Но Пшелты жуть какой упорный был и уговорил-таки друга Летную школу открыть.

В инструкторы Журавля поставили, объявление в «Лесной газете» дали и учеников дожидаться сели.

Но быстро Леший их пыл остудил.

— Без летных прав, — говорит, — никого в воздух не пущу. И так птицы жалуются, что смертные правила совсем не блюдут, а тут еще звери мешаться будут.

Выяснилось сразу, что помимо взлета и посадки да фигурного меж дерев летания, надо еще и теорию сдавать.

Стали черт с бесом искать, кто о сути полета рассказать может. Тут не просто летатель — мыслитель требовался. По всему выходило, что Орла приглашать придется. Он раз крыльями взмахнет и надолго в задумчивость впадает.

Первым учеником Петух записываться пришел.

— Хочу, — говорит, — не только на плетень взбираться, но и над деревней во всей красе покружить.

Орел крылья его осмотрел и годными для полета признал. Только слабоватыми они оказались. А потому привязали Петуху с каждой стороны по пеньку небольшому и по сто раз на день поднимать велели.[178]

Следом за ним Лиса-Патрикеевна пожаловала. Представила она, как на бреющем полете кур хватать сможет, так сразу и ей летать потребовалось.

Орел, как и полагается, курс теории прочитал, и к практическим занятиям перешли.

Смастерили Лисе крылья из перьев птичьих, на Журавля посадили и выше облаков подняли.

Пшелты снизу кричит, чтоб махала сильнее, но быстро та из сил выбилась.

К счастью, бес с чертом о страховке подумали и стог сена подставить успели.

Вылезла Патрикеевна из стога, сено с себя отряхивает. А Щасвернус тут как тут.

— Ну как, — спрашивает, — хорошо полетали?

— Полетали-то хорошо, — отвечает. — Садиться больно неудобно.

— Ничего, — черт говорит, — со второго раза точно получится.

Опять Журавль Лису выше облаков поднял и с себя стряхнул. Опять она лапами, что есть силы, махать принялась. Только тут ветер подул и мимо стога к болоту её унесло.

Вылезла Патрикеевна, вся тиной обвешанная, крылья самодельные наземь бросила и, ругаясь сильно, к себе ушла.

Но, видать, не просто Лиса обиделась, а еще и о падении своем всем поведала. И больше никто к черту с бесом в обучение не пошел.

Но сказал им Орел, что в землях южных птица водится. Бегает шустро весьма, а взлететь не может.[179] Так что Пшелты с Щасвернусом на следующий год за море ехать собрались.

В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил в деревне дальней подкидыш Иван. Старики бездетные его приютили и как сына родного воспитывали.

Как подрос он, стали за ним странность одну замечать. Чего ни попросишь — отдает сразу и верит всему, о чем вокруг рассказывают. Часто над ним потешались из-за этого, но особо не обижали.

А еще в детстве случилась с ним оказия одна. Побежал как-то с друзьями в лес грибы собирать. Пару подосиновиков нашел и под кустом передохнуть устроился. Так и не заметил, как заснул крепко. И надо ж такому случиться, медведь мимо проходил. Да по неосторожности на ухо Ивану и наступил.[180] Ухо поболело, поболело и прошло вскорости, а след медвежий на всю жизнь остался.

Как стукнуло Ивану осьмнадцать годков, померли старик со старухой, и опять он сиротой сделался. Но пожалели его деревенские и в пастухи пристроили.

Бывало, стадо к лесу пригонит, на пенек усядется и ну давай на свирели свистеть. От звуков этих коровы поначалу по кустам шарахались, но попривыкли со временем и внимания уже не обращали. А вот у духов лесных зубы сразу ныть начинали.

Что только не делали они, чтоб издевательство это прекратить. И чудищами лесными пугали, и слепней жалящих рой целый напускали, ничего Ивана не берет.

До того дошли, что награду великую обещали, кто дурачка спровадит отсель. Вот черт с бесом сразу и вызвались. Вернее, это Щасвернус взялся, а Пшелты за компанию с ним согласился.

