После этого звонки и стук прекратились. Какое-то время Рихард не решался поднять конверт, но после короткого размышления взял его и прочел адрес Герды и обратный адрес внизу: штамп газеты «Унзере Цайт». Почтового штемпеля на конверте не было, очевидно, его доставил нарочный.

«Унзере Цайт» была коммунистической газетой, это Рихард знал.

Он отнес конверт в спальню, положил его на видном месте, затем вернулся в кабинет Герды к письменному столу и уже смелее стал проглядывать бумаги, стараясь не смещать их с мест, на которых они лежали. Неожиданно на глаза ему попалась листовка, одна из тех, что были разбросаны в зале суда над Борхом…

Точно обжегшись, Рихард отпрянул от стола. Если раньше он боялся, так сказать, «наследить», то теперь опасался другого: найти явные доказательства, что Герда состоит в коммунистической партии. Ведь если он получит прямые доказательства этому, значит, Клаус был прав в своих подозрениях. Но из этого Рихард должен был сделать вывод, что, с каждой встречей все более сближаясь с Гердой, он совершает прямую измену своему делу.

До сих пор Рихард мог полагать, что подозрения Клауса вздорны, ничем не обоснованы и поэтому связь с Гердой не считал преступлением перед партией.

Но если он убедится, воочию убедится, в обратном?!

Рихард еще раз окинул взглядом стол, книжные полки и, быстро выйдя из комнаты, запер дверь. Потом он вынул свой блокнот и написал: «Герда, дорогая моя! Спасибо за заботу. Я отлично выспался, выпил, как ты велела, кофе и теперь ухожу. Ухожу с мыслями о тебе. Буду звонить в ближайшее время. Твой Р.

P. S. Утром принесли конверт. Я положил его на тумбочку. Р.».

Эту записку Рихард приколол к абажуру лампы на то самое место, где Герда оставила свою записку. Затем он прошел на кухню, вымыл чашку, из которой пил кофе, еще раз осмотрел спальню и кухню и отправился домой, заперев за собой дверь ключом, теперь принадлежащим ему.

Только два чувства жили теперь в душе Рихарда. Первым была любовь к Герде. Вторым — еще более остро вспыхнувшая ненависть к Германской коммунистической партии. Она представлялась ему в виде мрачной и грозной силы, пытающейся отнять у него Герду, стеной, непреодолимым препятствием, неумолимо растущим между ними.

Нет, Рихард не распространял свою ненависть на Герду. Вопреки логике, в противоречии со здравым смыслом ему казалось, что эта совсем еще не так давно запрещенная в стране партия еще раньше или теперь, когда стала легальной, захватила своими щупальцами Герду, втянула в орбиту своего влияния, воспользовавшись ее молодостью и политической неопытностью…

О, если бы Герда не скрывала от него своих истинных взглядов! Тогда он, Рихард, сумел бы воспользоваться многолетними уроками своего отца, убедить Герду в том, что так называемая ГКП — это организованная агентура Москвы, что годы, проведен-ьые страной под руководством фюрера, были годами формирования и подъема истинно немецкого духа… Да, он убедил бы ее, привлек на свою сторону, напомнил бы Герде, либерально настроенной девушке, что фюрер также был и за рабочих, и за социализм, недаром эти два слова присутствовали в названии созданной им партии.

Проклятые коммунисты! Как отвоевать у них Герду?! В своем воспаленном воображении Рихард представлял себе ГКП в виде чудовищного спрута, хищного осьминога, которого без колебания расстрелял бы из автомата, из пушки, если бы ему представилась гакая возможность! Был ли Рихард теперь уверен, что Герда является членом этой ненавистной ему партии?

Нет, не до конца. Может быть, то, что он обнаружил в ее комнате, и этот присланный из коммунистической газеты пакет, и дружба, которая явно связывала ее с Гербертом, свидетельствовали лишь о симпатиях к ГКП или вообще к радикалам, но не больше. И теперь обнаруженные им приглашения на съезд ГКП в Эссене, на марксистское сборище в ГДР и этот пакет из «Унзере Цайт», предупреждения Клауса — все это вместе взятое убеждало Рихарда в том, что Герда — коммунистка, и все более и более возбуждало его не против Герды — нет, любовь Рихарда точно броней защищала ее, но против той силы, которая отнимала у него Герду, — против компартии.

