— Мальчик, тебе, быть может, странной покажется моя просьба... дай мне, пожалуйста, одну папиросу.

Я удивленно уставился на него и успел заметить, что это высокий пожилой человек. На нем был поношенный, но чистый костюм из черного сукна. «Наверно, еще от царского режима», — подумал я. Лицо у него было длинное и бледное, и на нем неприятно резко выделялись губы, ярко-алые и блестящие, будто тронутые лаком. Казалось, он их красит, хоть в то же время видно было, что косметика здесь ни при чем. Шея его, несмотря на теплую погоду, была обмотана серым шелковым шарфиком.

— Мальчик, я прошу тебя, — тихо повторил он. — Пожалуйста!

Я стоял, прижимая руку с папиросами к курточке, — не от жадности, а от смущения. Никто никогда так со мной не разговаривал, никто не называл меня мальчиком, а всегда шкетом, пацаном, огольцом или «эйты». Наконец я понял, чего от меня хотят, и протянул этому человеку руку с папиросами.

— Берите, дяденька.

— Мне нужна только одна, — сказал он. — Только одна. Большое спасибо, мальчик.

Я торопливо пошел к станции и сразу же увидел Ваську Крота. Он стоял и глазел на расписание. Заметив меня, он принял деловой вид и строго спросил:

— Много набрал?

— Кое-чего набрал, — ответил я. — А один дяденька мне три папиросы дал. Дорогие. «Аллегро».

— Дуракам счастье, — пробурчал Васька. — Покажи.

— Вот они, — сказал я, вытаскивая папиросы из кармана.

— Тут только две, а не три. На одну ты соврал.

— Одну я старику отдал одному тут. Он просил очень.

— Вот еще моду новую завел — раздавать папиросы! Ты должен не о каких-то там стариках думать, а о своих ребятах! Я хожу, собираю чинарики, стараюсь, а тебе какой-то фрайер ни за что папиросы дорогие дает, а ты их старикам разбазариваешь, я хожу, стараюсь, а тебе все равно, ты старикам раздаешь... — И он заныл, забубнил, завел шарманку. Такой уж это был человек.

— Пойдем к Люсе, — прервал я его. — Люся нам поесть даст чего-нибудь.

Мы покинули станцию, миновали пристанционные строения и вошли в глухую улочку, которая упиралась в забор.

Подойдя к тому месту, где в заборе не хватало двух досок, мы заглянули в сад. Люся сидела в деревянной беседочке перед столиком, на котором стояла кружка, — девчонку все пичкали толокном. Люся глядела на чашку и негромко, но с выражением пела:

Она знала множество всяких романсов — наслышалась от тетки.

— Люся, Люся, — негромко окликнули мы ее, и она подбежала к забору.

— Много чинариков набрали, мальчики? — таинственным шепотом осведомилась она. Это была девочка способная, она быстро осваивала нашу терминологию.

— Не фартит сегодня, — угрюмо ответил Васька. — День невезучий.

— А у живых стреляли? — тем же шепотом спросила Люся.

— Вот он, Чухна, стрелял. Какой-то фрайер ему хороших папирос дал, а он, дурак, старикам стал раздавать. А я...

— «А я, а я...» — передразнил я его. — Пристал ты, Крот поганый, из-за одной папироски как банный лист!

— Не надо ссориться, мальчики, — ласково сказала Люся. — Какая жалость, что папа не курит, а то бы я для вас папиросы таскала! Но я вам сейчас хлеба с вареньем принесу, только бы тетя Муза не узнала.

Она неслышно побежала к дому, мы смотрели, как ее алое платьице мелькает среди желтеющей зелени сада.

— Если б все девчонки такими были, тогда еще можно бы на свете было жить, — мрачно сказал Васька Крот. — Только таких почти и нет.

— Вот, мальчики, кушайте, — затараторила Люся, прибежав с хлебом, густо намазанным вареньем. — Я вам ужасно завидую, мальчики! У вас ведь школа при детском доме есть, скоро вы опять учиться начнете, а меня опять тетя в школу не пустит. К нам из УОНО комиссия приходила тетю уговаривать, а тетя все говорит, что девочка должна иметь домашнее воспитание.

