Дорохов тоже пожелал выпить с Лермонтовым на «ты» и, узнав, что он ищет лошадь, велел позвать кого-то из своих молодцов.

   — Ну, Мурзулаев, — пряча ухмылку, обратился он к смуглому малому в коричневом бешмете, когда тот вошёл в палатку, — расскажи господам, как ты дома жил.

   — Как жил? Кар-рош жил! — ответил тот, видно, уже не в первый раз. — Волгам шатал, базарам гулял...

   — Ну а здесь? — снова спросил Дорохов.

   — Зыдес? — сверкнув на него раскосыми тёмными глазами, переспросил Мурзулаев. — Зыдес ещё карош: чечен убивал — лошадка имал, апицер продавал...

   — Вот, вот! — перебил Дорохов. — А сейчас у тебя есть лошадка?

   — Сычес? Ест, ест! — радостно закивал Мурзулаев. — Белий!

Действительно, конь, приведённый Мурзулаевым на показ, оказался белый лов — очень резвая местная порода, выведенная черкесами. Лермонтов отдал за него четыреста рублей и сотню накинул за седло, хотя и не новое, но тоже настоящее черкесское.

Шестого июля утром, когда жара ещё не успела стать изнурительной, отряд, с музыкой пройдя через пустынный крепостной плац, оставил за собой Грозную и двинулся к переправе через реку Сунжу, носившей у чеченцев название Тай-Астага-Тимер — Мост хромого Тимура, так как здесь, по преданию, проходил некогда Тамерлан[161].

В авангарде, которым командовал полковник барон Фрейтаг, шли три батальона Куринского егерского полка, две роты сапёров и несколько сотен донских и линейных казаков, при четырёх полевых и двух конных орудиях. В центре, под прикрытием батальона Мингрельского егерского полка, двигался обоз, а в арьергарде — два батальона Грузинского гренадерского князя Варшавского полка, с четырьмя конными орудиями и сотней донцов. Командовал арьергардом полковник барон Врангель.

Штаб начальника отряда, генерала Галафеева, состоявший из многочисленной свиты кавказских и прикомандированных из гвардии офицеров, двигался верхами сразу за авангардом. Сам генерал ехал на малорослом буланом коньке, каких здесь было много, и, добродушно оглядываясь вокруг и щурясь от солнца, время от времени заговаривал с кем-нибудь из офицеров.

   — Смотри-ка, Чернявский, — обращаясь к своему адъютанту и кивая в сторону ехавших обособленной стайкой гвардейцев, сказал он, — сколько у нас нонеча гостей из Красного-то Села! Ей-богу, сам Шамиль испугается, коли узнает!

Адъютант неопределённо усмехнулся.

   — Мы всегда рады гостям, ваше превосходительство, — ответил он.

   — Надо бы послать кого-нибудь узнать, что в колонне делается, — опять сказал генерал.

   — Я съезжу, — с готовностью ответил адъютант.

   — Не надо! — остановил его Галафеев. — Пусть из них кто-нибудь!..

Полуобернувшись в седле, генерал всмотрелся в группу гвардейцев и, возвысив голос, позвал:

   — Поручик Лермонтов, пожалуйте ко мне!

Лермонтов, пришпорив своего высокого и тонконогого белого лова, подъехал к генералу и щегольски, словно он и впрямь был в красносельском лагере, откозырял.

   — Поезжай-ка, братец, в авангард, — сказал ему Галафеев, — да посмотри, порядок ли там. Фрейтага предупреди, чтобы не дремали заставы — скоро переправа.

Лермонтов снова откозырял и, развернув коня, поскакал обочиной в голову колонны.

Солдаты шагали бодро и легко. Поравнявшись с куринцами, Лермонтов поймал обрывок залихватской песни:

Не замедляя аллюра, Лермонтов проскакал дальше, так и не услышав, что было потом с «черномазыми старушками».

Разыскав полковника Фрейтага, Лермонтов передал ему приказание генерала Галафеева усилить охранение.