…Даже раздавшийся телефонный звонок не смог оторвать Рихарда от его мыслей, он медленно подошел к телефону, снял трубку и сказал: «Слушаю!»

— Рихард? — раздалось в трубке. — Появился наконец! Ты что, не ночевал дома?

Несомненно, это был голос Клауса. Этот последний его вопрос разом вернул Рихарда к действительности… «Неужели… неужели он знает?!» — подумал Рихард, уже готовый впасть в панику.

— Я… я был в ночном клубе, — пробормотал Рихард первое пришедшее ему в голову объяснение и тут же, поняв всю его бессмысленность, добавил: — Мне необходимо было… словом, мне нужна была разрядка.

— Раз-рядка? — иронически повторил Клаус. — Тогда немедленно приезжай ко мне. Для тебя приготовлена хорошая разрядка.

В тоне Клауса Рихарду послышалась, помимо иронии, и явная угроза.

— А в чем дело? — робко спросил он, имея в виду вчерашнюю акцию. — Ведь все прошло благополучно.

— Прекрати болтать по телефону! — резко оборвал его Клаус — Мы ждем тебя.

Раздались частые гудки. Клаус повесил трубку.

Когда Рихард в сопровождении открывшего ему дверь Клауса вошел в столовую, он увидел, что за хорошо знакомым ему круглым столом сидят все члены группы.

В отличие от прошлых встреч на столе не было ни бутылок с пивом, ни рюмок со шнапсом. Стол был пуст и поблескивал своей полированной поверхностью. Но главное, что почувствовал, едва войдя в комнату, Рихард, была какая-то необычно напряженная, удручающая атмосфера.

Рихард не смог бы объяснить, в чем она выражалась. В том ли, что стол был непривычно пуст, или в том, что большинство сидящих за ним опустили головы, когда Рихард вошел, а те, что поздоровались, отделались едва заметными кивками.

Два стула за столом были незанятыми, — один, разумеется, принадлежал Клаусу, другой, по-видимому, предназначался Рихарду. Именно на этот стул указал ему Клаус. Потом, не садясь, а только облокотившись о спинку второго, пустого стула, сказал:

— Я хочу принести извинения за Рихарда Альби-га. Как и все мы, он знал, что сбор назначен на сегодняшнее утро. Тем не менее вовремя не явился. Мои попытки разыскать его по телефону ни к чему не привели, хотя я звонил ему и вчера поздно вечером, и даже ночью, и рано утром. Лишь минут сорок тому назад он оказался дома. Я приказал ему немедленно приехать сюда. Теперь Он здесь, и мы можем задать ему необходимые вопросы. Вопрос первый: где ты был все это время и почему не явился утром, как было условлено?

«Что это — допрос, суд?» — подумал Рихард. Резкие вопросы Клауса и непроницаемые лица остальных и впрямь создавали впечатление какого-то судилища.

На вопрос Клауса Рихард не ответил. Он промолчал потому, что не знал, что сказать. Повторить тот ответ, который он дал Клаусу по телефону — насчет ночного клуба, — он не мог, сознавая, что ответ этот был нелеп.

— Почему ты молчишь? — снова раздался резкий, испытующий голос Клауса. — В конце концов нам небезразлично, где ты шатаешься по ночам, нас тревожило, что при отходе ты мог попасть в полицию и там расколоться, выдать всех участников «акции»…

— Нет! — крикнул Рихард. Он мог снести все что угодно, кроме обвинения в сознательном предательстве. — Я не меньше, чем вы, ненавижу коммунизм и предан нашему делу!

— Слова, одни слова! — саркастически произнес Клаус. Потом неожиданно спросил: — Ты встречался с этой девкой? Ну, как ее там? С Гердой?

Этот вопрос прозвучал для Рихарда настолько неожиданно, что он вздрогнул. Мысли, одна обгоняя другую, точно в сумасшедшем хороводе, пронеслись в его голове.

Что известно Клаусу? Знает ли он что-нибудь? Видел ли он или кто-нибудь из сидящих сейчас здесь, за столом, его с Гердой? Или Клаус ничего не знает, а спрашивает просто так, на всякий случай?..