— Наконец-то! Что случилось с тем самолетом?

— В Вашингтоне со вчерашнего дня необычный туман, — ответил Хассетт. — Самолет поднялся, как только появилось небольшое «окно». Я говорил с пилотами.

А я уж подумал, что его преследовали немецкие истребители, — пошутил Рузвельт.

— Им сейчас не до этого, мистер президент, — в тон ему отозвался Хассетт.

— Очень жаль, что это проклятое «окно» все же появилось, — вздохнул Рузвельт. Кивнув на обильную почту, которую все еще держал в руках Хассетт, он добавил: — Здесь одного только чтения на целый час.

Хассетт свалил почту на письменный стол, стоявший позади кресла, в котором сидел президент, вышел из комнаты и через минуту вернулся с невысокой конторкой. Он уставил ее почти вплотную к ногам Рузвельта, поставил на нее чернильницу с тушью, положил рядом ручку, а также несколько пакетов, предварительно отрезав их края длинными ножницами.

Рузвельт углубился в чтение. Шуматова, обрадованная тем, что в ее распоряжении остается еще не менее часа, возобновила работу.

После того, как Рузвельт пробежал глазами содержание первых пакетов, на лице его появилась недовольная гримаса. В одном из конвертов были приказы о назначении почтмейстеров. По американской традиции их должен был назначать сам президент. Некоторые документы Рузвельт подписывал тушью и полным именем, другие — своим знаменитым «Ф. Д. Р.». Хассетт брал бумаги со стола и раскладывал на полу.

— Простите, — сказал он в ответ на полный недоумения взгляд Шуматовой, — но необходимо, чтобы это сырое белье просохло.

«Сырое белье» — так было принято называть официальные бумаги, которые президент подписывал тушью.

Президент подписал одобренный Конгрессом законопроект о предоставлении государственных кредитов одной из корпораций, занимающихся проблемами продовольствия.

Далее шли приказы о награждении солдат и офицеров, отличившихся во время военных операций в Европе. Эти документы президент подписал с особым чувством, полностью начертав свое имя: «Франклин Д. Рузвельт»…

Хассетт продолжал раскладывать на полу «сырое белье» и собирать те бумаги, на которых подпись уже просохла. Он невольно отметил, что в тех случаях, когда президент подписывался полностью, рука его, как и вчера, как будто немного дрожала.

Наконец письменный стол опустел, и на полу уже не осталось ни одного документа. Рузвельт спросил:

— Надеюсь, это все? Газеты я посмотрю позже.

— Вчера вы распорядились, сэр, дать вам на подпись еще одни документ, — ответил Хассетт.

— Какой еще документ? — недовольно спросил Рузвельт. И сразу умолк. Он понял, о чем говорил Хассетт. Это было письмо Сталину — ответ на исполненное обиды послание советского лидера, которое пришло меньше недели назад.

Обида — Рузвельт не мог этого не понимать — была нанесена не только Сталину, но и всему Советскому Союзу. Речь шла о состоявшихся в Берне закулисных переговорах между представителями западных союзников и фашистской Германии. Темой переговоров, которые велись втайне от Советского Союза, фактически была сепаратная капитуляция Германии перед Англией и Америкой.

Ответное письмо Сталину Рузвельт написал еще вчера. Потом изменил редакцию некоторых абзацев. Потом переписал целиком.

Рузвельт знал Сталина не только по переписке, но и по личным встречам — в Тегеране и в Ялте. Он гордился тем, что у него установились пусть не лишенные серьезных разногласий, но все же дружелюбные и даже доверительные отношения с этим человеком, который умел быть резким, прямолинейным, бескомпромиссным и в то же время мягким, даже обаятельным, готовым идти на уступки во имя единства между союзниками.

