– С чего вы взяли?

– Навел справки в соцслужбах и на ферме, а если точнее, у мадам Манжматен. У Роберты. В дни большой стирки она приходила помогать супругам Гренье. Она помнит Амадея, от которого отказались при рождении. Помнит, что Мафоре приехали за ним пять лет спустя.

Адамберг говорил медленно, мягко, понимая при этом, что все равно приводит в смятение молодого человека.

– Амадей, вы ничего не вспоминаете, когда слышите эти фамилии?

– Нет.

– Надо дойти аж до уток? Вы говорили, что помните уток.

– Помню.

Положив руку на стол, Виктор согнул указательный палец. Амадей тоже. Знак сговора, приказ хранить молчание.

– Однажды вы разом отрубили головы десяти уткам. Вас заставили выпотрошить их и потом есть на завтрак, обед и ужин. Фермерский работник, мальчик чуть постарше вас, помог вам.

– Мальчика постарше я помню. Я вам говорил.

– А уток? Топор? Кровь?

– Помнит, – подтвердил Данглар так же мягко, как Адамберг.

Амадей разогнул палец.

– А что такого, – сказал он, и у него на лбу и на губе выступили капельки пота. – Да, я рос в приемной семье. Родители просили меня не распространяться об этом. Я не люблю ни вспоминать, ни говорить на эту тему. И вообще, с какой стати? Вам-то какая разница?

– Так значит, – не отставал Адамберг, – вы помните мальчика, который помогал вам есть уток?

– Если есть кто-то в этом мире, о ком я хочу вспоминать, так это он.

– Он защищал вас, да?

– Без него я бы сто раз умер.

Виктор уже согнул кончики всех пальцев, но Амадей, судя по всему, не обращал на него внимания или был просто уже не в состоянии воспринимать его сигналы, погрузившись во мрак воспоминаний, где брезжил лишь один огонек – тот “мальчик постарше”.

– А когда приехали ваши родители, незнакомые вам родители, вас буквально вырвали у него из рук. Говорят, вы вцепились в него и он тоже никак не хотел вас отпускать.

– Я был слишком мал, чтобы что-то понимать. Да, меня вырвали у него ради моего же блага, как мне потом объяснили. А он шептал мне на ухо: “Не волнуйся, куда ты, туда и я. Я тебя не брошу. Куда ты, туда и я”.

Амадей опустил руки и сжал кулаки. Адамберг глубоко вздохнул и поднял взгляд на кроны высоких деревьев. Самое трудное было еще впереди.

– Но он пропал, – продолжал Амадей прерывающимся голосом. – Понятное дело, он же не мог найти меня. Но я понял это гораздо позже. Долгие годы, каждый вечер, всматриваясь в парк, я ждал, что он придет. Но он так и не появился.

– Почему же, – сказал Адамберг. – Появился.

Амадей откинулся на спинку стула, обхватив голову руками, словно животное, которое незаслуженно ударили.

– Он сдержал слово, – продолжал Адамберг.

Виктор разогнул пальцы. Губы его были плотно сжаты.

– Вы на самом деле не узнали его? – Комиссар наклонился к Амадею. – Вот его, – он показал на Виктора, – Виктора, так называемого Виктора Мафоре.

Амадей повернул голову к секретарю отца так медленно, словно, закоченев, утратил способность управлять своим телом.

– Когда вы расстались, он был пятнадцатилетним долговязым, некрасивым, худеньким подростком, а десять лет спустя вы увидели мускулистого бородатого мужчину. Но его волосы, Амадей? Его улыбка?

– Я по-прежнему некрасив, – сказал Виктор с какой-то даже нарочитой небрежностью, пытаясь снизить торжественность момента.

– Мы с коллегами пойдем пройдемся. Оставим вас на несколько минут.

Сев на корточки в траве, Адамберг смотрел издалека, как они, сцепив руки, что-то говорили, перебивая друг друга. Амадей уткнулся Виктору в плечо, тот быстро провел рукой по его волосам, и четверть часа спустя они вроде бы немного успокоились. Он дал им еще пять минут и махнул своим помощникам, сидевшим на скамейке чуть поодаль – английскому костюму Данглара был противопоказан контакт с сырой землей.

– Следите за их пальцами, – сказал Адамберг, медленно подходя к столу. – Сгибая указательный палец, Виктор подает знак Амадею, чтобы он помалкивал.

– Вы не узнали его? – снова спросил Адамберг.

