Дверь отворилась, флаг-офицер доложил, что с берега прибыл дель Роблес. Испанец вошел сконфуженный, рот, подбородок и шея у него были завязаны окровавленной тряпкой.

– Ну? – спросил Юленшерна.

– Плохо, гере шаутбенахт! – прошамкал дель Роблес.

– Что плохо, черт бы вас побрал?

– Они разорвали мне рот! – донеслось из-под тряпки.

Фру Юленшерна с отвращением повела плечами, ушла за перегородку. Тотчас же стало слышно, как она напевает там: «Помпе, верный слуга короля...»

– Они засели в пещере... – бормотал испанец. – Это дьяволы, а не люди, гере шаутбенахт. Мы не знали, что пещера имеет другой выход. И когда пули и порох у них иссякли, они стали бить нас камнями. Но это еще не горе, горе в том, что их там очень много. Там скрываются не только беглецы, осужденные к повешению, там скрываются еще какие-то твари... О, господь милосердный, не знаю, есть ли мертвецы среди них, но мы потеряли четырех хороших матросов...

– Четырех! – воскликнул шаутбенахт.

– Четырех! – подтвердил боцман.

– Еще не начав дела, мы потеряли столько людей! – сказал полковник Джеймс. – Это очень скверно, боцман...

– Среди команд пойдут всякие слухи! – вздохнул лейтенант Морат. – Это очень опасно...

– Вы можете идти, лейтенант! – сказал Юленшерна. – Я вас не задерживаю...

Морат ушел.

– Мы потеряли четырех, – виноватым голосом шамкал дель Роблес. – Но разве мы могли предотвратить несчастье? Когда они вышли нам в тыл, некоторые из нас потеряли присутствие духа, и случилось так, что рыбаки овладели двумя ножами и мушкетом...

– Без пороха и без пуль? – спросил Джеймс.

– Нет, этот мушкет был заряжен...

– Удивительное совпадение! – сказала из-за перегородки фру Юленшерна.

У дель Роблеса злобно блеснули зрачки, фру Юленшерна вышла из спальни, спросила насмешливо:

– Чем же это кончилось?

Боцман молчал потупившись.

– Убирайтесь вон! – сказал шаутбенахт.

– Я отправлюсь на остров сам! – сказал полковник Джеймс. – Действительно, фру права. Мы делаемся смешными...

Шаутбенахт круто повернулся к полковнику, сказал ядовито:

– Вам следовало сделать это несколько раньше. Неужели вы думаете, что они настолько глупы – сидят и дожидаются нового отряда? По ту сторону пролива – становище, из становища, конечно, пришлют за ними лодку...

– Да, но становище безлюдно! – возразил Джеймс.

– Для нас, пора понять, что только для нас...

Юленшерна откинулся на спинку кресла, заговорил резко:

– Пусть сюда приведут рыбаков, пойманных лейтенантом Моратом. Мы будем говорить с ними иначе, чем говорили до сих пор. Пусть будет накрыт стол, примем их как гостей, черт бы побрал этих упрямцев. Мы будем их уговаривать, мы будем с ними пить, а если я слишком устану, то вместо меня продолжать беседу будете вы, гере Джеймс. Офицеры пусть играют на лютнях, а фру Маргрет, быть может, нам споет. Почему бы ей не спеть, ведь она споет, чтобы попасть в Архангельск. Не правда ли, Маргрет?

Фру Юленшерна не ответила: адмирал становился несдержанным. Впрочем, она его извиняла – поход был нелегким.

– Не более чем через час здесь соберется все лучшее общество эскадры! – сказал шаутбенахт, поднимаясь. – Мне надо отдохнуть. Я чувствую себя не слишком хорошо...

Оставшись одна, фру Маргрет позвонила в колокольчик и велела Якобу накрыть к ужину. Якоб ушел. Камеристка-негритянка принесла черное платье с жемчужным шитьем. Одеваясь, фру говорила:

– Бог мой, какая скука. На редкость скучно! Все эти офицеры – грубияны и пьяницы, от них решительно нечего ждать. Дать им волю – они только бы и делали, что пили. А полковник Джеймс просто старая развалина. Он красит щеки и чернит брови. К тому же он, кажется, еще и трусоват...

Камеристка нечаянно слишком сильно затянула шнурок корсажа, фру Юленшерна ущипнула ее розовыми ногтями, сказала капризно:

– Туго!

В дверь постучали.