Сталин олицетворял в глазах Рузвельта и героизм советских солдат, и муки, которые пришлось перенести его народу, и грядущую победу над фашистской Германией. В отношениях с ним Рузвельт видел не только символ единства союзников. Эти отношения подтверждали, что он был прав, когда двенадцать лет назад добился признания Соединенными Штатами Советской России. Ему виделся в этом залог мира и дружбы с Россией и в послевоенное время…

Теперь на отношения с Советским Союзом легла тень недоверия. Отвечая на двусмысленное поведение правительства Америки («бернский» инцидент!), Сталин отказался последовать примеру других стран и прислать на предстоящую Конференцию в Сан-Франциско своего министра иностранных дел. Теперь Россию будет представлять в Сан-Франциско не министр, а посол…

Но как бы то ни было, президенту следовало ответить на письмо Сталина — и как можно скорее.

…Хассетт принес окончательный проект, и Рузвельт, перечитав его, наконец остался доволен. Письмо получилось вежливое и дипломатически тонкое. «Берн» трактовался в нем как мелкий инцидент на фоне того главного, что связывало в этой войне Соединенные Штаты и Советский Союз. Рузвельт принялся читать написанные им строки, которые задавали тон всему письму: «Благодарю Вас за Ваше искреннее пояснение советской точки зрения в отношении Бернского инцидента, который, как сейчас представляется, поблек и отошел в прошлое, не принеся какой-либо пользы. Во всяком случае, не должно быть взаимного недоверия и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем. Я уверен, что когда наши войска установят контакт в Германии и объединятся в полностью координированном наступлении, нацистские армии распадутся».

Рузвельт дочитал письмо до конца и тщательно вывел тушью свою полную подпись.

— Отправь! — сказал он Хассетту, протягивая ему письмо.

Потом посмотрел на часы.

— В нашем распоряжении, — обратился он к усердно работавшей своими кистями Шуматовой, — пятнадцать минут. Не больше.

Шуматова пришла в отчаяние. Она все еще билась над складками на накидке президента и цветом его галстука. О лице она на время как бы забыла. Но то, что сейчас сказал президент, испугало ее. Кто знает, согласится ли он позировать ей и завтра?..

Рузвельт посмотрел на Люси. Она приветливо улыбнулась ему в ответ, но тут же заметила, что взгляд Рузвельта неожиданно погас. Президент смотрел теперь не на нее, а куда-то в пустоту. Так смотрят слепые, которых порой трудно отличить от зрячих…

Люси не знала, что в это мгновение голову президента пронзила острая боль. Та же боль в затылке, что и утром, только гораздо сильнее. Люси показалось, что президент сник и сидел в своем кресле совсем не так, как несколько минут назад.

Неугомонная Шуматова тоже заметила это, быстро подошла к Рузвельту и укоризненно сказала:

— Вы опять изменили позу, господин президент.

Она старательно разгладила новые складки появившиеся на накидке, и вернулась на свое место.

— Очень болит голова… — глухо сказал Рузвельт. Он закрыл глаза. Лицо его исказила гримаса страдания. И все же никто еще не понимал, что с ним происходит. Даже когда его рука упала с подлокотника и безвольно свесилась.

Маргарет Сакли спросила:

— Ты что-нибудь уронил?

Президент открыл рот, но не произнес ни звука.

— Франклин, что с тобой?! — с дрожью в голосе воскликнула Люси и подбежала к Рузвельту. Маргарет Сакли отбросила свое вышиванье и тоже вскочила с места.

— Что с тобой?! — уже во весь голос крикнула Люси.

Но Рузвельт был без сознания и только тяжело, с хрипом дышал.

Шуматова бросилась вон из комнаты. Первым, кого она увидела, был Бири, сотрудник охраны президента.

— Врача, врача! — истерически закричала Шуматова. — Скорее врача! У президента обморок.

30 января 1882 года Джеймс Рузвельт записал в своем дневнике: «Без четверти девять моя Салли родила великолепного большого мальчика. Он весит десять фунтов — без одежды».

Это произошло в Хайд-Парке, имении Рузвельтов, расположенном в нескольких десятках километров от Нью-Йорка. Семью Рузвельтов нельзя было назвать очень богатой, но, с точки зрения среднего американца, она считалась, конечно, более чем состоятельной.