Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Умеет ли Сталин прощать? Не захочет ли отомстить? Как? Возможностей у него теперь много! Он может занять более категоричную позицию в вопросе о социальном строе стран Восточной Европы, где находятся сейчас советские войска. Может не согласиться на включение в новое польское правительство представителей лондонской эмиграции.

Денонсация договора России с Японией? О, как она обрадовала Рузвельта! Сталин — верный союзник, — он держит слово. Но… о денонсации было объявлено пятого апреля, а эти письма Сталин отправил седьмого. Так, может быть, денонсация — не более чем жест? Погрозили пальцем Японии, и дело с концом. Сталин может — и это было бы сильнейшим ударом по Америке — взять обратно свое обещание вступить в войну с Японией. Он может сослаться хотя бы на то, что после всесторонних обсуждений с военными пришел к выводу, что выдержать две войны — одну сразу же за другой — Россия не в состоянии. Да еще добавит при этом, что людские и материальные ресурсы его страны были бы менее истощены, если бы западные союзники выполнили свое обещание и открыли второй фронт своевременно. Может быть, за эти два дня — между денонсацией советско-японского договора и отправкой писем — произошло какое-то событие, окончательно подорвавшее американо-советские отношения? Но что именно? Может быть, Сталину за эти дни стали известны какие-нибудь новые подробности о характере бернских переговоров? Или, может быть, при поддержке Черчилля «лондонские поляки» предприняли очередную антисоветскую акцию? Но какую?..

Так или иначе, под угрозу поставлены все послевоенные проекты Рузвельта и в первую очередь создание Организации Объединенных Наций. В самом деле, как Советский Союз может быть уверенным, что в этой Организации будет соблюдаться принцип равноправия?..

После Тегерана и Ялты президент считал, что у него со Сталиным установились вполне лояльные, даже дружеские отношения. В своей первой «Беседе у камина» по возвращении в Вашингтон из Тегерана президент сказал:

— Мы хорошо поладили с маршалом Сталиным…

«Вот и поладили!» — с горечью повторил сейчас про себя Рузвельт.

Он пустыми глазами смотрел на лист бумаги, на котором не было написано ничего, кроме слов: «Лично и секретно премьеру И. В. Сталину от президента Ф. Д. Рузвельта». Потом наконец оторвал от него взгляд и рассеянно оглядел письменный стол. И заметил маленький бумажный прямоугольник. Это была та самая египетская марка, которую принес ему Рилли.

Глава девятая

СФИНКС

И тут Рузвельт вспомнил… Вспомнил, как по пути в Тегеран сделал посадку в Каире. Он пробыл там с двадцать второго по двадцать шестое ноября, совещаясь с Черчиллем и Чан Кайши. И во что бы то ни стало хотел осмотреть знаменитые египетские пирамиды.

Безоблачное небо, яркое солнце и нескончаемые пески… Вопреки ожиданиям пирамиды не произвели на Рузвельта особого впечатления, но огромный сфинкс заворожил его.

Разумеется, он много раз видел изображения сфинкса на фотографиях, но всегда воспринимал его как безжизненную каменную глыбу с примитивными очертаниями получеловека, полузверя… В реальности все оказалось иным. Сфинкс осмысленно глядел прямо в глаза президента и как бы вопрошал: «На что ты надеешься?»

Над ухом Рузвельта прозвучал голос Черчилля:

— Скоро нам предстоит встреча с другим сфинксом, мистер президент.

— Что? — удивленно спросил Рузвельт, но тут же понял, что имел в виду английский премьер. Ну, конечно, в западной печати Сталина не раз называли «сфинксом», «загадочным русским сфинксом», «непредсказуемым большевистским сфинксом»… Словом, вариантов было много, и президент давно привык к ним, как к пустым журналистским штампам.

Но там, в Египте, сидя в своей машине перед каменной громадой, Рузвельт вдруг с волнением подумал о предстоящей встрече со Сталиным.

…И вот теперь президент смотрел на маленькую марку, а перед его мысленным взором вставал гигантский сфинкс и, казалось, говорил ему: «Загляни в свое сердце, смертный! Я пережил тысячи властелинов и знаю их судьбы, а ты не знаешь даже своей собственной. Мне не дано прорицать. Но если ты в силах постичь мое безмолвие, пойми его как наставление: загляни в свое сердце!»

