И вдруг все это начало плавно исчезать, будто проваливаясь куда-то. Я почувствовал, что сбегаю под изволок и вот очутился в зеленой длинной впадине. Здесь уже скопилось много наших. Пули сюда не залетали.

— Отсиживаться?! — закричал вдруг, вбегая в ложбинку, наш взводный. — Они же отходят!.. А ну! Бобичев! Дранков! А ты! А ты! А ну! Они же отходят!

Лейтенант побежал вперед, размахивая наганом, и мы взбежали за лейтенантом по небольшому, но крутому в этом месте откосу и опять очутились на ровном поле. И сразу же полоснула пулеметная очередь, и лейтенант упал, и еще кто-то тоже. Все остальные бросились обратно и залегли на склоне ложбинки. Потом вполз лейтенант. Его ранило в ногу. Кто-то кинулся к нему, стащил с него сапог и начал бинтовать ногу индивидуальным пакетом.

— Ведите огонь! — закричал лейтенант. — Нечего тут!..

Я оглянулся на него. Глаза у взводного были совсем круглые от боли. Но мне показалось, что даже сквозь эту боль он поглядел на меня с каким-то удивлением.

— Веди огонь, черномордый! — крикнул он, глядя на меня, и откинулся на спину.

Я подобрался ближе к вершине откоса, прицелился в вершину песчаного бугорка и выстрелил. И вдруг увидел, что выше окопа, по склону высотки, там, где один ее горб идет под уклон, примыкая к скату другого горба, пригнувшись, бежит между сосенок человек в темной, не в нашей форме, с автоматом. Он нес какой-то плоский ящичек, поблескивающий вороненым металлом. Я повел мушку за ним и, когда он пробегал в просвете между двумя деревцами, нажал спуск. Солдат остановился, будто увидел канаву, через которую нужно перепрыгнуть, выронил плоский ящичек и упал.

Когда замолчал их пулемет, бивший слева, мы вылезли из своего укрытия и на этот раз добежали до их окопов. Немцы из них уже ушли. Траншеи были неглубокие, недорытые. В нескольких местах они были разрушены прямыми попаданиями снарядов, в двух местах виднелись следы крови. Ни одного убитого мы не нашли. Валялись патронные гильзы, длинные коробки из плотного вощеного картона, несколько бинтов, окурки сигарет — вот и все трофеи. Дальше, через гребень высотки, мы не пошли, приказа не было. Они все время били из автоматов по гребню, чтобы мы не перевалили через него, но в атаку тоже не шли. Пули их к нам залететь не могли, и мы отдыхали. Когда мы немного очухались, ко мне вдруг подошел Логутенок и сказал:

— Ты бы хоть вытерся. Глядеть тошно!

Он вынул из кармана маленькое круглое зеркальце, на обороте которого имелась надпись «Помни меня, как я тебя!!!». Я посмотрелся в зеркальце. Все лицо у меня было в черных полосах и разводах. Так вот почему взводный обозвал меня черномордым! Противогаз мой пробило осколком, и из коробки сыпался активированный уголь, а я, значит, хватался за коробку, а потом за лицо: может, вытирал пот, поправлял пилотку. Я не помнил, как это было.

Когда стемнело, пять бойцов и помстаршины отправились в лес, где мы оставили свои вещи. Они принесли два старшинских мешка с консервами и несколько фляг. Воду мы нашли у склона высотки — там бил родничок. Вода пахла болотом, но пить ее было можно.

Ночью фашисты бросали осветительные ракеты и несколько раз поднимали стрельбу. Чуть стало светать, пришел приказ скрытно оставить позиции. Проходя через лес, через знакомую полянку, мы быстренько забрали свои вещи. Второпях каждый брал, что ближе лежит, и я схватил чужую скатку. Потом оказалось, что шинель Васи Лучникова. Она пришлась мне в самый раз. А моя так и осталась там в лесу.

Свой покалеченный осколком противогаз я бросил в немецкой траншее, и взводный приказал мне найти другой, а Логутенку дал указание проследить за выполнением. Когда мы проходили через рощу, что за деревней Озерцы, в стороне от дороги лежало несколько убитых — они, наверно, погибли при воздушном налете. Мы уже миновали их, как вдруг Логутенок сказал мне, чтобы я вернулся и взял там противогаз.

