Вся эта трагическая борьба человека за свое спасение, этот бессмертный голод по бессмертию и есть не что иное, как борьба за сознание. Если сознание это, как говорил один бесчеловечный мыслитель, всего лишь мгновенная вспышка света между двумя вечностями мрака, то тогда нет ничего отвратительнее, чем наше существование.

Но Сознание — это не мгновенная вспышка. Оно вечно и даже предвечно. Сознание и Книга Вселенной — это синонимы, Мигель. В Книге Вселенной Сознание только и может существовать.

А мы, избранные, — читатели этой Книги, мы мыслим не только головой, мы не живем без мысли, без Сознания, без Книги.

А мыслить — значит каждый раз оказываться во власти антиномий, или неразрешимых противоречий. Это противоречие между моим сердцем, которое говорит «да» и моею головой, которое говорит «нет». Между моей карающей дланью, которая сразу же хочет исправить этот мир, совершив над ним насилие, и моей страдающей душой, оплакивающей все несправедливости и всякое пусть даже и малое страдание, ибо малым страдание никогда не бывает.

Ведь мы, Мигель, живем только противоречиями и благодаря им; ведь вся наша жизнь — трагедия, а трагедия — это вечная борьба без победы и без надежды на победу.

Скажу больше, Мигель, человек, поскольку он человек, поскольку он наделен сознанием, уже тем самым, в отличие от какого-нибудь осла или свиньи, является животным больным. Сознание — это болезнь, Мигель, это болезнь!

Но бессмысленно делить людей на больных и здоровых. За неимением единого понятия здоровья, еще никто не доказал, что человек по природе своей должен быть абсолютно здоровым.

Некий педант, повстречав Солона, оплакивающего смерть своего сына, сказал ему: «Что же ты плачешь, ведь это бесполезно?» И мудрец ответил ему: «Потому и плачу, что бесполезно». Это и есть, Мигель, проявление трагического чувства жизни. Это трагическое чувство жизни могут иметь, Мигель, и имеют не только отдельные люди, но и целые народы. Например, мы, испанцы, в полной мере наделены этим чувством.

Возможно, кому-то мои рассуждения покажутся болезненными. Но что такое болезнь? И что такое здоровье?

Быть может, именно болезнь была главным условием так называемого прогресса, и прогресс как таковой есть не что иное, как болезнь.

Кто не знает библейского предания о трагедии, разыгравшейся в Раю? В Раю наши прародители жили в состоянии абсолютного здоровья и невинности. Яхве дозволили им вкушать плоды от древа жизни и все творение было предназначено для них; только одно Он запретил им: вкушать плоды от древа познания добра и зла. Но они, поддавшись искушению змия, который является символом мудрости без Христа, вкусили от плода древа познания добра и зла, и с этого момента они стали подвластны всем болезням, в конце концов ведущих к смерти. Их уделом стали смерть, труд и прогресс. Ибо прогресс, согласно Библии, возникает в результате первородного греха.

Если бы здоровье не было абстрактной категорией, Мигель, то есть тем, чего, строго говоря, не бывает, то мы могли бы сказать, что абсолютно здоровый человек уже не был бы человеком, а был бы неразумным животным. Неразумным за неимением какой бы то ни было болезни, которая разжигала бы в нем огонь разума. Истинной болезнью и болезнью трагической является то, что пробуждает в нас жажду познания ради наслаждения самим познанием, ради удовольствия вкусить от плода древа познания добра и зла.

«Все люди от природы стремятся к знанию», — так Аристотель начинает свою «Метафизику».

Познание служит потребности жить и прежде всего инстинкту самосохранения. Человек видит, слышит, осязает, обоняет и ощущает на вкус только то, что ему необходимо видеть, слышать, осязать, обонять и ощущать на вкус для того, чтобы сохранить свою жизнь.

Однако мы должны понимать с тобой, Мигель, что есть один мир, мир чувственный, дитя голода, и есть другой мир, мир идеальный, дитя любви. И также, как есть чувства, служащие познанию чувственного мира, существуют чувства, в наше время большею частью спящие, служащие познанию мира идеального. Так почему же должны мы отрицать объективную реальность творений любви, инстинкта бессмертия, в то время как признаем объективную реальность творений голода, или инстинкта самосохранения?