– Кто это? – спросила Маргрет.

– Это мы, рабы фру Юленшерны! – произнес голос артиллериста Пломгрэна.

– Разве уже миновал целый час? – спросила фру Маргрет.

– Для меня миновал год! – воскликнул из-за двери артиллерист.

– Более, чем год! – подтвердил Морат.

– Прошло целое столетие! – голосом умирающего произнес галантный Бремс.

Одевшись, она позволила войти. Они поклонились очень низко и сели у клавесина – настраивать свои лютни. Фру Юленшерна у зеркала надевала браслеты.

– Что мы сегодня празднуем? – шепотом спросил Улоф Бремс.

– Вероятно, мы будем поминать тех четырех матросов! – также шепотом ответил Пломгрэн. – А может быть, и себя самих... Наши дела идут не слишком хорошо...

– Одно я знаю теперь твердо, – произнес чуть слышно Юхан Морат. – Когда состарюсь – сам сатана не заставит меня жениться на молодой!

Он засмеялся и, тронув струны лютни, запел:

В канатном ящике было душно, пахло пенькою, крысами, которые бесстрашно дрались и пищали под ногами. Слева, за переборкой, грубыми голосами разговаривали матросы, один ругался, другой его усмирял, потом послышался смех, стук костей.

– По-шведски говорят? – спросил Рябов Митеньку.

– По-разному! – сказал Митенька. – Один по-шведски, а другой – англичанин. И еще один – голландец, что ли...

– Всякой твари по паре! – усмехнулся Рябов.

Они опять замолчали надолго. Митенька задремал, вздрагивая во сне, шепча какие-то слова. Рябов думал. Две крысы с писком пробежали по его ноге, он вздрогнул, вновь задумался. Было слышно, как матросы воющими голосами затянули песню. Митенька совсем проснулся, сел на бухте каната, спросил:

– Что ж теперь будет, дядечка?

– А то, брат, будет, что зря ты со мной увязался.

– Не зря! – упрямо возразил Митенька. – Вы завсегда со мною в море хаживали, вот живым и возвращались. А пошли бы без меня – значит, худо...

Кормщик засмеялся, потрепал Митеньку по плечу.

– Молодец! По-твоему, выходит, что раз ты со мной – лиха нам не ждать...

Помолчали.

– А корабль большой! – сказал Митенька. – И другие тоже большие. Я все разглядел...

Рябов не ответил.

– Дядечка! – негромко позвал Митенька.

– Ну, дядечка?

– Я про то, дядечка, – для чего мы в море-то пошли?

– Я пошел, а ты за мной увязался! – ответил Рябов наставительно. – Выследил и увязался. Кто тебя звал? Ну-ка, скажи-ка, звал я тебя? Теперь вот на себя и пеняй!

– Дядечка, а для чего мы паруса сбросили? Может, и убегли бы от шведа?

– Да ведь они из пушки палили?

– Во-она! Палили, да не попали.

– Еще бы пальнули и попали.

– Не так-то просто...

– Просто, не просто! – с досадой сказал Рябов. – Все тебе рассуждать. Попались – значит, сиди теперь да помалкивай...

Под ногами вновь завозились крысы. Митенька вздрогнул, забрался повыше на канаты, оттуда спросил:

– Дядечка, а книжку теперь мне не отдадут?

Рябов усмехнулся:

– О чем вспомнил! О книжке! Еще как живыми отсюда вынемся...

– Мне без той книжки и не возвернуться в Архангельск! – вздохнул Митрий. – Иевлев Сильвестр Петрович дал; береги, говорит, пуще живота да учи денно и нощно, тогда пошлю тебя в навигацкое, на Москву...

– Далеко нам с тобою нынче, парень, до Москвы! – невесело сказал кормщик. – Дальше, чем с Груманта.

– Повесят нас? – быстро спросил Митенька.

– Ну, вот уж и повесят...

– Дединьку-то повесили. Я признал, то – Семен Григорьевич.

Рябов молчал.

– Нет, уж повесят! – убежденно произнес Митенька. – Забрали, цепи надели, как не повесить? Теперь повесят вскорости...

– А ежели повесят, тебе дорога прямая – в рай. Ты – молельщик! – сказал Рябов. – Там таких любят. Замолви и за меня словечко: дескать, удавили вместе, мужик был грешный, да я его отмолю... Тебе, брат, бояться нечего. Вот мне – хуже. Меня в ад – сковороды лизать горячие...