Решил черт одним ударом сразу двух комаров прибить. Царь-батюшка царства тридевятого стар уж был и во всем на советчиков придворных полагался. Те и научили его лес потихоньку вырубать да в земли заморские приторговывать. Осерчал Леший на порубки неразумные и на дочь царскую заклятье наложил.[181] Перестала та смеяться и жизни радоваться, а только ревела в три ручья, будто источник неиссякаемый в ней открылся.

Батюшка расстроенный и так и сяк царевну утешить пытался. Да только супротив слова Лешего ничего не помогло. И до того от отчаяния дошел, что полцарства и дочь в придачу тому обещался, кто рассмешить Несмеяну сможет.

Вот и решил Щасвернус Ивана на дочери царской женить и в град престольный навсегда спровадить. Пшелты, как услышал такое, к духам бежать с извинениями собрался. Но уговорил-таки его черт подождать малость, может чего и выгорит.

Первым делом явили они Ивану глас вещий. И повелел тот ему в столицу отправляться. Но поначалу корову продать и приодеться малость. Пастух все по-наказанному сделал. Кафтан и шляпу соломенную купил, а три денежки оставшиеся в карман положил. Вышагивает по дороге, песенки веселые насвистывает.

Черт с бесом рядом с ним путь держат. Но стали Пшелты сомнения одолевать. Вдруг, думает, не получится у них по-задуманному, и останутся они без награды обещанной. И решил хоть шерсти клок да с дурачка урвать и денежки его себе присвоить. То сомом прикинется, то паучком, то мышкой-полевкой и за обещание помощи будущей по монетке требует. Иван не жадный был — все отдал.

Пришли они, наконец, в град престольный, и Щасвернус опять пастуха научать стал. Как увидит карету царскую, чтоб взбирался на бочку высокую и плясать начинал. Мол, рассмешит это Несмеяну обязательно. А сам во дворец со всех ног бросился.

И подоспел вовремя. Собралась царевна на речку, в водице прохладной окунуться. Черт на задках кареты пристроился. Едут по городу, народ шапки с головы сдергивает, до земли кланяется. Один Иван на бочку вскочил и коленца откалывает.

А Пшелты внизу стоит, нервничает. Вдруг, думает, рассмешить не удастся. Крепился, крепился да и не выдержал. Сам на бочку залез и ну давай Ивана за руки да за ноги дергать.

Дочь царская из любопытства в окошко каретное выглянула. Тут её Щасвернус и принялся щекотать. Глядит народ, хохочет Несмеяна вовсю, прямо-таки заливается, и плакать совсем перестала.

Царь-батюшка слово свое сдержал и что обещал — даровал. Сыграли вскоре свадьбу в граде престольном, и Иван новым царем сделался. Пшелты при нем на время остался — уму-разуму научить да порубки деревьев прекратить. А Щасвернус к Лешему отправился и проклятье с Несмеяны снять упросил.

А денежки Ивану бес вернул всё-таки.

Сидели как-то черт с бесом на берегу озера ночного. Поглядел Пшелты на отражение луны в воде и вспомнил вдруг:

— Чего-то я давно Колобка не видел.

— А его лиса съела, — грустно ему Щасвернус отвечает.

— Поди ты! — удивился бес. — Она же не ест такое.

— Он ее сам попросил, — и, видя, что Пшелты все равно не отстанет, черт принялся рассказывать историю Колобка.

Жили-были дедка-сан и бабка-сан.[182] И вот однажды явился к ним дух воина Кобо и новое воплощение дать ему попросил.

— Во что же тебя поместить? — сокрушались старики. — Нет у нас нынче формы для тебя подходящей.

Но не отставал от них дух блуждающий и умолял жалобно.

— Э-эх, бабка-сан! — старик и говорит. — А давай кругляш испечем.

Взяла бабка крылышко, по сусекам помела, по коробу поскребла и набрала муки пригоршни две. Замесила на сметане и перед дедкой-сан поставила. Достал тот меч самурайский изогнутый и вмиг все тесто порубал. А бабка-сан веером боевым так его со всех сторон оббила, что знатный кругляш получился. В печь жаркую поставила, а как корочкой золотистою покрылся, остужаться вынула.