Кто возьмется доказать, Мигель, что не существует мира невидимого и неосязаемого, воспринимаемого нашим внутренним чувством, которое служит инстинкту бессмертия?

Клопы, или паразиты, Мигель, живя во внутренностях более высокоразвитых организмов за счет внутренних соков последних, не нуждаются ни в зрении, ни в слухе, и тем самым для них не существует ни мир видимый, ни мир звучащий. Если бы у клопов, Мигель, было настоящее сознание и они могли отдавать себе отчет в том, что тот, в чьих внутренностях они живут, верит в существование иного мира, они бы наверняка сочли это бредом и сумасшествием.

Пойми, Мигель, мы обречены с тобой на то, чтобы прослыть безумцами, ибо верим в объективную реальность творений любви, а кругом развелось слишком много клопов, живущих лишь нашими соками, нашей кровью.

Ты услышал мой стон, Мигель, и пришел мне на помощь.

— Конечно, Учитель, а как же иначе? Ваш стон был столь силен, столь притягателен, что я, кажется, смог бы услышать его и за тысячу миль отсюда.

— Знай, Мигель, что я стонал не за себя, не из-за своей боли только. Душераздирающие стенания великих поэтов всех времен и народов исторгало это грозное видение быстротечных волн жизни.

Тщета мира, тщета всего происходящего и любовь — вот две главные и глубинные ноты той скорби и того стона, что ты услышал, Мигель, находясь за оградой венты де Квесада. Эти две ноты не могут звучать порознь и образуют созвучие. Ощущение тщеты бренного мира сего, Мигель, и ввергает нас в Любовь. Ввергает, мой дорогой Мигель, как в пучину морскую, как в бездну.

«Все проходит!» — стонем мы в ночи. Вот постоянный припев тех, кто испил из источника жизни, припев тех, Мигель, кто насладился, вкусив сполна от плода древа познания добра и зла.

Быть, быть всегда, быть без конца, жажда бытия, Мигель, жажда бытия мучает нас и вызывает в душе нашей тот стон, что и привелось услышать тебе, услышать одному на всем белом свете, потому что ты, Мигель, не клоп, не паразит. Ты не живешь за счет других, ты не питаешься чужой кровью, чужими соками.

Жажда, Мигель, еще большего бытия! Это голод по Богу говорит в нас! Жажда любви, увековечивающей и вечной! Быть всегда, Мигель! Быть Богом! «Вы будете, как боги!» — так, согласно Книги Бытия, говорил змей первой паре влюбленных.

— Учитель! Остановитесь! Это ересь!

— Знаю, Мигель, знаю! Но признайся, и тебя мучает, сжирает изнутри голод по личному бессмертию. Наше усилие бесконечно пребывать в своем собственном существовании и является самой нашей сущностью, Мигель. Это и есть основа всякого познания. Мы просто не можем сознавать себя несуществующими, Мигель.

Видимая вселенная мне слишком мала, она подобна тесной клетке, об решетки которой бьется моя душа; в ней мне не хватает воздуха, чтобы дышать. Раз за разом, снова и снова, я хочу быть собой и в то же время беспредельно распространить себя в пространстве и бесконечно продлить себя во времени.

Когда я созерцаю безмятежное зеленое поле или ясные очи, из которых выглядывает родная и близкая мне душа, мое сознание, Мигель, растет и ширится, я чувствую диастолу души и впитываю в себя окружающую меня жизнь, и я верю в свое будущее; но тотчас же таинственный голос нашептывает мне: «Ты перестанешь существовать!», меня накрывает крыло Ангела смерти, и систола души затопляет мое духовное нутро кровью божества.

Вспомни историю, Мигель, если для живых строились лишь землянки, да соломенные хижины, которые разрушались от непогоды, то для мертвых возводились надгробные сооружения, и камень первоначально использовался для гробниц, а не для жилищ. Дома мертвых, а не дома живых, были так крепки, что преодолели века, то были не временные, но постоянные жилища.

Этот культ — не смерти, но бессмертия, — зачинает и сохраняет религии. Человек есть животное больное, ибо он отличается от всех других представителей животного мира тем, что хоронит своих мертвецов.