Я побежал к убитым. Ни оружия, ни вещмешков при них не было. Противогаз был только у одного, но я не сразу решился взять у него этот противогаз. Красноармеец лежал бледный, но не как мертвый, а как долго не спавший и только что уснувший человек. Он бы и совсем был похож на спящего, но на шее темнела рваная рана. Кого-то этот парень мне напоминал, но кого — я не мог понять.

Я осторожно снял с него противогазную сумку. Первый раз в жизни прикасался я к мертвому. Ни страха, ни отвращения я не испытывал, просто мне было его очень жалко: вроде бы это лежал я сам, а кто-то другой снимал с меня противогаз.

Уходя, я еще раз взглянул на него. Теперь мне показалось, что он похож лицом на Гришку, только чуть постарше. Я вспомнил, что Гришка, когда он только что поселился в нашей детдомовской спальне № 5, часто говорил, что у него где-то есть родной брат. Он, конечно, врал. Он был подкидыш и ничего знать о своей родне не мог. Просто ему очень хотелось иметь брата.

Недалеко от мертвого рос куст, вроде лещины, с широкими светло-зелеными листьями. Я сломал ветку, осторожно положил ему на лицо и бросился догонять своих.

Через два дня в бою у деревни Поддубье полк понес большие потери, а соседний полк был опрокинут. Всю ночь мы отступали по изрытому пыльному проселку. Далеко впереди двигались пушки разрозненной артбригады, прямо перед нами шли бойцы неизвестно какой части, позади тянулись повозки, группами плелись легкораненые; бинты их стали серыми от пыли. Ночь стояла лунная и душная, в пыльной полумгле слышались тяжелые, не в ногу, шаги, позвякиванье металла. Позади, за льняными полями, за лесом, беззвучно колыхалось неяркое широкое зарево.

На рассвете через поле показалась церковная колокольня, кирпичная водонапорная башня с деревянным верхом и острой железной крышей. Потом стали видны товарные вагоны, они тянулись длинным красным забором. Когда мы подошли к станции, то увидели, что поезда стоят в несколько рядов, на всех запасных путях. Эта рокадная дорога была уже перерезана с юга. Городок при станции кишел военными из разных частей и подразделений. Группами и в одиночку сновали красноармейцы; командиры с озабоченными и строгими лицами торопливо проходили по деревянным мосткам, заменяющим здесь панели. Некоторые из офицеров были в высоких званиях, даже с ромбами на петлицах.

Войдя в городок, мы пошли строем, а все вокруг шагало, двигалось, торопилось куда-то без строя, и казалось, что никакого порядка здесь нет, сплошная неразбериха. Но порядок все-таки был, просто мне не видны были те каналы, по которым шло его осуществление. Нас хорошо накормили из походной кухни, стоявшей в скверике возле собора, а потом батальонный связной, шагая рядом с нашим новым ротным, которым теперь стал лейтенант Белов, привел роту на место расположения. Это был лесокомбинат, единственное предприятие городка. Здесь нужно было держать оборону, когда подойдет противник. А сейчас нам полагался сон.

При этом большом лесокомбинате была маленькая мебельная фабричка, в ней мы и расквартировались. В цеху готовой продукции, одноэтажном бревенчатом здании с беленным известью потолком и широкими окнами, состоящими из мелких квадратных стекол, рядами стояли неказистые буфетики, платяные двустворчатые желтые шкафы, поставленные друг на друга в несколько ярусов стулья, темно-зеленые табуретки. Пахло сиккативом, клеем, древесной стружкой. Казалось, мебель эта сделана только вчера — да почти так оно и было. Позже мы узнали, что фабрика работала, когда война уже шла, и закрылась недели две тому назад. В цеховой конторке на полу валялись накладные, листки копировальной бумаги; на стене висела первомайская стенгазета.

Хоть мебели было много, но и свободного места тоже оставалось немало: народу в роте сильно поубавилось. Каждый расположился спать как ему удобно. Я составил себе кровать из восьми табуреток, расстелил на них Васину шинель. Потом подтащил буфет, прислонил к нему винтовку, на раскрытых дверцах развесил обмотки и портянки, котелок и флягу сунул на буфетную полку. В изголовье положил вещмешок, пилотку и ремень, сапоги поставил справа от постели, чтоб в случае чего сразу попасть в них ногами. Все это я проделал очень быстро и вроде бы в полном сознании, но вроде бы уже и во сне, потому что потом не помнил, как я уснул, а помнил только эту техническую подготовку ко сну.