   — Скажите его превосходительству, что всё уже сделано. Я распорядился усилить казачьи пикеты на флангах и выслал к переправе казачью сотню, — обстоятельно, как если бы он докладывал самому генералу, ответил Фрейтаг.

Барон Фрейтаг был остзейский дворянчик, но, как и Врангель, в отличие от большинства своих земляков, перевёлся на Кавказ не для карьеры, а из странной в его положении любви к беспокойной походной жизни. Под начальством Фрейтага рядовым солдатом служил декабрист Лихарёв, который как дома чувствовал себя в палатке своего полковника и разговаривал с ним на «ты», — разумеется, лишь с глазу на глаз или в присутствии посвящённых.

Лермонтов оборотил коня и поскакал вдоль колонны навстречу генералу и его свите...

Переправа через Мост хромого Тимура совершилась спокойно, без всяких происшествий, хотя и медленнее, чем хотелось генералу Галафееву, — слишком многочислен и громоздок был отрядный обоз.

Первым по огромным ребристым глыбам, которые и в самом деле как будто тесал когда-то сам Тимур — мощный и нетерпеливый, переправился генерал со своим штабом. Остановившись под высокой темнолистой чинарой, генерал спешился, желая отдохнуть от седла, и тяжело опустился на установленный денщиком барабан, чтобы следить за тем, как будут переправляться войска. Сюда же подъехали и Фрейтаг с Врангелем, отрядный квартирмейстер подполковник барон Россильон, начальник артиллерии полковник князь Белосельский-Белозерский и начальник кавалерии полковник князь Голицын. Свита верхами расположилась поодаль.

   — Лермонтов, — громко и нетерпеливо вдруг сказал генерал, который по привычке многих военных обращался к подчинённым то на «ты», то на «вы», — поезжай и проследи, чтобы обоз двигался быстрее. Вернёшься, когда начнёт переправляться арьергард...

У переправы, верхом на таком же низкорослом буланом коньке, на каком ездил генерал Галафеев, стоял начальствовавший над обозом майор Мингрельского полка Митин — маленький, чернявый и смешливый человек, который без всякой офицерской строгости подгонял своих обозников прибаутками.

Подскакав к нему и не отдав чести, Лермонтов сказал с напускной суровостью:

   — Вы здесь изволите шутки шутить, господин майор, а генерал и весь штаб не могут дождаться конца переправы!..

Митин смутился, покраснел и, словно кадет, стал оправдываться перед Лермонтовым, хотя на целых три чина был старше его. Лермонтов в душе забавлялся его растерянностью, но принял извинения как должное и продолжал сохранять строгий вид.

   — Смотрите, майор, — наставительно сказал он, — вам же будет хуже, когда генерал потеряет терпение...

   — Да я что... — ещё больше теряясь, ответил Митин и вдруг, угрожая кому-то нагайкой, сорвавшимся голосом выкрикнул ругательство.

Две пароконные повозки, одна из которых хотела обогнать другую, сцепились постромками и остановились у самого выезда на берег. Задрались кони, с пронзительным ржанием поднимаясь на дыбы и норовя ударить друг друга передними ногами. Правившие конями фурштатские солдаты, с искажёнными лицами, изо всех сил натягивали вожжи, ругаясь на чём свет стоит и проклиная ни в чём не повинных животных. Задние повозки тоже остановились.

Митин на своём буланом коньке спустился к воде и, подъехав по камням вплотную к сцепившимся повозкам, стал бить нагайкой обоих солдат по очереди — раз по одному, раз по другому.

Суматоха от этого только усилилась, ещё злее и пронзительнее заржали кони, рвавшиеся из постромков. Лермонтов, не желавший получить выговора от генерала, тоже спустился к воде и, протянув с седла руку, взял под уздцы самого злого и шумного из коней — длинноногого, как лось, тощего рыжего мерина.

Мерин упрямо и резко мотнул головой, стараясь стряхнуть руку Лермонтова, но, когда это не удалось, скосил на него налитой кровью глаз и, с силой натянув постромки, рванулся вперёд.