– Нет, – сказал Амадей с совершенно изменившимся взглядом, все еще держа Виктора за руку.

– Узнали, но на подсознательном уровне. Вы узнали его мгновенно, и приняли его, и полюбили простого секретаря своего отца.

– Да, – признал Амадей.

– Теперь займемся вами, Виктор, и вашими тайнами. Как ваша настоящая фамилия?

– Вы ее знаете. Мафоре.

– Да нет. Брошенному ребенку дают три имени, последнее из которых становится фамилией. Так что?

– Лоран. Гренье назвали меня Виктор Лоран.

– Но вы присвоили себе фамилию Мафоре, чтобы заинтересовать Анри. Вы вошли в этот дом под вымышленным именем и прочно в нем обосновались, не сказав Амадею, что были его товарищем по ферме Тот.

Словно в полусне, накрыв руку Амадея своей, Виктор заговорил усталым голосом:

– Я пытался избежать потрясений. Амадей вроде бы пришел в себя, жил неплохо, может быть, и безрадостно, но жил же, и я не хотел эту жизнь ломать. Я был рядом, это главное.

– Все это прекрасно, и я на самом деле вам верю, – сказал Адамберг. – Но вот так вернуться и ничего не сказать ему, врать напропалую все двенадцать лет – чего ради?

– Я вам объяснил.

– Нет, – резко вмешался Вейренк.

– Нет, – сказал Адамберг. – Амадей принял бы вас как божество с фермы Тот. Не от него вы хотели скрыть свое происхождение.

– От него, – не уступал Виктор, лицо его окаменело, лоб, окаймленный элегантными светлыми кудрями, уродливо сморщился.

– Нет. Вы скрывались не от него, а от нее.

– От кого от нее? – вскинулся было Виктор с высокомерным видом.

– От Мари-Аделаиды Пуйяр, в замужестве Мафоре.

– Не понимаю, о чем вы.

– Вы перерыли все документы в доме Гренье, как только достаточно повзрослели. И всё узнали еще до отъезда Амадея.

– Не было там никаких документов! Либо их уничтожили, – выкрикнул Виктор. – Да, я искал, но ничего не нашел!

– Уничтожили? Притом что это было идеальное орудие шантажа? Такие люди, как Гренье? Конечно нет. И вы их нашли. В противном случае как бы вы узнали новый адрес Амадея?

Наступило напряженное молчание, и Данглар предложил выпить портвейна. Или еще чего-нибудь. И, вяло переставляя длинные ноги, поплелся к дому в поисках Селесты. Попросил у нее чего-нибудь покрепче. На этот раз не для себя. Все молча ждали, словно эта манна небесная могла спасти положение или хотя бы оттянуть развязку.

– Хорошо, – в конце концов признался Виктор, выпив два стакана портвейна. – Я действительно рылся в бумагах Гренье. Они спрятали их в балке, в углублении за старой ржавой косой. Но там оказалось всего два письма.

– Вы нашли их до отъезда Амадея, я прав?

– Да, – сказал Виктор, подливая себе портвейна. – Мне было тринадцать лет.

– Там были сотни писем, а не два. И вы узнали много чего еще.

Виктор согнул указательный палец, на этот раз для самого себя. Амадей уже давно перестал что-либо воспринимать. Он так и сидел, уставившись на Виктора с недоумевающим, почти блаженным видом, которому мог бы позавидовать даже Эсталер.

– Только имя его матери и адрес, – сухо заключил Виктор. – Достигнув совершеннолетия, я уехал с фермы, сменил множество работ, но, как только у меня появился мотоцикл, я ездил смотреть на него, прячась в лесу. Пока наконец не придумал, как проникнуть в дом.

– В ином обличье и под вымышленным именем.

– А что тут плохого? Я же ему обещал.

– Это верно. Но прожить тут двенадцать лет, ничего ему не сказав, чтобы избежать “потрясений”, – нет, в это я не верю. Вы хранили молчание по совершенно другой причине.

– Не понимаю, о чем вы, – повторил Виктор.

Его голос звучал устало и при этом возбужденно, потому что он понемногу пьянел, на что, собственно, и рассчитывал Адамберг, все время подливая ему портвейна. Чем больше пьешь, тем пьешь быстрее, и Виктор подтвердил это правило, осушив четвертый стакан двумя глотками. Амадей сидел молча, все так же вцепившись ему в руку. Данглар в кои-то веки был трезв.