. Зачем этому мужику убивать Аделаиду? Что касается первого убийства, то, допустим, оно было вызвано ссорой паникующих самцов. Но ее-то зачем? Муж мог воспользоваться случаем и тут же после первого убийства устранить свою жену. Или не муж, а его преданный секретарь Виктор? Алиса Готье, видимо, поделилась с Амадеем своими предположениями. Не исключено, что подозрение падет на Виктора, тем более что Мафоре тоже только что умер. Полицейские теперь от него не отстанут и не ослабят хватку. Тогда Виктор излагает Амадею свой план. Вот где кроется причина их скачки. Им надо было выработать общую версию событий: человек, напавший на Аделаиду Мафоре, падает в костер – очень правдоподобная деталь, – но, если разобраться, совершенно фальшивая, – он унижен и ударом ножа закалывает ее на глазах у всех. “Иначе, – внушает Виктор Амадею, – начнут подозревать твоего отца. Как будут рассуждать полицейские? Убив свою жену, а теперь и Готье, он покончил с собой. Нам это надо?” Амадей, всегда веривший Виктору, своей путеводной звезде, не сомневается в виновности отца. У меня все.

Раскрасневшийся от выпитого Виктор налил себе очередной стакан – Адамберг уже сбился со счета – и попытался говорить спокойно. Выпрямив спину не хуже Робеспьера, он принял позу оскорбленного пьяницы, пытающегося не упасть со стула.

– Нет, комиссар. Все произошло именно так, как мы вам рассказали. В противном случае почему бы убийца стал нам угрожать? Почему все молчали бы целых десять лет? Если их убил я?

– В этом-то и проблема. В их молчании.

– При этом, комиссар, должен признать, ваша гипотеза звучит весьма убедительно, – нагло заявил Виктор.

Он встал, пошатываясь, и одним взмахом руки смел со стола все стаканы. Схватил бутылку портвейна и отпил несколько глотков прямо из горлышка. Потом завопил, расставив ноги и размахивая бутылкой:

– И я вам скажу, почему она звучит убедительно! Потому что да, да, я мечтал ее убить! Да, я всегда мечтал об этом! Да, когда она забрала Амадея, я поклялся, что сделаю это! Да, опять же, я появился здесь, чтобы быть ближе к брату. И да, я ничего не сказал, чтобы никто не догадался, что я ее сын, черт возьми! Или что она, черт возьми, моя мать! Чтобы безнаказанно прикончить ее! Да, да, Исландия подвернулась очень кстати! Да, я поддержал идею отправиться на их сучью скалу! Но легионера убил этот козел, хотите верьте, хотите нет. И да, мне пришла в голову мысль заколоть ее под шумок! Да, вы правильно восстановили всю картину! Только убил ее не я! Этот подонок украл у меня мое убийство! Мое убийство!

Виктор сделал еще один глоток и все-таки упал, потеряв равновесие. Он попытался встать, но, отказавшись от этой затеи, так и остался сидеть в траве, уронив голову между колен и прикрыв ее руками. Затем он начал икать, всхлипывать, что-то вскрикивать от отчаяния, которое уже не знало преград. Адамберг поднял руку, знаком попросив никого не вмешиваться.

– Не надо, Амадей, – сказал Виктор, икнув. – Я не хочу вставать.

– Может, одеяло? Хочешь, одеяло принесу?

– Меня тошнит. Принеси чего-нибудь, чтобы меня стошнило.

– Чего?

– Лошадиного дерьма.

– Нет, Виктор.

– Прошу тебя. Лошадиного дерьма, хочу лошадиного дерьма.

Амадей растерянно поднял глаза на Адамберга, но тот взглядом успокоил его.

– Но когда мы оказались уже в безопасности, на Гримсее, – продолжал Виктор громким безумным голосом, даже не утирая слез, смешавшихся с соплями, – я понял, что убийца спас – как там эта штука называется? – мою душу и что на самом деле я никогда этого не хотел. Нет, все не то. Я мог бы и собирался его совершить, убийство это. Я понял совсем другую вещь.

Виктор снова положил отяжелевшую голову на колени.

Адамберг поднял за подбородок его лицо:

– Не засыпай. Я подержу тебе голову. Положи ее на мой кулак. Говори.

– Меня тошнит.

– И стошнит, не волнуйся. Так что ты понял?

– Где?

– Когда оказался в безопасности на Гримсее.

– Что в жизни не смог бы этого сделать. Я вспомнил свою мертвую мать, лежащую в заснеженных скалах, нет, я возненавидел бы себя, если бы убил ее. Но, не разделайся с ней тот мерзавец, это ужасное злодеяние совершил бы я, не прошло бы и нескольких часов. И вот тогда я покончил бы с собой.