– Садитесь, прошу вас.

Успокоившись, Шато сунул стальную пилку в карман жилетки и предложил им сделать заказ, порекомендовав слоеный пирог с грибами и шпинатом и телячью печень по-венециански. Шато оказался невысоким узкоплечим человечком с круглым румяным лицом. Редкие светло-каштановые волосы на макушке и ничем не примечательные голубые глаза. Ничего особенного, если не считать этой несуразной пилки и его манеры держаться – прямо и прилежно, словно на проповеди в церкви. Адамберг даже огорчился, как будто президент Общества Робеспьера обязан был наводить страх.

– Что-нибудь выпьете? – спросил Данглар, изучая винную карту.

– Я редко пью, но с вами за компанию с удовольствием. – Шато выдавил из себя улыбку. – Я предпочитаю белое, если не возражаете.

– Я за, – сказал Данглар и тут же приступил к заказу.

– Я еще раз прошу извинить меня, что заставил вас проделать этот путь. Увы, я вынужден был так поступить.

– Вам угрожают? – спросил Вейренк.

– Уже давно, – сказал Шато, снова сжимая губы. – И ситуация только усложняется. Я также прошу извинить мои гигиенические процедуры. – Он показал им черные от земли ногти. – Ничего не поделаешь.

– Вы работаете в саду? – спросил Адамберг.

– Я только что посадил три мексиканских апельсина и очень рассчитываю на их пышное цветение. Что касается угроз, господа, вы должны понять, что президент Общества, посвященного Робеспьеру, это отнюдь не то же самое, что капитан торгового судна, так сказать. Я скорее командую военным кораблем, противостоящим всем бурям и натискам, поскольку уже одно только имя Робеспьера будоражит страсти, которые грозными волнами перехлестывают через борт. Признаюсь, что, когда я создавал нашу исследовательскую группу, я совершенно не ожидал ни столь грандиозного успеха, ни таких пылких чувств, будь то восторг или, напротив, ненависть. Иногда даже, – сказал он, водя кончиком ножа по тарелке, – я думаю, не сложить ли мне с себя полномочия. Слишком часто я сталкиваюсь с одержимостью, бурными реакциями, восторженным поклонением или отторжением, и все это в конечном итоге превращает нашу научную организацию в арену для воплощения фантазий. О чем я крайне сожалею.

– До такой степени? – спросил Данглар, наполняя бокалы всем, кроме Адамберга.

– Я, ей-богу, был готов к тому, что вы воспримете мои слова с недоверием, это так естественно. Но вот взгляните, я захватил с собой два последних письма, доказывающих, что эти угрозы, так сказать, вовсе не шутка. У меня в офисе их скопилась целая куча. Вот, например, письмо приблизительно месячной давности.

– А вот еще одно, – продолжал Шато. – Отправлено десятого апреля. Сразу после убийств Алисы Готье и Анри Мафоре, если не ошибаюсь. Как видите, бумага самая обычная и текст набран на компьютере. Об авторе сказать нечего, разве что он опустил письмо в Ле-Мане, но толку от этого мало.

Данглар с жадностью накинулся на второе письмо.

– Право, довольно неожиданно. – Шато через силу усмехнулся. – Да вы ешьте, господа.

– Очень даже неожиданно, – серьезно сказал Данглар, – тем более что оба текста являются точными копиями реальных писем, отправленных Максимилиану Робеспьеру после принятия чудовищного закона Десятого июня 1794 года.

– Кто вы такие? – воскликнул Шато, резким движением отодвинув стул. – Вы не полицейские! Кто вы?

Адамберг удержал Шато за руку, пытаясь поймать его перепуганный взгляд. Шато учащенно дышал, но выражение лица комиссара – при условии, что это и правда комиссар, – немного его успокоило.

– Мы полицейские, полицейские, – заверил он Шато. – Данглар, покажите ему ваше удостоверение, но так, чтобы никто не видел. Майор много чего знает о революционном периоде.

– Я не встречался ни с кем, за исключением историков, – глухо сказал Шато, все еще настороже, – кому был бы знаком текст этих писем.

– Ему, – сказал Вейренк, показывая на майора вилкой.

– Память майора Данглара, – подтвердил Адамберг, – это мистическая бездна, куда лучше не соваться.

– Прощу прощения. – Данглар с невинным видом покачал головой. – Эти письма все же достаточно известны. Будь я одним из тех, кто вам угрожает, я бы так по-глупому себя не выдал, как вы понимаете.

– Ваша правда, ей-богу, – сказал Шато и, чуть поостыв, придвинулся к столу. – И все же.

Данглар долил всем вина, чуть кивнув Шато в знак примирения.

– И кому же адресованы эти письма? – спросил он. – То есть что написано на конверте?

– Вы не поверите! “Г-ну Максимилиану Робеспьеру”. Как если бы он был еще жив. Как если бы он еще представлял для кого-то угрозу. Я же говорил, наши собрания посещают порой настоящие психи, и вот теперь они нападают на наших членов. Они пытаются – на мой взгляд, во всяком случае, – создать у нас атмосферу страха, что рано или поздно отразится и на мне самом. Вы же прочли: “Уже сегодня, глядя на тебя, я буду наслаждаться твоим ужасом”. Я учредил это Общество, идея его основания и концепция принадлежат мне, и, соответственно, вот уже двенадцать лет я его возглавляю. И, право, вполне логично, что автор писем или какой-то иной безумец избирает мишенью самую верхушку.

– Вы там один, что ли? – спросил Адамберг.

– Со мной работают казначей и секретарь, они же по совместительству являются моими телохранителями. В “Журналь офисьель” они фигурируют под псевдонимами. Я – под своей настоящей фамилией. Поначалу я вообще не осторожничал.

– И еще у вас есть спонсор, – напомнил Вейренк.

– Возможно.

– Даже скорее меценат.

– Да.

– Анри Мафоре.

– Именно. И его недавно убили. Он оплачивал аренду зала. Когда девять лет назад Мафоре присоединился к нам, мы были в плачевном положении, и он все взял в свои руки. Ликвидировав его, убийца выбил у нас почву из-под ног, лишив нас средств к существованию.

Адамберг, наблюдая, как коротышка президент аккуратно режет слоеный пирог, пытался как-то увязать перепачканные землей руки со свойственной ему манерностью. Чернота земли облагораживает руки, грязь обезображивает их. Как-то так.

– Почему же Мафоре, если уж он так жаждал финансировать вашу организацию, приходил лишь изредка? Вы написали, что он, как и две другие жертвы, был непостоянным членом.

– Анри был одержим научной и даже революционной целью, могу сказать это без преувеличения, и эта миссия полностью захватила его. Он боялся засветиться на заседаниях и предпочитал не рисковать. Вряд ли его сотрудники отнеслись бы к этому, так сказать, с пониманием. И, ей-богу, та же проблема актуальна и для всех нас, для меня в том числе. Я являюсь старшим бухгалтером “Гранд-отеля Галлия” на сто двадцать номеров. Знаете такой?

– Да, – сказал Вейренк. – А я думал, вы садовник.

– В каком-то смысле да, – протянул Шато, рассматривая свои ногти. – Я ухаживаю за гостиничным садом, там больше никто ничего в этом не смыслит. Но если вдруг директор узнает, какое Общество я возглавляю, я окажусь на улице. Ибо человек, пристально интересующийся Робеспьером, неминуемо вызывает подозрение, да никто и не будет особо разбираться. Анри важно было знать, что наше Общество продолжает свое существование. Он появлялся у нас два раза в год.

– Как вы считаете, – спросил Адамберг, – Мафоре сам привел Алису Готье, ту убитую женщину, на ваши заседания?