Рузвельт снова перевел взгляд на письмо, которое, по существу, не было даже начатым.

«Сфинкс…» — мысленно произнес од про себя. И повторил: «Сфинкс…»

Но тут же одернул себя:

«Какого черта! В конце концов мы нашли с этим „сфинксом“ общий язык и в Тегеране и в Ялте. Он не мог не видеть, не мог не оценить главного в моем поведении. Он не должен забывать, что я вопреки сопротивлению Черчилля прямо высказался за „Оверлорд“! А наша первая встреча в Тегеране?! Ведь он сам тогда пришел в мою комнату, и мы провели около часа в дружеской беседе! Не может же он забыть и более далекое прошлое — когда я, именно я признал Россию!»

Но, подумав обо всем этом, Рузвельт ответил самому себе:

«Да, конечно, но все это было давно… А то, о чем с таким возмущением пишет Сталин в своих последних письмах, было совсем недавно. Кто может угадать ход его мыслей?»

Взгляд президента скользнул по марке, и до его слуха снова донесся голос сфинкса:

«Загляни в свое сердце!»

Рузвельт тряхнул головой. «Хватит! Так можно дойти до галлюцинаций! Об ответе Сталину я сегодня больше не думаю, — приказал он себе. — Уже поздно. К тому же сосредоточиться на ответе мне, видимо, мешает сознание, что „джефферсоновская речь“ еще не готова, а тринадцатого мне надо выступать. Завтра я покончу с этой речью и поставлю точку или восклицательный знак. И тогда целиком сосредоточусь на ответе Сталину. А сейчас… сейчас надо отвлечься. Иначе я не засну».

Кресло, в котором сидел президент, почти касалось своей спинкой книжных полок. С силой опершись о подлокотники, Рузвельт вполоборота повернулся к полкам. Он читал много, очень любил книги по истории — когда-то даже сам решил написать историю Соединенных Штатов, но дальше нескольких десятков страниц дело не пошло. А теперь — с чисто детским удовольствием — президент все чаще и чаще читал детективные романы.

После приезда в Уорм-Спрингз он еще ни разу не прикоснулся к своим книжным полкам. Но, насколько он помнил, детективы стояли где-то невысоко, в пределах досягаемости. Подняв над головой руку, он нащупал корешок томика в коленкоровом переплете и вытащил его из ряда.

Он ошибся. Книга, которую он держал в руке, не имела никакого отношения к детективам. Ее автором был Самнер Уэллз. Рузвельт еще не успел прочесть эту книгу — она вышла только в прошлом году, — но знал и ценил Уэллза, бывшего заместителя государственного секретаря. Его подсидел Буллит, и Уэллз, одаренный и блестяще образованный человек, вынужден был уйти в отставку в сорок третьем году. Рузвельт так и не простил этого Буллиту.

Но, несмотря на симпатию к автору книги, президенту не хотелось сейчас углубляться в серьезное чтение. Он взглянул на заголовок — «Время для решения», машинально раскрыл книгу где-то на середине и рассеянно пробежал глазами первый абзац восьмой главы.

И вдруг его словно что-то кольнуло. Восьмая глава начиналась так:

«В первые послевоенные годы двумя величайшими державами — и в материальном и в военном отношении — будут Соединенные Штаты и Союз Советских Социалистических Республик. Откровенное признание этого факта должно лежать в основе всякого планирования политики, которое наше правительство должно проводить по отношению к Советскому Союзу».

Религиозность Рузвельта всегда была далека от экзальтации, но тут ему показалось, что он услышал голос самого господа бога. Только что прочитанный абзац так точно укладывался в поток размышлений президента, что ему было трудно — да и не хотелось — считать это простым совпадением.

Он не стал читать «Время для решения» дальше — в абзаце, попавшемся на глаза, мысль была сформулирована в такой лаконичной и категорической форме, что его уже даже не интересовало, о чем еще говорится в этой книге. Важна была уверенность только в одном: союз между Америкой и Россией не будет поколеблен…

56
{"b":"576536","o":1}