— А чего хорошего в школе, — угрюмо возразил Васька Крот. — Сиди да учись, как дурак. Вот весной мы с Чухной в Крым деранем — это тебе не школа!

— Я бы тоже с вами, мальчики, куда-нибудь убежала, — задумчиво сказала Люся. — Только вы ведь на поезде убежите, а мне поезда и так ужасно надоели. Шумят и шумят все время, гудят и гудят... Я бы туда убежала, где никаких поездов нет — только пароходы и лошади.

— Таких местов на земле нет, чтобы поездов не было, — строго сказал Васька. Он беспризорничал с раннего детства, и вся его жизнь протекала возле станций, вокзалов и привокзальных толкучек.

— Вот опять поезд гудит! — обиженно протянула Люся. — Совсем нет покоя.

— Идем, — сказал мне Васька. — Это семьдесят третий идет. Придется нам около него бычков пособирать, раз ты папиросы старикам раздаешь.

— Это не семьдесят третий, это вертушка идет, — вмешалась Люся.

— Какая такая вертушка? — удивился я. — Сама ты вертушка.

— Это такой товарный, — нисколько не обижаясь, пояснила Люся. — Он по расписанию ходит, как пассажирский, — вот и называется вертушка. Он проходом через нашу станцию идет. А семьдесят третий через десять минут будет.

— Все равно надо идти, — грубо сказал Васька, слизывая с пальцев варенье. — Прогораем мы из-за стариков.

— До свиданья, мальчики, приходите! — Люся взбежала на маленький пригорок возле беседки, где были качели, и, мелькнув алым платьем, взметнулась ввысь, легкая, как огонек. Уже отойдя от забора, откуда-то сверху, с неба, услышали мы, как она веселым голосом напевает:

Когда мы подошли к станции, то увидели, что товарный поезд стоит.

— Всегда врут девчонки, — сказал Крот. — Уж я-то думал — Люська эта не врет, а и она врет. Сказала, что товарняк этот проходом идет, а он останавливается!

— Там народ у паровоза, гляди! — крикнул я. — Случилось что-то! Похряли туда!

Мы побежали вдоль поезда, мимо открытых платформ с крупным балластировочным песком. У паровоза шумела толпа. И откуда столько людей набежало!

— Что там такое? — спросил я какого-то мальчишку.

— Старик под поезд самостоятельно кинулся, — торопливо, с какой-то радостной готовностью выкрикнул мальчишка. — Я сам видел, ей-богу, видел!

— Ври больше, — возразил недоверчивый Крот. — Фигу с маслом ты видел.

— Ей-богу, видел, своими двумя глазами видел, — обиделся мальчишка. — Я вижу — поезд подходит, а старик вдруг из садика выбежал и шарф на шее начал разматывать. Быстро-быстро разматывает, потом прямо под колеса сиганул. Машинист сразу как затормозит...

— Идем домой, — сказал мне Васька. — Не будет нам удачи, раз тут старики под поезд сыплются.

Я знал, что Крот не может видеть крови и бледнеет при виде царапины. Но и мне не хотелось оставаться и смотреть на то, что случилось. И мы пошли обратно в детдом. И опять мысли у меня шли вразнобой — как всегда, когда прыгаешь со шпалы на шпалу. Я думал об окурках, о ребятах из крысятника, о Люсе, о старике с шарфом.

— А ведь это мой старик под поезд кинулся, — тихо сказал я Ваське. — Я сразу догадался.

— Что значит «твой» старик? Ты что, откупил его, что ли? — сердито проговорил Васька Крот.

— Это тот старик, которому я папиросу дал, — ответил я.

— Отвяжись ты от меня со своим стариком! — крикнул Васька. — Надоело мне все! И ни в какой Крым не побегу! Сам убегай, дурак! А я учиться буду — вот и все! И школу кончу, и в вуз пойду, и буду агрономом! И буду работать там, где нет никаких поездов!..

— Чего это тебя так забрало? — удивился я. — Я ж ничего такого...

Весь остаток пути мы прошли молча. Потом свернули с полотна и под кустом стали сортировать окурки и ссыпать махорку из «бычков» в жестяную баночку от монпансье. И тут Васька вдруг сказал: